— Что же это за идея? — Очистить мир от скверны. — Знакомая песня, — Рекуэрда кивает головой. — С такими людьми трудно. — Еще бы! — А с женщинами — вдвойне. — Точно. Это тебе не книжонками торговать. Как ее звали, такую чудную девушку? Может, я что-нибудь слыхал о ней… — Христина. Христина Портильо. — Нет. Христины Портильо я не знаю. — Она работала в одном из отделов по борьбе с терроризмом. — Тем более не знаю. Но, если хочешь, могу навести справки. Предложение Рекуэрды застает Габриеля врасплох. Христина — уже давно воспоминание, похожее на потускневший от времени автомобиль (не «Золотой Бугатти», совсем другой). Все в этом автомобиле вроде бы на своих местах, сиденья не продавлены, приборная панель на месте, есть даже радио, когда-то оно передавало концерт по заявкам, составленный из неаполитанских песен, — вот только шины автомобиля проколоты, а из-под капота украден двигатель. Сидеть в этом автомобиле можно, а ездить — нельзя. «Как воспоминание Христина гораздо предпочтительнее», подсказывает Габриелю соус «arandanorojo». Христина пользовалась тем же одеколоном, полфлакона которого вылил на себя Рекуэрда, вот что странно. Еще более странным кажется Габриелю совпадение фамилий — Христины и лягушки Чус, душевные и физические качества которой были препарированы много лет назад на деревянном прилавке в «Фиделе и Че» — и почему только он не замечал этого раньше?… А тут еще и сестра толстяка/инструктора по фитнесу/рекламы тренажеров — ее тоже зовут Чус! Просто в голове не укладывается. В голове — нет, а на тарелке — вполне. Факты — один удивительнее другого, похожие на кусочки зелени, похожие на цветки каперсов, — покоятся под золотистой корочкой, нисколько не противореча друг другу и заставляя Габриеля вспомнить избитую истину: все в этом мире служит какой-то определенной и высшей цели, все в этом мире взаимосвязано. — …Не надо никаких справок. У нее давно своя жизнь, у меня тоже. Наши отношения в прошлом. — Как знаешь. — А ваша сестра?… — Сдается мне, что моя сестра была чем-то похожа на твою девушку. Голос Рекуэрды по-прежнему весел, он раскачивается как свободный конец корабельного каната, и вместе с ним раскачивается, пощелкивая клювом, непроизнесенное «ха-да-да!» — но что-то смущает Габриеля. «Была». — Почему была? — спрашивает он. — Потому что теперь ее нет. Давно нет. Как реагировать на это неожиданное откровение Рекуэрды? «Была» как воспоминание — еще туда-сюда, но «была» может означать и нечто другое. Нечто такое, что случилось с большинством его родственников, за исключением Марии-Христины и Фэл. — Она пропала, моя маленькая Чус. Прошло почти десять лет с тех пор, как это случилось. — Пропала? Как это — пропала? — А как пропадают девушки? Разве ты не знаешь? Габриелю ли не знать, как пропадают девушки? Целуют в щеку, говорят «пока», а после — не отвечают на звонки, а после — отвечает кто-то другой, представившийся двоюродной сестрой или троюродным братом: они-то и сообщают: девушка уехала из страны на учебу-работу-стажировку и в ближайшие годы вряд ли появится, что? нет, лично вам она ничего не просила передать на словах. А лично-лично? лично-лично добавила: иди ты к черту! Иногда девушки бросают иди ты к черту! прямо в лицо, иногда отделываются молчанием, но теряют мобильный. Иногда просто не приходят на второе свидание, исчезают из жизни Габриеля, чтобы появиться в жизни каких-нибудь Антонио, Франциско, Энрике, Сантьяго, Кристобаля и тэ пэ, не это ли имел в виду Рекуэрда? Определенно — не это. Девушки могут пропадать и по-другому, пропадать безвозвратно, самым страшным образом, иначе глаза у Рекуэрды не были бы сейчас такими красными. Да нет же, пытается успокоить себя Габриель, его глаза всегда красные, издержки профессии, он сам неоднократно об этом говорил. Да нет же, Габриель вступает в полемику сам с собой — они не только красные, они влажные. Рекуэрда плачет. Не навзрыд, что было бы нелепо; из левого глаза Рекуэрды выползает одинокая предательская слеза. Одинокая слеза из правого глаза чуть запаздывает, но, в общем, обе слезы движутся синхронно, достигают подбородка и скрываются в выбритой по случаю ужина складке. Габриелю ли не знать, как пропадают девушки в самом страшном смысле слова? — их убивают. Если их убивают просто и быстро — можно считать это милостью, божьей благодатью. Но так случается далеко не всегда, Габриель прекрасно осведомлен. Он прошел этот путь, шаг за шагом, слово за словом, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание и унять бешено колотящееся сердце. Он прошел этот путь следом за Птицеловом и его жертвами; жертвы подвергались самым кошмарным истязаниям, неимоверным. Это — то, что могло отразиться в пыльном, затянутом паутиной зеркале, с исцарапанной в нескольких местах амальгамой. Но в зеркале отражается лишь Рекуэрда, потому что существует и другая сторона, о которой Габриель не особенно задумывался раньше — те, кто любил каждую из жертв. Те, кто был им другом, возлюбленным, матерью, отцом, братом или сестрой; те, кто связывал с ними свои надежды, свои ожидания, свое будущее, свою старость, рождение детей. Конечно, их страдания не идут ни в какое сравнение с предсмертными муками жертв, но в одном, быть может, превосходят их — они длятся и длятся. Много лет. Рекуэрда говорит о трагедии десятилетней давности, а слезы его — сегодняшние. Они кутались в подбородок вчера и будут кутаться завтра, и послезавтра ничего не изменится. Должно быть, толстяк был очень привязан к своей сестре, не то что Габриель к Марии-Христине. — …Значит, она пропала, ваша сестра? — Без вести. Поздно вечером ушла с работы, а на следующий день там не появилась. И дома в ту ночь она не ночевала. Постель была нетронутой, кошка — не накормленной. А она очень любила свою кошку. — Что говорили ее друзья? — У нее было мало друзей. Ведь что такое друзья? Хи-хи-хи и бла-бла-бла на разные темы за бокалом пива, за рюмкой бренди, обмен дисками, обмен книгами, обмен кремами от солнца, поход в кино, выезд на природу, дурацкие колпаки и дудки в день рождения, а она была следователем. И времени на развлечения ей никогда не хватало. А те приятели, что все-таки затесались в ее жизнь, видели Чус за неделю до исчезновения. Такой же, как всегда. — Какой? — Суровой. Или, лучше сказать, — одержимой идеей. — Что же это за идея? — Очистить мир от скверны. Не больше и не меньше. — Очистить мир от скверны вовсе не означает сделать его лучше. — Ты, как я посмотрю, умник. — Рекуэрда хмыкает и тянется за бокалом вина, которое заказал к мясу. — Торгую книжонками, — оправдывается Габриель. — Волей-неволей приходится совать нос в разные мудрые тексты… А сослуживцы вашей сестры? Что говорили они? — Ничего. Накануне она была такой же, как всегда. — Суровой и одержимой идеей? — Усталой. На ней висела чертова прорва дел. — Так может… ее исчезновение было как-то связано с этими делами? — Следствие пришло к выводу, что никаких точек соприкосновения с фигурантами по делам и их окружением у Чус не было. Ей никто не мстил, если ты это имеешь в виду. — А ее парень? Возлюбленный?… — Парень у нее был, но она с ним рассталась года за два до исчезновения. Я, конечно, нашел его, поговорил и все такое. Там все чисто. — А после этого парня? — После этого парня она ни с кем больше не встречалась. А вообще, ей нравились типы, похожие на тебя. Бесхребетные умники. Смазливые ничтожества из тех, что не привыкли брать на себя ответственность и всю жизнь только то и делают, что собираются жить. Да все никак не соберутся. — Я не такой. — Такой. — Рекуэрда заглатывает последний кусок мяса. — Непонятно только, что она в вас находила. — То, чего не находила в других, — соглашаться с несправедливой оценкой своей персоны — последнее дело, но Габриель все же соглашается. Хотя бы и косвенно. — И что же такого особенного в вас есть, проклятых умниках? — Все. Мы ведь умники. Прочли уйму книжонок, в том числе про любовь, и знаем, как она выглядит. И можем показать ее любой девушке. — Показать любовь? — Да. — Ха-да-да! — вторит Габриелю Рекуэрда, и это уже не передразнивание, не смех; пожалуй, в этом варианте «ха-да-да!» присутствуют одобрительные и даже заинтересованные нотки. Несмотря на потерю близкого человека, несмотря на мятый пиджак, внушительные ляжки и придвинувшееся вплотную сорокапятилетие, Рекуэрда не утратил вкуса к жизни и не прочь заново пережить какое-нибудь любовное приключение. Или — любовное путешествие, так будет точнее; чем оно длиннее, тем лучше, а можно и вовсе взять билет в один конец. И это намного серьезнее, чем какая-то там вылазка в Валенсию на поезде «EUROMED». Ну да, толстяк влюблен в Снежную Мику, не стоит об этом забывать. — Пожалуй, я забегу к тебе как-нибудь. Посмотрю на книжонки, я ведь лет десять не брал их в руки.