— На кухне. Почему? Да просто не стоило пачкать столовую для него одного. — Черт подери! И вот он переносит прибор, скатерть, накрывает на стол возле газовой плиты, в то время как она так нервничает, что боится испортить майонез. — Если все пойдет как следует, если вы будете вести себя хорошо, я, может быть, сообщу вам завтра приятную новость… — Какую новость? — Да я же вам говорю, что сообщу ее только завтра утром! Если бы даже он и хотел быть с ней помягче, у него это не получилось бы. Хоть и чувствует, что она расстроена, что ее нервы натянуты до предела, он не может удержаться от того, чтобы не дразнить ее, как будто испытывает потребность отомстить за что-то. Может быть, он немного смущен тем, что находится здесь, вместо того, чтобы руководить операциями широкого масштаба, которые начинают разворачиваться вокруг площади Пигаль? Место генерала не в самой гуще схватки… Пусть! Но он ведь так далеко, что приходится организовывать целую систему эстафет, мобилизовать кассиршу на почте и заставлять славного Люка ездить из Оржеваля в Жанневиль и из Жанневиля в Оржеваль, как простого деревенского почтальона. Разве это необходимо? Человек, который ищет клад, может догадаться о том, что мебель переставляли, он, возможно, вздумает вернуться, и, кто знает, удовольствуется ли он тем, чтобы оглушить Фелиси ударом кулака? Все, разумеется, логично, однако же дело не в этом. На самом деле Мегрэ испытывает известное удовлетворение оттого, что пребывает здесь, в этой спокойной, почти нереальной обстановке игрушечной деревни, и в то же время думает о другом, гораздо более реальном и жестоком мире. — Зачем вы принесли сюда ваш прибор? — Потому что я хочу обедать вместе с вами. Я вам объявил об этом, когда просил вас пригласить меня… Это наш с вами первый и, вероятно, последний обед… Если только… Он улыбается. Она допытывается: — Если только?.. — Ничего… Завтра утром, детка, мы поговорим обо всем и, если у нас будет время, пересчитаем, сколько раз вы говорили мне неправду… Возьмите эту клешню… Нет, возьмите… И пока они ели при свете лампы, он вдруг невольно подумал: «А все-таки ведь Деревянную Ногу убили!» Бедная Деревянная Нога! Любопытная у него судьба! Он так боялся всяких приключений, что отказался даже от самого обычного — от женитьбы. Что не помешало ему отправиться на край света и там потерять ногу! Его стремление к покою привело его в этот Жанневиль, куда, казалось бы, нет доступа человеческим страстям, где дома похожи на игрушки, а деревья на деревца из раскрашенной фанеры, которые дети расставляют возле своей игрушечной овчарни. Однако же приключение настигло его и здесь, оно угрожало ему, явившись из таких мест, где он никогда не бывал, с этой площади Пигаль, об ужасах которой он, вероятно, едва ли подозревал, из этого совершенно обособленного мира, из этих парижских джунглей, где у тигров напомаженные волосы, а в кармане револьверы. Однажды утром, так похожим на другие, утром, словно написанным акварелью, он работал в саду с соломенной шляпой на голове. Он сажал невинные томаты, возможно, уже представляя себе их тяжелыми, сочными и красными, с тонкой кожей, лопающейся под солнцем, а несколько минут спустя уже лежал мертвый в своей спальне, приятно пахнущей воском и деревней. Как это бывало и раньше, Фелиси ест на уголке стола, поминутно отрываясь от еды, чтобы посмотреть за кастрюлей, стоящей на газовой плите, или налить кипящей воды в кофейник. Окно открыто в синеву ночи, похожую на бархат, усеянный звездами; перекликаются невидимые кузнечики, и в их концерт вступают лягушки; в долине проходит поезд, в «Золотом перстне» играют в карты, а верный Люка ест котлеты вместо омара. — Что вы делаете? — Мою посуду… — Сегодня не надо, детка… Вы и так замучились… Доставьте мне удовольствие, ложитесь спать… Конечно же, вы закроете свою дверь на ключ… — Мне не хочется спать… — Правда? Ну так я дам вам кое-что, и вы заснете… Налейте-ка полстакана воды… Две таблетки. Вот… Теперь запейте… Не бойтесь… Я вовсе не намерен вас отравить… Она пьет, чтобы показать ему, что не боится. Отеческий вид Мегрэ вызывает в ней потребность повторить еще раз: — А все-таки я вас ненавижу… Когда-нибудь вы пожалеете о том, что наделали столько зла… А впрочем, завтра я уйду… — Куда? — Куда глаза глядят… Не хочу вас больше видеть… Не хочу больше оставаться в этом доме, где вы теперь сможете делать все, что захотите… — Договорились. Завтра… — Куда вы идете? — Поднимаюсь вместе с вами… Хочу проверить, удобно ли вам у вас в комнате… Так… Ставни закрыты… Доброй ночи, Фелиси… Когда он снова спускается в кухню, панцирь омара все еще на столе на фаянсовой тарелке; там он и останется на всю ночь. Будильник на черной каминной полочке показывает девять часов тридцать минут. Он снимает башмаки, бесшумно поднимается по лестнице, слушает у двери и убеждается, что Фелиси, сраженная гарденалом, спокойно спит. Без четверти десять. Мегрэ сидит в плетеном кресле Деревянной Ноги. Он курит трубку, глаза его полузакрыты. Слышится гул мотора, хлопает дверца машины. В темноте коридора Люка натолкнулся на, вешалку и выругался. — Только что звонили, начальник… — Тш… Тише… Она спит… Люка чуть-чуть обиженно смотрит на омара. — У Музыканта была любовница, известная под именем Адель. Ее досье разыскали. Ее настоящее имя Жанна Гробуа. Она родилась где-то около Мулэна… — Дальше… — Когда произошел налет на «Горного козла», она работала в пивной «Тиволи», в Руане… Она уехала оттуда на следующий день после смерти Педро… — Должно быть, поехала за Музыкантом в Гавр… А потом? — Несколько месяцев пробыла в Тулоне, во «Флорали», затем в Безье… Она не скрывала, что ее любовник в тюрьме Сантэ… — А теперь ее снова видели в Париже? — В воскресенье… Одна из ее прежних подружек встретила ее на площади Клиши… Адель сообщила, что скоро уезжает в Бразилию… — Это все? — Нет… Музыканта освободили в прошлую пятницу… Все это еще подготовительная работа, как говорит Мегрэ. В тот же час полицейские автобусы стоят наготове в укромных уголках пустынных улиц вокруг площади Пигаль. На набережной продолжают допрашивать все тех же господ, которые проявляют нетерпение и уже почуяли, что это дело плохо пахнет. — Позвони, чтобы тебе сейчас же прислали фото Музыканта… Оно должно быть у них в архиве… Или лучше так… Позвони и пошли такси… — Больше ничего, начальник? — Нет, вот еще что… Когда шофер вернется с фотографией, ты заскочишь в Пуасси… Там возле моста есть кабачок… Он будет закрыт. Разбудишь хозяина… Это бывший «отпетый»… Сунешь ему под нос фото Музыканта и спросишь его, тот ли это тип, который в воскресенье вечером повздорил у него в кабачке с Фелиси… Машина отъезжает. Снова тишина, ночь без происшествий. Мегрэ согревает в руке рюмку спиртного, которую он себе налил, и потягивает из нее, время от времени поглядывая на потолок. Фелиси повернулась во сне, и ее матрац заскрипел. Что может ей сниться? Интересно, ночью у нее такое же богатое воображение, как и днем? Одиннадцать часов. Сотрудник в серой спецовке в архиве Дворца правосудия достает из папки две фотографии с чересчур четкими линиями, одна анфас, другая в профиль. Он отдает снимки шоферу, который должен передать их Люка. На улицах, прилегающих к площади Пигаль, люди выходят из монмартрских кино; светящиеся крылья Мулен-Руж вращаются над толпой, через которую с трудом прокладывают себе путь автобусы; швейцары в синих, красных, зеленых ливреях, казачки и вышибалы-негры занимают свои посты у дверей ночных кабачков в то время, как комиссар Пиолэ с середины площади наблюдает за невидимой операцией. Жанвье занял место в баре, в тускло освещенном зале «Пеликана», где музыканты снимают чехлы с инструментов. От него не ускользает, что один из официантов выходит на улицу, возвращается оттуда с растерянным видом и уводит хозяина в туалет. Честные люди, которые хорошо провели вечер, присаживаются на террасах пивных, чтобы выпить пива, прежде чем пойти спать. А в это время на другом Монмартре, на том, который еще только начинает жить, слышатся разные звуки, шепот, в воздухе чувствуется какая-то нервозность. Хозяин возвращается из туалета, улыбается Жанвье, тихо говорит что-то одной из женщин, сидящих в углу. — Я думаю, что сегодня уйду пораньше… Я устала! — заявляет она. Многие подобные ей, как только появятся полицейские автобусы, теряют желание долго оставаться в опасном секторе… Но на бульваре Рошешуар, на улице Дуэ, на улице Нотр-Дам-деЛоретт, у всех выходов из квартала перед этими дамами и господами вдруг из темноты появляются незаметные до тех пор люди. — Ваши документы… Остальное уж зависит от того, какое у этих людей настроение. — Проходите… Или чаще всего: — Садитесь в автобус…