Часть 20 из 129 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Так точно, сэр.
– Сегодня утром я намерен провести общие маневры эскадры.
– Есть, сэр.
Буш положительно расцвел от внезапной словоохотливости своего непредсказуемого командира. А ведь он страдает безвинно – капитан флагмана вправе ждать, что коммодор посвятит его в свои планы. В конце концов, шальная пуля, упавший рей, апоплексический удар или болезнь – и Буш может оказаться во главе эскадры. И все равно он с благодарностью принимает те жалкие крохи, которые Хорнблауэр соблаговоляет ему бросить.
Буш со штурманом быстро провели расчеты, и «Несравненная» привелась к ветру на левом галсе. Она накренилась под высокой пирамидой парусов, натянутый такелаж запел на ветру, и Хорнблауэр перешел на левую, наветренную часть шканцев – свое законное место. Он поглядел назад. Все корабли эскадры поворачивали вслед за флагманом: «Лотос» и «Ворон», «Гарви» и «Мотылек». «Моллюск» остался в Кронштадте, чтобы догнать их с вестями, если Уичвуд выяснит что-нибудь новое. Однако пяти кораблей для учений вполне довольно.
– Принесите мне сигнальную книгу, – распорядился Хорнблауэр.
Флажки взмыли по фалам, каждый сигнал – цепочка черных шаров, как бусины на шнурке. С кораблей эскадры на них зорко смотрели в подзорные трубы, читая флажки еще до того, как они расправятся окончательно, и тут же приказывая поднять ответ. Все последовательно сменили галс, разом выстроились в строй пеленга и вновь последовательно привелись к ветру в кильватерном строю. Они убавляли паруса вслед за флагманом – каждый капитан отправил наверх сколько мог матросов, чтобы убрать нижние прямые и брамсели в тот же миг, как станет ясно намерение коммодора, – и тут же ставили их снова. Они взяли сперва один риф на марселях, потом два, затем отдали рифы. Они легли в дрейф, спустили шлюпки с абордажной командой, подняли шлюпки обратно. Легли на прежний курс, открыли орудийные порты, выдвинули пушки, закрепили, опять выдвинули, опять закрепили. По фалам «Несравненной» взлетел новый сигнал, на сей раз с позывными «Ворона»: «Коммодор – капитану. Почему не исполнили мой приказ?»
В подзорную трубу Хорнблауэр различил, что на «Вороне» не полностью закрепили пушки – не заперли орудийные порты, а только прикрыли, чтобы быстрее распахнуть в случае надобности. Однако Хорнблауэр видел, как крышки легонько приоткрываются от качки, и у него были серьезные основания полагать, что расчеты не отцепили и не убрали откатные тали, дав себе полных пять секунд форы. Большая глупость со стороны Коула – прибегнуть к такому старому трюку, и очень хорошо, что его позор видела вся эскадра. Половина задачи маневров – развить в капитанах смекалку. Если кто-нибудь из них сумеет перехитрить коммодора, тем лучше: больше вероятности, что в бою он перехитрит французов.
На «Вороне» поспешно задраили орудийные порты и сняли откатные тали; чтобы урок усвоился окончательно, Хорнблауэр выждал, пока, по его прикидкам, приказ исполнят на всех палубах шлюпа, и дал сигнал вновь выдвинуть пушки. Он легко мог вообразить, как чертыхаются офицеры на «Вороне», как сбивается в действиях орудийная прислуга. Шлюп просигналил: «Маневр завершен» – на семь секунд позже других кораблей эскадры. Впрочем, указывать на это не стоило – все на «Вороне» и так понимают, что произошло, а еще один нагоняй подорвет авторитет Коула, а значит – дурно скажется на дисциплине.
Утро выдалось напряженным для всех в эскадре; Хорнблауэр, вспоминая себя мичманом, легко мог вообразить, с каким облегчением вздохнула команда, когда в полдень он завершил учения, дав матросам возможность поесть. Он наблюдал, как на «Несравненной» выстроилась очередь за ежедневной порцией рома: веселые матросы, каждый со своей деревянной чаркой, часовые возле бочки с надписью «Боже, храни короля», Монтгомери и два подштурмана наблюдают за раздачей. Одного из матросов возмущенно отогнали от бочки: видимо, он лишен рома за провинность, однако рассчитывал обманом получить порцию. На иных кораблях за такое можно схлопотать два десятка плетей, но, судя по действиям Монтгомери, нарушитель отделается лишением рома на дополнительный срок, нарядом на помпы или чисткой гальюнов.
Веселость и оживленность на корабле обнадеживали. Эти люди, когда придет время, будут драться не за страх, а за совесть, и, что не менее важно, они выдержат долгие тягостные дни в море, утомительную рутину корабельной жизни, ропща не больше обычного. Впрочем, надо напомнить Бушу, что бодрый настрой команды необходимо всячески поддерживать. Состязание танцоров, театральный спектакль – что-нибудь в таком роде нужно будет устроить в ближайшее время, пока матросы не заскучали, если только боевые действия не внесут разнообразие в их жизнь еще раньше. С этим решением Хорнблауэр пошел в каюту, благополучно отложив мысли о Брауне до тех пор, пока тот выздоровеет. В конце концов, Браун еще может умереть.
К тому же внизу ждали карты Фришского залива[19]. Надо придумать, как нанести удар по французским коммуникациям в тех краях. Если попутный ветер сохранится, на составление планов у него не больше трех дней. Хорнблауэр велел принести карты и склонился над ними. Через минуту он раздраженно потребовал лампы, чтобы читать мелкие надписи. Рельеф дна по промерам глубин был сложен невероятно, и задача не упрощалась тем, что изучить предстояло целых три карты: шведскую с замерами в шведских футах, новую французскую с глубинами в метрах и схематическую английскую с морскими саженями. Пришлось изрядно помучиться, прежде чем удалось их сопоставить и прийти к неутешительному выводу, что они друг дружке противоречат.
И все же у Хорнблауэра не было сомнений, что нанести удар надо именно здесь. В лишенных дорог Польше и Восточной Пруссии у Бонапарта есть лишь один способ снабжать растущую армию – по воде. Главный его плацдарм – Данциг, туда боеприпасы и провиант доставляют по Висле. Однако крупные силы в Восточной Пруссии и на востоке Польши снабжаются по другим рекам, и реки эти впадают во Фришский залив неподалеку от Кенигсберга и Эльбинга. Сам залив – длинная узкая лагуна, почти отрезанная от моря песчаной косой. Баржи наверняка так и снуют по ней из Эльбинга в Кенигсберг и обратно. Пятьдесят миль в длину, десять с небольшим в ширину, глубина – от силы три-четыре морские сажени, узкий вход охраняют батареи Пиллау, – на взгляд французов, это совершенно безопасный путь для перевозки припасов, надежно защищенный и от штормов, и от англичан. Конечно, самая лучшая цель – Данциг, но он далеко от моря, несколько миль вверх по Висле, да к тому же надежно укреплен. Если Бонапарт со ста тысячами солдат взял его только после трехмесячной осады, для Хорнблауэра с двумя сотнями морских пехотинцев Данциг совершенно неприступен. И Кенигсберг с Эльбингом, кстати, тоже. Однако его цель – всего лишь нарушить морское сообщение между ними, этого будет вполне довольно. Да и ветер попутный – римлянин счел бы это добрым знамением.
Глава пятнадцатая
Для рекогносцировки входа во Фришский залив ночь выдалась идеальная. Пасмурная, так что низкие облака почти не пропускали последних отблесков заката, и ветреная – шлюпу, с которого Хорнблауэр только что перебрался в тендер, час назад пришлось взять рифы на марселях. Свежий ветер и сильное волнение означают, что у них меньше шансов встретить сторожевой катер, обходящий дозором то самое заграждение, которое Хорнблауэр задумал осмотреть.
Однако те же волны доставляли ему заметное личное неудобство. Тендер, на корме которого он сидел, подпрыгивал, то вскидываясь задом, то вставая на дыбы, брызги летели стеной, и два матроса должны были безостановочно вычерпывать воду. Брызги неумолимо проникали под плащ, так что Хорнблауэр промок и замерз, а сочетание холода и качки обратило его мысли к морской болезни. Желудку было так же неуютно, как и остальному телу. В темноте Хорнблауэр не различал ни Викери, сидевшего рядом за румпелем, ни Брауна, держащего шкот; сознание, что они не видят его предательской бледности, утешало лишь самую малость. В отличие от других, он не мог просто страдать от морской болезни, не раздумывая, как выглядит со стороны; ничего удивительного, со всегдашней безжалостностью напомнил себе Хорнблауэр, он вообще не умеет отдаться чувствам и забыть про чужие мнения.
Он сел поудобнее и плотнее закутался в плащ. Немцы и французы в Пиллау еще не знают о появлении британской эскадры; два шлюпа, оставив «Несравненную» и кечи за горизонтом, приблизились к берегу меньше часа назад, уже в темноте. Сердобольный старший офицер в Кенигсберге вполне мог пожалеть гребцов и не отправить их в ненастную ночь обходить дозором боновое заграждение, а если и отправил, унтер-офицер в катере не станет сильно усердствовать, тем более что немцы-подчиненные едва ли питают любовь к своим командирам-французам.
Впередсмотрящий на носу издал тихий предостерегающий возглас, и Викери немного повернул руль, беря чуть круче к ветру. Шлюпка приподнялась на волне, потом ухнула вниз. Рядом возникло что-то черное, едва различимое на фоне морской пены.
– Канат, сэр, – доложил Викери. – А вот и бон, прямо по курсу.
На вздымающихся волнах впереди смутно угадывалось что-то темное.
– Подведите шлюпку к нему, – приказал Хорнблауэр.
Викери привел шлюпку к ветру и приказал убрать люгерный парус. Шлюпка приблизилась к бону. Ветер дул не совсем вдоль него, так что за боном оставалось немного спокойной воды; по дальнюю сторону волны с грохотом били в заграждение, здесь же море было почти гладкое, хоть и в белой, слабо поблескивающей пене. Матросы зацепились за канат в том месте, где он подходил к ограждению.
Хорнблауэр сбросил плащ, подставив себя ветру и брызгам, изготовился и прыгнул на бон. В этот самый миг волна ударила в заграждение, окатив его с ног до головы. Хорнблауэру пришлось изо всех сил держаться руками и ногами, чтобы не смыло. Он сидел верхом на исполинском древесном стволе, почти целиком погруженном в воду. В распоряжении французов весь корабельный лес Европы, который ничего не стоит доставить сюда морем, – разумеется, для защиты порта они выбрали самую плотную древесину. Хорнблауэр пополз вдоль бревна, отчаянно балансируя на своем норовистом скакуне. Марсовый матрос – да и Викери, надо полагать, тоже – легко прошел бы ногами, однако Хорнблауэр хотел все осмотреть сам, а не выслушать отчет. Канат, когда удалось до него добраться, оказался невиданно толстым, не меньше тридцати дюймов, – самый толстый канат на «Несравненной» имел обхват всего девятнадцать дюймов. Ледяные брызги обдавали с головой, но Хорнблауэр продолжал ощупывать бревно, пока не нашел, что искал, – цепь, связывающую его с соседним. То была двухдюймовая якорная цепь, способная выдержать нагрузку тонн в сто, если не больше. Чуть дальше отыскалась и вторая. Очевидно, были и другие под водой, так что общее число получалось четыре или пять. Даже линейный корабль, летя с полным ветром, едва ли проломит такое заграждение, скорее только повредит свой корпус. Вглядываясь сквозь брызги, Хорнблауэр различил следующее бревно и его канат; зазор не превышал десяти футов. Ветер, дующий почти вдоль бревен, сносил их, насколько позволяли канаты, так что канаты и бревна создавали туго натянутый каркас, наподобие рыбьего скелета.
Хорнблауэр прополз по бревну обратно, встал и прыгнул в шлюпку. В темноте, на качающейся опоре трудно было правильно рассчитать время, так что он плюхнулся животом на планширь, одной ногой в море, и Викери пришлось втаскивать его в шлюпку без всяких церемоний.
– Отцепитесь и пусть нас сносит ветром, – приказал Хорнблауэр. – Я хочу замерить глубину у каждого бревна.
Викери отлично управлялся с румпелем. Двое матросов работали веслами, а он, держа тендер носом к ветру, ловко огибал натянутые канаты. Браун, балансируя посередине скачущей шлюпки, промерял глубину неудобным тридцатифутовым шестом. Управляться на ветру с длинным шестом мог лишь очень сильный человек, зато при должной сноровке шума он производил меньше, чем если бы бросал лот. Четыре сажени… три с половиной… четыре… боновое заграждение было устроено точно поперек фарватера, как и следовало ожидать. С наветренной стороны оно не более чем в двух сотнях ярдах – кабельтове – от берега, на котором стоит Пиллау, и Хорнблауэр, вглядываясь во тьму, более чем подозревал, что там устроен второй бон, так что проходящему судну придется совершить поворот. Это значит, что пушки Пиллау потопят или сожгут любого, кто вздумает прорваться в залив.
Тендер добрался до подветренного конца заграждения. Впереди за полосой воды начиналась двадцатимильная коса – или Нерунг, как именовали ее немецкие карты, – отделяющая залив от Балтийского моря. Сама полоса воды была с четверть мили, не меньше, но совершенно несудоходна. Два раза Браун намерил по десять футов, дальше пошли глубины восемь и шесть.
Викери внезапно тронул Хорнблауэра за локоть и указал в сторону суши. Там угадывалось что-то темное: сторожевой катер шел через мели, обходя дозором заграждение.
– Весла! – скомандовал Хорнблауэр. – Уходим в море.
Вальки весел были обмотаны шпигованными матами, чтобы они двигались в уключинах без всякого звука; гребцы налегли, и тендер заскользил прочь от дозорной шлюпки. Когда отошли достаточно далеко в темноту, поставили люгерный парус, и тендер двинулся назад к «Лотосу». Хорнблауэр в мокрой одежде неудержимо трясся от холода и с горьким стыдом думал, что Викери видит, как дрожит его коммодор, хотя для любого стойкого моряка промокший бушлат – обыденная житейская мелочь. Досаднейшим (хоть и вполне ожидаемым) образом в первый раз они мимо «Лотоса» проскочили, так что тендеру пришлось повернуть и двинуться вспять, прежде чем в темноте вырос силуэт шлюпа. Как только с «Лотоса» раздался оклик, Браун поднес ко рту рупор.
– Коммодор! – крикнул он, и Викери подвел тендер к подветренному борту «Лотоса». Едва шлюпка коснулась корабля, Хорнблауэр выбрался на невысокую палубу. На шканцах Викери повернулся к нему в ожидании приказов.
– Возьмите курс в открытое море, мистер Викери, – сказал Хорнблауэр. – Убедитесь, что «Ворон» за нами следует. К рассвету нас должно быть не видно с суши.
Стаскивая мокрую одежду в крохотной каюте Викери, пока Браун стоял рядом наготове, Хорнблауэр мучительно заставлял себя думать о диспозиции, однако усталый мозг решительно отказывался работать. Браун подал полотенце, и Хорнблауэр растер задубевшие руки и ноги. Викери постучался и вошел: задав курс, он тут же поспешил проследить, чтобы у коммодора было все необходимое. Хорнблауэр, закончив вытирать ноги, выпрямился и с размаху въехал головой в палубный бимс: высота каюты на шлюпе была от силы пять футов. Хорнблауэр чертыхнулся.
– Под световым люком на фут выше, сэр, – дипломатично заметил Викери.
Люк был три фута на два; прямо под ним Хорнблауэр мог выпрямиться в полный рост, хотя даже так его волосы касались решетки. А рядом на палубном бимсе висела лампа; Хорнблауэр неосторожно задел ее голым плечом, и теплая ворвань плеснула ему на ключицу. Он чертыхнулся снова.
– Вам несут горячий кофе, сэр, – сказал Викери.
Кофе оказался такой, какого Хорнблауэр не пробовал уже много лет, – пережаренный хлеб со щепоткой настоящего кофе для запаха, – но хотя бы согревал. Хорнблауэр допил чашку и протянул Брауну, затем взял с казенной части двенадцатифунтовки чистую рубаху и принялся надевать.
– Будут еще распоряжения, сэр? – спросил Викери.
– Нет, – хмуро ответил Хорнблауэр, вытягивая голову вперед, чтобы снова не удариться о бимс.
Он пытался не выдать своей досады, но, кажется, ему это не удалось. Благоразумие, здравый смысл, инстинкты – все требовало признать, что проникнуть во Фришский залив невозможно. Заграждение не прорвать, и ни один из кораблей эскадры не сможет пройти в обход. И зачем он только сказал Бушу, что удар желательно нанести здесь? Вот очередной урок, лишнее напоминание, что рот надо держать на замке. Вся эскадра ждет действий, а он вынужден будет отплыть, ничего не предприняв. В будущем надо дважды стиснуть зубы, трижды прикусить болтливый язык: не поговори он тогда с Бушем так легкомысленно, сейчас все было бы куда проще. А так Буш, в отсутствие прямых указаний молчать, наверняка поделился услышанным с офицерами. Теперь все живут в ожидании великих свершений, к которым бесстрашный Хорнблауэр (с горьким смешком сказал он себе) поведет их с прославленной дерзкой изобретательностью.
Он еще раз обреченно перебрал все, что знает. Со стороны косы вдоль бона есть полоса воды, по которой пройдут корабельные шлюпки. Можно отправить три или четыре баркаса с установленными на нос четырехфунтовками. Полторы сотни матросов. Нет сомнений, что ночью они обойдут бон и, застав всех в лагуне врасплох, потопят или сожгут некоторое количество судов. Вполне вероятно, уничтожены будут тысячи тонн груза. Однако шлюпочный десант не сможет вернуться. Выход из лагуны окажется заперт: на батарее канониры будут день и ночь дежурить у пушек, полосу воды в другом конце бона перекроют канонерские лодки, а канонерки, даже с командой из солдат, легко разделаются с несколькими баркасами. Эскадра не может пойти на потерю ста пятидесяти опытных моряков – десятой части всего личного состава, – а меньше посылать бессмысленно.
Нет. Никакие каботажные суда не стоят такой цены. Затею придется бросить. Как будто скрепляя принятое решение, Хорнблауэр стал надевать сухие штаны, которые раздобыл для него Викери. И тут, одной ногой в штанине, он внезапно придумал выход и замер, как стоял – левая нога голая, правая в штанине до колена.
– Мистер Викери, – сказал он, – дайте-ка мне карты еще раз.
– Есть, сэр, – отвечал Викери.
Пылкость в его голосе явно была вызвана чувством, прозвучавшим в словах коммодора. Хорнблауэр это заметил, поэтому, застегивая пояс, укрепился в решении впредь следить за тем, что и как говорит. Необходимо вернуть себе репутацию молчаливого героя. Викери разложил на столе карты, и Хорнблауэр склонился над ними, зная, что его лицо с жадностью изучают. Он тщательно хранил непроницаемое выражение, чтобы не дать молодому офицеру и малейшей подсказки, а закончив, сказал спасибо самым бесстрастным тоном, на какой только был способен. Тут он вспомнил идеальное междометие на все случаи жизни и прочистил горло.
– Кхе-хм. – Результат был настолько хорош, что Хорнблауэр повторил с еще большей растяжкой: – Кхе-е-е-хм.
Ошарашенное лицо Викери порадовало его несказанно.
На следующее утро, вновь в своей каюте на «Несравненной», он немного отыгрался за прошлое, наблюдая за офицерами, пока те выслушивали его план. Каждый мечтал командовать десантом, каждый рвался рискнуть свободой и жизнью в операции, которая на первый взгляд могла показаться безумной. Оба коммандера отдали бы все за шанс получить капитанский чин, лейтенанты надеялись стать коммандерами.
– Операцию возглавит мистер Викери, – сказал Хорнблауэр, и ему вновь представился случай пронаблюдать за их минами. Однако в данном случае все присутствующие имели право знать, почему их обошли, так что он снизошел до короткого объяснения:
– Оба капитана бомбардирских кечей незаменимы; у нас нет других лейтенантов, умеющих так же ловко управляться с их адскими машинами. Я могу не объяснять, почему незаменим мистер Буш. Мистер Викери был со мной на рекогносцировке, поэтому знает ситуацию лучше мистера Коула – второго очевидного кандидата на руководство операцией.
Отговорка, конечно, чтобы хоть немного подсластить пилюлю, но лучше другим не знать, что он не доверяет Коулу – сгорбленному седому Коулу, который и со своим-то делом управляется еле-еле, но все равно грезит о капитанском чине, даже сознавая всю тщетность таких надежд. У Хорнблауэра было неприятное чувство, что Коул разгадал его тактику; пришлось утешить себя банальной мыслью, что невозможно вести войну и никого не обидеть. Он торопливо перешел к следующему пункту:
– Теперь, господа, я попрошу вас предложить кандидатуры офицеров, которые будут участвовать в операции под началом мистера Викери. Мистер Викери первый, как наиболее заинтересованная сторона.
Как только все детали обсудили, пришло время готовить шлюпки: баркас и тендер «Несравненной», тендеры «Лотоса» и «Ворона». Четырехфунтовка – на баркас, трехфунтовки – на тендеры; провиант, воду, боеприпасы, горючие материалы, чтобы поджигать захваченные суда. Отобрать и вооружить команду: матросам – пистолеты и абордажные сабли, морским пехотинцам – ружья со штыками. В конце дня Викери поднялся на борт «Несравненной», чтобы выслушать последние указания.
– Удачи, – сказал Хорнблауэр.
– Спасибо, сэр, – отвечал Викери.
Он открыто взглянул Хорнблауэру в глаза и добавил:
– Я вам так благодарен, сэр.
– Не благодарите меня, благодарите себя, – резко ответил Хорнблауэр.
Юный Викери благодарит коммодора за то, что тот рискует его жизнью, – и это раздражало неимоверно. Если бы он женился мичманом, у него мог бы быть сын – ровесник Викери.
С наступлением темноты эскадра взяла курс к берегу. Ветер стал чуть более северным, но дул с прежней силой, и, хотя ночь была не такая пасмурная, как вчера, у шлюпок оставались все шансы проскользнуть незамеченными. Ровно в две склянки ночной вахты Хорнблауэр пронаблюдал, как они отходят от кораблей, а как только их очертания растаяли в серой мгле, отвернулся прочь. Теперь предстояло ждать. Он в очередной раз с интересом поймал себя на том, что искренне предпочел бы сам возглавить десант. Много легче рисковать свободой и жизнью во Фришском заливе, чем мучиться неизвестностью на корабле. Хорнблауэр знал свою трусость, знал, что до тошноты страшится увечья, а смерти – лишь ненамного меньше. Тем занятнее обнаружить, что есть вещи, которые он ненавидит еще больше опасности. Когда прошло довольно времени, чтобы шлюпки успели обогнуть бон (или попасть в руки врага), Хорнблауэр спустился в каюту и лег, но мог лишь притворяться спящим, усилием воли не позволяя себе метаться и ворочаться с боку на бок. Большим облегчением было с первыми проблесками зари вновь выйти на полупалубу, искупаться под помпой, а затем выпить кофе на шканцах, поглядывая за правую раковину, где («Несравненная» лежала в дрейфе на левом галсе) были сейчас Пиллау и вход в залив.
Вскоре рассвело настолько, что их стало видно в подзорную трубу. На расстоянии дальнего пушечного выстрела лежал желто-зеленый мыс, на котором стоит Пиллау: двойной шпиль колокольни различался вполне отчетливо. Линию бона поперек прохода можно было угадать по бурунам, в которых иногда мелькало что-то темное – бревна. Темные бугры у кромки воды, надо полагать, батареи, защищающие проход. По другую сторону тянулась полоска Нерунга, желтовато-зеленая цепь дюн, вздымающаяся и опадающая в окуляре подзорной трубы. Однако за проходом глаз не видел ничего, кроме серой воды, испещренной белыми бурунами там, где глубина всего меньше. Противоположный берег залива с корабля было не разглядеть.
– Капитан Буш, – сказал Хорнблауэр, – будьте добры отправить на мачту зоркого офицера с подзорной трубой.
– Есть, сэр.
Молодой лейтенант, чувствуя на себе взгляд коммодора, пулей взлетел по вантам, перегнулся назад, влезая по путенс-вантам, в два счета преодолел брам-ванты. Хорнблауэр знал, что ему самому пришлось бы в таком подъеме отдыхать на грот-марсе, да и зрение у него уже не то, что прежде, – куда хуже, чем у этого лейтенантика. Тот устроился на грот-брам-салинге, поднес к глазу подзорную трубу и начал медленно обводить горизонт. Не в силах больше терпеть, Хорнблауэр схватил рупор:
– Эй, на мачте! Что видите?
– Ничего, сэр! Дымка слишком плотная. Но парусов не видать, сэр.
Может, сейчас весь гарнизон над ним потешается. Может, шлюпки угодили прямо в руки врага, и теперь все на берегу злорадно наблюдают за эскадрой, ждущей шлюпки и моряков, которые уже никогда не вернутся. Хорнблауэр твердо сказал себе, что не даст дурным опасениям взять над собой власть. Он попытался вообразить состояние людей, увидевших с первым светом британскую эскадру на расстоянии чуть больше выстрела от батареи и города. Как гремят барабаны и завывают трубы, как солдат поднимают по тревоге, чтобы обороняться от возможной высадки. Вот что сейчас происходит на самом деле. Ни гарнизон, ни губернатор-француз пока не знают, что в их овчарню забрались волки, что британские шлюпки проникли в залив, не видевший врагов с тех пор, как пять лет назад Данциг пал под французским натиском. Хорнблауэр пытался успокоить себя мыслями о том, как неразбериха усиливается с каждой минутой: вестовые скачут с приказами, на канонерках готовятся отдать концы, каботажные суда спешат под укрытие батарей – если там вообще есть батареи. Он готов был держать пари, что между Эльбингом и Кенигсбергом нет ни одной батареи, ведь до сих пор в них не возникало нужды.