– Велите матросам не шуметь! – приказал он, когда Уайт вернулся. – Чтобы ни одного звука не было! Слово «подвахтенных» прозвучало как-то странно: ни один английский офицер не станет так растягивать гласные. Хорнблауэр был почти уверен: у них за кормой не «Корморан». – Лотового на руслень! – произнес голос в темноте. – Странно, – заметил Уайт. Он соображал медленнее капитана, и разгадка перед ним еще не забрезжила. Хорнблауэр прошел на корму и вгляделся в туман. В серой пелене различался чуть более плотный сгусток – какой-то корабль двигался поперек их кильватерной струи, справа налево, на расстоянии не больше двадцати ярдов, даже не подозревая о присутствии «Августы». Хорнблауэр смотрел, пока сгусток тумана не растворился за левой раковиной. – Мистер Уайт, – сказал он, – привестись к ветру. Рулевой, лево руля. «Августа» повернула и взяла курс, прямо противоположный курсу другого корабля. Теперь Хорнблауэр мог быть уверен, что расстояние между ними увеличивается, пусть и медленно: ветер был совсем слабый. На палубе появился король, вставший в это мглистое утро спозаранку, к большой досаде Хорнблауэра, которому надо было вглядываться в туман, а не отвлекаться на его величество. Король Георг шел по слегка кренящейся палубе походкой бывалого моряка – видимо, успел когда-то набраться опыта. – Добрейшее утро, – сказал король. – Доброе утро, сэр, – ответил Хорнблауэр. – Смурной денек, да? Туман, да? Что? Первый день в море явно пошел королю на пользу: речь и взгляд были заметно осмысленнее. Внезапно туман разрезала полоса света, и над головой проглянуло небо. – «Корморан», сэр! – воскликнул Уайт. – Нет, черт, не он. В миле за кормой был виден корабль, идущий противоположным курсом; с каждой секундой его очертания проступали все четче. Еще через мгновение корабль повернул и устремился вдогонку за «Августой». Можно было явственно различить двенадцать пушечных портов в его борту. На высоких мачтах быстро ставили все паруса – белая пирамида росла, словно по волшебству. Такая сноровка сделала бы честь любому из кораблей его величества. – Поднять все паруса, мистер Уайт. Живее, ребята. – Красота, красота, – проговорил король, улыбаясь солнцу. Непонятно было, что он имеет в виду – дисциплинированную суету матросов, ставящих паруса, или корабль-преследователь. «Августа» подняла все паруса так же быстро, как другой корабль, и мистер Уайт проследил, чтобы все их обрасопили в самый крутой бейдевинд. Лишь некоторое время спустя он улучил момент, чтобы направить подзорную трубу на преследователя. – Янки, черт побери! – воскликнул он, когда белые и красные полосы флага заплескали в поле зрения трубы. – Поднимите наш флаг, мистер Уайт, но королевский штандарт не поднимайте. Незачем сообщать американцам, какой трофей у них прямо под носом. Хорнблауэр изучал преследователя в подзорную трубу. Если тот сумеет подойти на расстояние выстрела, придется капитулировать: шестифунтовые пушечки «Августы» ее не защитят. А потом? Воображение Хорнблауэра отказывалось идти дальше. Как поступят американцы с пленным королем – тем самым, против которого так упорно сражались поколение назад? Какое впечатление произведет новость в Нью-Йорке и Бостоне? Мысль была настолько интересная, что Хорнблауэр совершенно позабыл о себе, о своей карьере, о том, что сам попадет в плен. Американцы выйдут на лодках встречать захваченную «Августу»; повсюду будут радость и ликование. А дальше… дальше… Есть традиция гостеприимства. Ошибки обеих сторон развязали эту войну, – ошибки, которые легко можно будет простить и забыть, когда Америка постарается – а она наверняка постарается – проявить всю возможную заботу о бедном старом короле. Ненужная война закончится желанным миром. На какое-то безумное мгновение Хорнблауэр был почти близок к искушению на это пойти и тут же ужаснулся, поняв, какую измену чуть не позволил себе в фантазиях. Его долг – уходить от погони, сколько удастся. И кстати, «Августу» бы уже захватили, не смени он курс при первых звуках американской речи. С наветренной стороны на воде еще лежал туман, – если до него добраться, у «Августы» будет шанс ускользнуть. Болван Мелвилл, надо думать, окончательно заблудился в тумане. На носу американца вырос клуб дыма, и в сотне ярдов от правой раковины взметнулся фонтан. – Уведите его вниз, – коротко бросил Хорнблауэр шотландскому лорду, кивком указывая на короля. – Нет! – воскликнул король, топая ногой. Хорнблауэру некогда было спорить. – Выдвинуть девятифунтовку, – приказал он. Если удастся сбить вражескую мачту, они будут спасены. Новый клуб дыма – и дикий вой над головами, будто вопят истязаемые бесы. Американцы стреляли разновидностью книппелей – цепных ядер. Это были просто куски цепей, соединенные посередине и смотанные в шар, которым и заряжали пушку. В полете цепи раскручивались и с визгом рассекали воздух, круша любой рангоут и такелаж на своем пути. – Пошевеливайтесь с пушкой! – крикнул Хорнблауэр. – Вы что там, все инвалиды? Матросы налегли на тали и выдвинули пушку. Командир расчета склонился над прицелом. В этот самый миг американец увалился под ветер и, как только все пушечные порты оказались развернуты к «Августе», дал бортовой залп. Воздух огласился визгом и воем целого бесовского хора крутящихся цепей. Хорнблауэр с тревогой глянул наверх и удивился, как же мало повреждений, потом вспомнил, что так же удивлялся в прежних сражениях. Море настолько велико, а цель настолько мала, что попасть очень трудно, а промахнуться – легче легкого. Лопнул фал – Уайт уже послал матроса наложить на него сплесень, – и в грот-марселе появилась длинная прореха. А противник, увалившись под ветер, отстал по меньшей мере на сто ярдов. Громыхнуло погонное орудие, и Хорнблауэр, совсем про него забывший, подпрыгнул от неожиданности; оставалось лишь надеяться, что никто этого не заметил. Куда упало ядро, он не знал, – во всяком случае, на американском корабле повреждений видно не было. Король стоял, глубоко вдыхая клубящийся пороховой дым. Происходящее явно ему нравилось. Безумец или нет, он демонстрировал традиционную фамильную храбрость. В любом случае не было смысла отправлять его вниз: тонкие борта яхты не защитят от двенадцатифунтовых ядер. Американец вновь уваливался. Хорнблауэр зачарованно смотрел, как пушечные жерла одно за другим выглядывают из портов. Вновь клубы дыма, визг летящих книппелей и – в то же мгновение – оглушительный треск над головой. Казалось, все обрушилось разом. Грот-марса-рей перекосился – его топенанты перебило, фок-стеньга повисла верхушкой вниз. Всюду болтались обрывки тросов. Искалеченная маленькая «Августа» почти потеряла ход; теперь противник мог без усилий ее настигнуть. О том, чтобы продолжать бессмысленный поединок, не могло быть и речи – во всяком случае, с королем на борту. Хорнблауэр мог только выгадать время, заставив «Августу» двигаться сколько удастся. – Расчистите это безобразие, мистер Уайт! – крикнул он бодро – ради матросов. – Эй там, на баке! За работу! Что стоим? Матросы взялись за дело, но американский корабль надвигался неумолимо. Увалившись, он потерял преимущество наветренного положения и сейчас поворачивал, чтобы подойти к «Августе» с наветренной стороны. Скоро он наведет на нее пушки другого борта. Хорнблауэр решил, что, когда это произойдет, он спустит флаг, и вновь попытался вообразить, понравится ли королю в Бостоне или Филадельфии, но тут же отогнал эти праздные мысли – надо было руководить расчисткой снастей. И тут в тумане впереди что-то показалось. Что-то выступало из млечной пелены, с каждым мгновением становясь все четче. Кливера – граница тумана была такой резкой, что они озарились солнцем раньше, чем стали видны задние паруса. «Корморан» запоздало возвращался в поисках своего бесценного конвоя. У Хорнблауэра вырвалось дикое «ура!»; удивленные матросы глянули туда, куда он указывал рукой, и подхватили крик. «Корморан» двигался под всеми парусами, но в эти самые мгновения матросы взбежали на верхние реи, чтобы перед боем убрать бом-брамсели. Когда он проходил мимо «Августы», команда еще раз закричала «ура!». Американец шел в самый крутой бейдевинд, пытаясь в предстоящей схватке заполучить преимущество положения на ветре. Однако туман уже наползал на «Августу», первые мглистые клочья проплыли над палубой, а еще через мгновение битва за кормой скрылась из глаз. Хорнблауэр услышал два бортовых залпа, коротких и отчетливых, – верный знак, что на обоих кораблях отлично вымуштрованная команда, – и все сменилось неумолкающим ревом канонады. Не будь на борту короля, Хорнблауэр развернул бы покалеченное суденышко и вступил в бой, но он помнил свой долг. Он уже собирался дать указания мистеру Уайту, когда внезапно увидел перед собой короля. – Хороший мальчик, – сказал его величество. – Хорошие мальчики получают гинеи. Улыбка на глупом лице была на удивление обаятельной; король сунул руку в кармашек для часов и что-то вложил Хорнблауэру в ладонь. Не гинею – теперь, когда Англия воевала со всем миром, эта изящная и желанная монета полностью исчезла из обращения. На ладони у Хорнблауэра лежал серебряный испанский пиастр с отчеканенным на нем профилем того самого короля, который вручил ему эту монету. Странная валюта для богатейшей страны мира, осязаемый знак всей глубины нынешнего финансового кризиса. – Благодарю вас, сэр. – Хорнблауэр приподнял треуголку и отвесил низкий поклон. Они уже вышли из тумана, и солнце вновь светило на короля. Канонада за кормой внезапно стихла. Возможно, один из кораблей спустил флаг. Или они сцепились бортами, и на залитых кровью палубах идет абордажный бой. Может быть, в конечном счете было бы лучше, если бы «Корморан» не поспел к месту сражения. Многие остались бы живы – и не только на этих двух кораблях, – если бы вынужденный визит короля в Соединенные Штаты стал бы прологом к миру. Хорнблауэр еще раз попытался вообразить, как его величество сходит на берег Манхэттена, но даже его живая фантазия не смогла нарисовать эту картину. Лорд Хорнблауэр Глава первая Резная дубовая скамья под сэром Горацио Хорнблауэром была исключительно жесткой, а проповедь, которую читал сейчас настоятель Вестминстерского аббатства, – исключительно скучной. Хорнблауэр ерзал, как ребенок, и, как ребенок, глазел по сторонам в попытке хоть немного отвлечься. Над головой уходил ввысь веерный свод бесспорно красивейшего здания в мире: была какая-то математическая правильность в том, как сходились и расходились нервюры готических розеток, некая вдохновенная логика. Безымянные каменотесы, создавшие этот узор, были воистину гении, опередившие свое время. Проповедь все тянулась, и Хорнблауэр подозревал, что после нее снова начнется пение, снова его будут терзать пронзительные голоса мальчиков-хористов в белых стихарях. Вот цена, которую приходится платить за ленту со звездой, за принадлежность к ордену Бани; поскольку все знали, что он в Англии по болезни – и совершенно выздоровел, – ему никак невозможно было пропустить эту главную церемонию ордена. Разумеется, капелла выглядела довольно впечатляюще: тусклый дневной свет из окон вспыхивал и дробился на пурпурных рыцарских мантиях и сверкающих орденах. Да, надо признать, помпезная церемония по-своему красива, даже если не думать о ее истории. Может быть, в прежние годы та же скамья доставляла такие же мучения Хоуку или Ансону; может быть, Мальборо, в малиновом и белом, как сейчас Хорнблауэр, так же изводился и ерзал во время похожей проповеди[29]. Вон тот важный господин в золоченой короне и бархатном плаще, расшитом королевскими гербами, – всего-навсего герольд ордена, чей-то родственник, получающий приличный доход за то, что раз в год высиживает скучную проповедь. Рядом – принц-регент, суверен ордена, его багровое лицо неприятно дисгармонирует с пурпурной мантией. Есть здесь и военные, незнакомые Хорнблауэру полковники и генералы. Но остальные в капелле – люди, с которыми он горд состоять в одном ордене. Лорд Сент-Винсент, грузный и мрачный человек, который с пятнадцатью линейными кораблями атаковал почти тридцать испанских. Дункан, уничтоживший голландский флот в битве при Кампердауне, и еще десяток адмиралов и капитанов, некоторые даже младше его в списке: Лидьярд, захвативший «Помону» у побережья Кубы; Самюэль Худ, командовавший «Рьяным» у Абукирка; Йео, штурмовавший испанскую крепость Эль-Муро. Хорнблауэр с легким стыдом осознавал, что ему лестно быть их собратом по ордену. И еще трижды столько героев сейчас в море (здесь присутствовали лишь те, кто в увольнении либо служит на суше) – ведут последний отчаянный бой с империей Бонапарта. Флотский лейтенант вошел в капеллу и на мгновение застыл, отыскивая глазами лорда Сент-Винсента, затем приблизился к нему и подал большой пакет (печати были уже сломаны). Никто больше не слушал проповеди: первые люди королевского флота тянули шеи, глядя, как Сент-Винсент читает депешу, доставленную, надо полагать, из Адмиралтейства в другом конце Уайтхолла. Настоятель сбился, потом взял себя в руки и бодро продолжил вещать в глухие уши, которым еще долго предстояло оставаться глухими, поскольку Сент-Винсент прочел депешу, ни разу не изменившись в лице, и тут же начал читать ее по второму разу. Человек, который так дерзко поставил на карту судьбу отечества в битве при Сан-Висенти, принесшей ему нынешний титул, не желал действовать сгоряча, когда есть время подумать. Он прочел депешу второй раз, сложил ее и обвел глазами капеллу. Два десятка рыцарей ордена Бани от волнения перестали дышать, и каждый надеялся, что Сент-Винсент посмотрит на него. Адмирал встал и подобрал полы пурпурной мантии, что-то сказал ожидавшему лейтенанту и, взяв шляпу с плюмажем, вышел. Лейтенант под взглядами всех присутствующих флотских офицеров двинулся поперек главного нефа. Хорнблауэр смущенно заерзал, сердце у него забилось сильнее: лейтенант шел прямо к нему. – Его милость шлет вам свои приветствия, сэр, – сказал лейтенант, – и желал бы немедля с вами переговорить. Теперь наступил черед Хорнблауэра подбирать мантию и оборачиваться за шляпой, которую он чуть не забыл. Надо было любой ценой сохранить невозмутимость, чтобы другие рыцари не посмеялись над его волнением, держаться так, словно разговор с первым лордом Адмиралтейства для него – самое привычное дело. Хорнблауэр небрежно встал со скамьи, зацепился ногой за шпагу и только по милости Провидения не грохнулся на пол. Звеня шпорами и ножнами, он кое-как удержал равновесие и с величавым достоинством двинулся к выходу. Все смотрели на него: армейские офицеры – с праздным любопытством, но вот флотские – Лидьярд и другие – наверняка гадали, какой неожиданный оборот приняла война на море, и каждый в душе завидовал его будущим подвигам и наградам. В дальнем конце капеллы, там, где были скамьи для привилегированной публики, пробиралась между сидящими Барбара. Заговорить под столькими взглядами Хорнблауэр не решался из опасения не совладать с голосом, поэтому только улыбнулся и подал ей руку. В следующий миг он почувствовал ее твердое касание и услышал ясный, уверенный голос: Барбару ничуть не страшило, что все на них смотрят. – Новости неприятные, дорогой? – спросила она. – Думаю, да, – промямлил Хорнблауэр. За дверью ждал Сент-Винсент, легкий ветерок колыхал белые страусиные перья на шляпе и раздувал полы шелковой мантии. Первый лорд Адмиралтейства расхаживал взад-вперед на огромных раздутых ногах: белые шелковые о-де-шосс[30] и чулки еще больше подчеркивали их отечность, белые шелковые сапожки бугрились от подагрических шишек, однако даже нелепый костюм не мог отнять у этого человека его мрачного величия. Барбара выпустила локоть мужа и приотстала, чтобы мужчины могли поговорить с глазу на глаз. – Сэр? – спросил Хорнблауэр и тут же – он еще не привык обращаться к пэрам – поправился: – Милорд? – Вы готовы к действительной службе, Хорнблауэр? – Да, милорд. – Вам надо будет выйти в море сегодня вечером. – Есть, сэр… милорд. – Как только эти болваны подадут карету, я отвезу вас в Адмиралтейство и вручу вам приказы. – Сент-Винсент возвысил голос до рева, каким окликал впередсмотрящего на мачте в вест-индские ураганы. – Черт подери, Джонсон, готовы лошади или нет? Тут он заметил леди Барбару. – Ваш слуга, мэм. – Адмирал снял шляпу и, прижимая ее к груди, отвесил поклон. Годы, подагра и целая жизнь службы на флоте не отучили его от придворной учтивости, однако государственные дела по-прежнему были на первом месте, так что он тут же вновь повернулся к Хорнблауэру. – Что вы мне поручаете, милорд? – спросил тот. – Подавить мятеж, – мрачно ответил Сент-Винсент. – Треклятые черти снова взбунтовались. Это может стать повторением девяносто четвертого[31]. Вы, случаем, не знали такого Чодвика? Лейтенанта Огастина Чодвика? – Мы с ним вместе были мичманами у Пэлью, милорд.