Они миновали сад, тихонько вошли в здание виллы и поднялись на второй этаж. Там находились оба брата, Жан и Жак Дудвили. – Никаких известий от князя Сернина? – спросил Ленорман. – Никаких, шеф. – А Пьер Ледюк? – Весь день лежит в своей комнате на первом этаже или в саду. К нам он никогда не поднимается. – Ему стало лучше? – Намного лучше. Отдых преображает его на глазах. – Он целиком предан Люпену? – Вернее, князю Сернину, поскольку он не подозревает, что это одно и то же лицо. По крайней мере, я так полагаю, с ним ведь никогда не знаешь. Он не стремится к общению. О, это странный тип. Есть только одна особа, обладающая даром воодушевить его, заставить говорить и даже смеяться. Это девушка из Гарша, которой князь Сернин его представил, Женевьева Эрнемон. Она приходила уже три раза… Да вот хотя бы сегодня… И он шутливо добавил: – Я думаю, они немного флиртуют… Вроде как его светлость князь Сернин и госпожа Кессельбах… похоже, он строит ей глазки!.. Чертов Люпен!.. Господин Ленорман не ответил. Чувствовалось, что все эти подробности, которым он, казалось, не придавал значения, запечатлеваются в тайниках его памяти до того момента, когда на их основании надо будет делать логические заключения. Он зажег сигару, пожевал ее, не закурив, снова зажег и бросил. Задав еще два-три вопроса, он, не раздеваясь, бросился на кровать. – Разбудите меня при малейшей надобности… А пока я сплю. Ступайте… каждый на свой пост. Все вышли. Миновал час, два часа… Внезапно Ленорман почувствовал чье-то прикосновение, и Гурель сказал ему: – Вставайте, шеф, открыли калитку. – Один, два человека? – Я видел лишь одного… В эту минуту появилась луна… он спрятался за кустами. – А братья Дудвиль? – Я отправил их дежурить с задней стороны виллы. Когда наступит момент, они отрежут ему путь к отступлению. Схватив господина Ленормана за руку, Гурель отвел его вниз, в темную комнату. – Не двигайтесь, шеф, мы в туалетной комнате Пьера Ледюка. Я открываю дверь в альков, где он спит… Не беспокойтесь… Как всегда, на ночь он принял свой веронал… его ничто не разбудит. Идите сюда… Что, хорош тайник?.. Это занавеси его кровати… Отсюда видно окно и другую сторону комнаты. Окно было широко распахнуто, сквозь него проникал смутный свет, прояснявшийся, когда луна раздвигала пелену облаков. Оба мужчины не отрывали глаз от пустого проема окна, не сомневаясь в том, что событий следует ждать оттуда. Легкий шум… хруст… – Он взбирается по решетке, – шепнул Гурель. – Это высоко? – Два метра… два с половиной. Хруст усилился. – Ступай, Гурель, – прошептал Ленорман, – присоединяйся к Дудвилям… Идите к подножию стены и преградите путь любому, кто станет спускаться отсюда. Гурель ушел. В ту же минуту на уровне окна появилась голова, потом некая тень перешагнула через решетчатые перила. Господин Ленорман различил худощавого мужчину ростом ниже среднего, в темной одежде и без шляпы. Мужчина обернулся и, склонившись над перилами, несколько секунд смотрел в пустоту, словно проверяя, не грозит ли ему опасность. Потом он нагнулся и вдруг распластался на полу. Он казался неподвижным, но спустя мгновение Ленорман понял, что черное пятно в темноте двигается вперед, приближается. Вот оно достигло кровати. Ленорману показалось, что он слышит дыхание этого существа и даже различает его глаза, сверкающие, острые глаза, которые, словно огненные стрелы, пронзали потемки и видели сквозь мрак. Пьер Ледюк в кровати слегка вздохнул и повернулся. Снова тишина. Существо неуловимыми движениями проскользнуло вдоль кровати, и на белизне свисающих простынь обозначился темный силуэт. Если бы господин Ленорман протянул руку, он коснулся бы его. На сей раз он отчетливо различил это новое дыхание, которое чередовалось с дыханием спящего, и ему почудилось, будто он улавливает и звук биения чужого сердца. Внезапно вспыхнул свет… Мужчина включил проекционный электрический фонарь, полностью осветивший лицо Пьера Ледюка. Однако сам мужчина оставался в тени, и господин Ленорман не смог его разглядеть. Увидел он лишь нечто блеснувшее и вздрогнул. Это было лезвие какого-то ножа, и нож этот, заостренный, тонкий, скорее стилет, чем кинжал, показался ему точно таким, как тот, который он подобрал возле трупа Шапмана, секретаря господина Кессельбаха. Изо всех своих сил он удержался, чтобы не наброситься на мужчину. Прежде ему хотелось узнать, зачем тот пришел… Рука ночного гостя поднялась. Ударит ли он? Господин Ленорман рассчитал расстояние, чтобы успеть остановить удар. Но нет, то был не жест, нацеленный на убийство, а жест предосторожности. Если Пьер Ледюк шелохнется, если попробует позвать на помощь, тогда рука опустится. И мужчина склонился над спящим, словно разглядывая что-то. «Правую щеку, – подумал господин Ленорман, – шрам на правой щеке… Он хочет удостовериться, что это действительно Пьер Ледюк». Мужчина слегка повернулся, но видны были лишь его плечи. Однако одежда, плащ находились настолько близко, что слегка касались занавесей, за которыми прятался господин Ленорман. «Одно движение с его стороны, – подумал он, – малейший признак беспокойства, и я схвачу его». Но мужчина не шелохнулся, целиком погруженный в свое исследование. Наконец, переложив кинжал в руку, державшую фонарь, он поднял простыню на кровати, сначала едва-едва, потом побольше, еще и еще, так что левая рука спящего открылась и обнажилась ладонь. Луч фонаря осветил эту ладонь. Мизинец был отрезан на второй фаланге. Пьер Ледюк снова шевельнулся. Свет тотчас погас, и с минуту мужчина, выпрямившись, неподвижно стоял возле кровати. Решится ли он нанести удар? Господина Ленормана охватил страх перед преступлением, которому ему так легко было помешать, но которое, однако, он хотел предотвратить лишь в решающий момент. Долгое, очень долгое безмолвие. Внезапно Ленорману почудилось видение, впрочем, неотчетливое, видение поднимавшейся руки. Он инстинктивно шевельнулся, протянув над спящим свою руку. В движении обе руки столкнулись. Глухой возглас. Человек наносил удары в пустоту, защищался наугад, потом подбежал к окну. Но господин Ленорман набросился на него и двумя руками схватил за плечи. И сразу же почувствовал, как тот уступает и, более слабый, беспомощный, отказывается от борьбы, стараясь выскользнуть из его рук. Изо всех сил Ленорман прижал его к себе, согнул пополам и уложил навзничь на пол. – А-а! Я поймал тебя… я тебя поймал, – торжествующе прошептал он. Он испытывал особое упоение, заключив в свои неумолимые объятия этого страшного преступника, это отвратительное чудовище. Он ощущал себя живым, содрогаясь от отчаянной злобы, два их существа спутались, дыхания перемешались. – Кто ты? – спросил он. – Кто ты?.. Давай, говори. Он сжимал тело врага со всевозрастающей энергией, ибо у него создалось впечатление, будто это тело уменьшается в его руках, растворяется. Он сжимал все сильнее… и сильнее… Внезапно он вздрогнул с головы до ног, почувствовав крохотный укол в горло… В отчаянии он сжал врага еще крепче: боль усилилась. И он понял, что мужчине удалось вывернуть свою руку, дотянуться ладонью до груди и выставить кинжал. Рука, разумеется, была обездвижена, но по мере того, как господин Ленорман затягивал узел своих объятий, острие кинжала глубже вонзалось в подставленную под удар плоть. Он слегка откинул голову, чтобы уклониться от этого острия, но оно последовало за его движением, и рана расширилась. Тогда он замер, его осаждали воспоминания о трех преступлениях и все то ошеломляющее, ужасное и неотвратимое, что было связано с этой маленькой стальной иглой, которая касалась его кожи и неумолимо впивалась все глубже… Вдруг отпустив добычу, он отскочил назад. Потом хотел снова перейти в наступление, но было поздно. Перекинув ноги через окно, мужчина прыгнул. – Осторожно, Гурель! – крикнул Ленорман, зная, что Гурель находится там, готовый принять беглеца. Он выглянул в окно. Шуршание гальки… тень между двумя деревьями… стук калитки… И больше никаких звуков… Никакого вмешательства… Забыв о Пьере Ледюке, он позвал: – Гурель!.. Дудвиль!..