Хорнблауэр не кривил душой. В 1812 году такие методы лечения душевнобольных и впрямь казались научными. И все же ему было жаль своего безумного монарха, которому приходится все это терпеть. Чувства возмущались, а рассудок говорил, что если за два года перечисленные методы не дали и малейшего результата, то сейчас самое время испробовать что-нибудь прямо противоположное. По правде сказать, куда больше Хорнблауэра волновала ответственность, которую возлагало это задание – первое после триумфального бегства из Франции и тех почестей, которыми его осыпали при дворе. Должность капитана прогулочной яхты его величества, учитывая нынешнее состояние короля, могла бы считаться синекурой, если бы не решение врачей отправить его величество на морскую прогулку. Идти вдоль Ла-Манша с его величеством на борту, когда вокруг кишат американские и французские каперы, – огромная ответственность для капитана – для него. Хорнблауэр оглядел палубу «Августы», все ее четыре короткие шестифунтовки и две длинные девятифунтовки на носу и на корме. Плоховатая защита от быстроходных, многопушечных новоанглийских каперов. Доктор Манифолд словно угадал направление его мыслей. – Разумеется, нет надобности лишний раз подчеркивать, как важно оберегать его величество от любого рода потрясений. Вы ведь уже получили приказ воздержаться от пушечного салюта? Хорнблауэр кивнул. – Никаких суеты и беготни. Все надлежит делать тише, чем обычно это принято на кораблях. И ни в коем случае не налетайте на рифы. – Я постараюсь, доктор, – ответил Хорнблауэр. Мичман, стоявший на салинге грот-мачты, соскользнул по фордуну, отсалютовал шканцам и побежал на бак. Команда замерла в ожидании. – Вот и король! – внезапно воскликнул доктор Манифолд. По склону к пристани, у которой стояла «Августа», медленно спускались несколько человек. Лишь когда они подошли на пятьдесят ярдов, Хорнблауэр дунул в свисток, и корабль ожил. Фалрепные в безупречно-белых перчатках и куртках выстроились перед золочеными сходнями. Боцманматы засвистели в дудки. Шестеро морских пехотинцев и сержант, словно по волшебству, оказались на шканцах, блестя начищенными пуговицами, двое барабанщиков замерли с поднятыми палочками. Команда выстроилась подивизионно; офицеры в треуголках и белых чулках сверкали на солнце эполетами и рукоятями шпаг. Все было готово ровно к тому моменту, когда будущие пассажиры вступили на сходни – ни секундой раньше, ни секундой позже. Весьма удовлетворительно. На сходнях произошла небольшая заминка. Король не хотел подниматься на борт. Хорнблауэр видел, как его величество вцепился пухлыми руками в поручни и как двое слуг едва заметным движением их оторвали. За его величеством шел дородный лорд в роскошном сливовом камзоле поверх розового жилета и с лентой ордена Чертополоха через плечо – наверное, представитель какого-нибудь древнего шотландского рода. Он все придвигался и придвигался к его величеству. Король вновь вцепился в поручни, и вновь те же слуги мягко разжали его руки, а лорд твердо уперся объемистым животом в монаршую спину и надавил – и его величество вступил на палубу, лишь самую малость ускорив шаг. Все офицеры отдали честь; боцманматы засвистели в дудки, барабанщики выбили протяжную дробь. Над головами взмыл королевский штандарт и заплескал на ветерке тяжелыми складками. Его величество прибыл на корабль. – Аты-баты. Что? Что? – проговорил он. Затуманенные голубые глаза приметили парящую чайку и устремились за нею вслед. – Что? Что? Чики-чирики. Что? Что? Что? Придворные и слуги один за другим протиснулись мимо него на палубу. Наконец блуждающий взгляд короля приметил стоящего перед ним Хорнблауэра. – Добрейший денек! – сказал король, и его лицо осветилось доброй улыбкой. – Как идут классы, хорошо? – Да, спасибо, ваше величество, – ответил Хорнблауэр. Король, протянув руку, снял с него треуголку, обшитую золотым позументом, а другой рукой взъерошил ему волосы: – Учись прилежно, чтобы тебя не били слишком часто. Что? Учись прилежно. Хорошие мальчики получают гинеи. Подошел доктор Манифолд и встал у Хорнблауэра за плечом. При виде него король сжался от страха. – Ваше величество! – произнес доктор с низким поклоном, но смиренная поза и почтительный голос не успокоили перепуганного безумца. Маленький двор сомкнулся вокруг своего монарха и прежним манером повел его дальше. Хорнблауэр поднял треуголку, выпавшую из королевских рук, и занялся своими обязанностями. – Фок- и грот-стаксель! – крикнул он. – Отдать концы, мистер Уайт! Он чувствовал, что должен отвлечься, забыть панический ужас, исказивший лицо короля при виде мучителя. Свежий морской воздух на мгновение показался удушливым. Под королевским штандартом на грот-мачте и флагом Синей эскадры на корме «Августа» вышла из Ньюхейвенской гавани туда, где ждал ее корабль сопровождения, двадцатипушечный корвет «Корморан». Хорнблауэр, глядя на него в подзорную трубу, подумал, как же тяжело сейчас британскому флоту, как велика нехватка судов, если его величество Георга III, короля Великобритании и Ирландии, чей флаг реет над ста двадцатью линейными кораблями и двумя сотнями фрегатов, сопровождает в морской прогулке лишь один двадцатипушечный корвет. Времена меняются. На королевском штандарте не стало французских лилий – некоторое время назад их тихонько заменили ирландской арфой. А за последние шесть месяцев британский флот потерпел череду мелких поражений, каких не знал последние пятьдесят лет. Эта череда должна прерваться; теперь, когда Англия оценила силу американского флота, она удушит нарождающуюся военно-морскую мощь Соединенных Штатов безжалостной блокадой. Однако блокада каперам не помеха, как доказали девятнадцать лет войны с Францией. Пока удушение не закончено – а дело это небыстрое, – Англия должна мириться с потерями. И Хорнблауэра тревожило, как бы «Августа» не оказалась в числе этих потерь. – Сигнальный мичман! – рявкнул он. – «„Августа“ – „Корморану“. Занять позицию в милю на ветре». Пестрые флажки взлетели по фалу, «Корморан» ответил утвердительно. В такой позиции, то есть в миле на ветре, он будет между «Августой» и любым, кто вздумает ее атаковать. «Августа» отошла от берега и двинулась на запад. Позади остались Семь Сестер и утесы Бичи-хед. Хорнблауэр глядел на короля и придворных. Жалкий седой старик мелкими шажками неуверенно передвигался по палубе, внимательно изучая все близорукими глазами. Хорнблауэр пришел к выводу, что доктор Манифолд не прав. Для больного рассудка свежий воздух и немудреные впечатления уж наверняка полезнее кровопусканий, слабительных и одиночного заключения в темноте. Король, бродя по палубе, неожиданно вновь оказался напротив Хорнблауэра и вновь устремил на того рассеянный взгляд. – Маленькая София любит море, – сказал король. – Да, ваше величество. Хорнблауэр знал, что София, умершая двадцать с лишним лет назад, была любимой дочерью короля. Слышал он и о счастливых днях, которые молодой король с семьей провел на морском побережье в Дорсете. – Маленькая София! Где она сейчас? Только что была со мной. – Ее королевское высочество отправилась в путешествие, сэр, – ответил дородный лорд; вдобавок к ордену Чертополоха у него был легкий шотландский акцент. – Зачем? Почему она мне не сказала? – Ее высочество просила меня засвидетельствовать вам ее почтение и любовь и передать, что она, к сожалению, не смогла подождать ваше величество и проститься лично. Ее королевское высочество вернется во вторник и надеется, что вы до тех пор будете вести себя тихо и хорошо, как если бы она была здесь. – Во вторник, – повторил король. – Во вторник. Очень долго ждать маленькую Софию. Ничего не поделаешь. Буду ждать. Хорнблауэр встретился глазами с шотландцем и почувствовал к нему внезапную приязнь. Маленькая сострадательная ложь и ловкий намек, что надо вести себя хорошо, – все свидетельствовало об уме и такте, а улыбка говорила об искренней любви к бедному безумному королю. Хорнблауэр даже перестал думать о том, насколько орден Чертополоха выше его собственного ордена Бани. – Его величество, – сказал лорд, – желает видеть вас сегодня у себя за обедом. – Буду чрезвычайно счастлив, – ответил Хорнблауэр. Счастья в этом оказалось немного. Да, обед был превосходен и подан великолепно, несмотря на то что королевские повара изрядно перенервничали, готовя на камбузе, а слугам негде было толком развернуться. Однако у Хорнблауэра пропал всякий аппетит при виде того, как ест король. Тот сидел между двумя заботливыми придворными и ложкой (ножа и вилки ему не дали), словно маленький ребенок, неуклюже заносил еду в рот, пачкая щеки размоченным в молоке хлебом. Так что, когда в каюту незаметно проскользнул мичман и шепотом доложил: «Мистер Уайт свидетельствует вам свое почтение, сэр, и просит сообщить, что туман сгущается», Хорнблауэр встал из-за стола почти с облегчением, хотя известие не сулило ничего доброго. Он отложил салфетку, кивком попросил извинения у шотландского лорда и только уже на трапе сообразил, что начисто забыл поклониться королю. Туман и впрямь сгущался. По воде плыли длинные мглистые полосы – верный признак, что скоро все затянет сплошной пеленой. «Корморан» на ветре был уже едва различим, а с наступлением темноты видимость обещала стать и вовсе нулевой. Хорнблауэр потянул себя за подбородок и задумался, что делать. С правого борта лежала Шорхемская бухта, но шел отлив, а ветер слабел – опасно заходить в тумане на мелководье. Как всякого капитана в затруднительном положении, его инстинктивно тянуло в открытое море. Мористее больше опасность встретиться с капером, но лучше гипотетическая опасность, чем безусловная. Хорнблауэр отдал приказ рулевому и подозвал сигнального мичмана. – «„Августа“ – „Корморану“. Курс зюйд. Держаться близко». С заметным облегчением он сквозь туман увидел, что корвет ответил подтверждающим сигналом, послушно развернулся и поднял грот, чтобы занять предписанную позицию. Через четверть часа туман сгустился настолько, что видимость упала до нескольких шагов. Хорнблауэр возблагодарил звезды за свое решение уйти в море, а не в Шорхемскую бухту. – Прикажите бить в сигнальный колокол, мистер Уайт, – резко приказал он. – Есть, сэр, – ответил невидимый Уайт. В тумане колокол прозвучал глухо, а когда он умолк, наступила еще более глухая тишина. «Августа» медленно скользила по незримой воде. Две минуты до следующего удара показались вечностью. С левой раковины отозвался другой колокол – по ощущению совсем близко. – «Корморан», сэр, – произнес Уайт рядом с Хорнблауэром. Тот не счел нужным отвечать на столь очевидное замечание. Следующий раз колокол прозвучал с правого борта. – Что за черт? – изумился мистер Уайт. Эхо в тумане почти как в горах – не поймешь, с какой стороны идет звук, и обмануться очень легко. Колокол «Августы» звучал долго и резко, ответ «Корморана» они различили только сейчас. Хорнблауэр попытался вспомнить, что знает о Мелвилле, капитане корвета. Молодой, рьяный, бесстрашный – капитаном стал после дерзкой шлюпочной операции где-то на Бискайском побережье. Однако вряд ли эти качества помогут ему справиться с трудной задачей – держаться близко к «Августе» в непроглядном тумане. Снова пробил колокол «Августы». На сей раз ответа не было вообще. Доктор Манифолд вышел на палубу и святотатственно направился в сторону капитана. Вот что значит королевская яхта! Хорнблауэр подумал, что охотно променял бы ее на самый последний линейный корабль Ла-Маншского флота у берегов Франции. – Шум мешает моему пациенту, сэр, – объявил доктор Манифолд. – Очень жаль, но этот шум необходим, – отрезал Хорнблауэр. – Я настаиваю, чтобы он прекратился, – сказал Манифолд. – Только один человек на этом корабле может на чем-нибудь настаивать. И он настаивает, чтобы вы удалились. – Я бы попросил вас, сэр… – Если я вынужден буду повторять свои слова, сэр, то позову матросов исполнить мой приказ. – Вы грубиян, сэр! Я вхож к министру, и, клянусь Богом, сэр, я так этого… Хорнблауэр повернулся к мичману с видимым намерением исполнить угрозу, и доктор Манифолд опрометью сбежал по трапу – так быстро, как только позволяло его степенное дородство. – Позовите моего стюарда, – сказал Хорнблауэр то, что на самом деле намеревался сказать, и, когда стюард появился, отдал распоряжение: – Принеси мне стул и бушлат. Всю ночь Хорнблауэр провел в шезлонге, закутавшись в бушлат, – он не хотел уходить в каюту, пока туман не рассеется. Дежурство было тяжелым, и всякий раз, задремывая, он просыпался от сигнального колокола. – Должно уже светать, – произнес Уайт, подходя, – но я не вижу никакой разницы. С палубы по-прежнему не различался даже грота-рей. – Прислушайтесь! – Хорнблауэр резко сел прямее. Его ухо уловило некий звук за кормой. Каким бы тихим ни был этот звук, Хорнблауэр угадал в нем плеск воды, скрип древесины, гудение снастей – все разом. Где-то близко находился другой корабль. И тут они оба услышали, ясно и отчетливо: «Подвахтенных наверх!» – Говорят по-английски, – облегченно произнес Уайт. – Слава богу, это «Корморан». – Быстро идите и прикажите не бить в колокол. Столько напора было в этих словах, что Уайт, не смея задавать вопросов, бросился исполнять нелепое поручение. Хорнблауэр продолжал вслушиваться.