– Да, сэр Горацио. Надо сказать матросам, что им предстоит, даже если в итоге известие о мятеже станет всеобщим достоянием. В обычных обстоятельствах разумный офицер не произнесет при своих людях слово «бунт», как укротитель не станет напоминать львам, что они сильнее человека. И обычно нет надобности вводить команду в курс дела: за двадцать лет войны британские моряки навидались всякого, они будут стрелять во французов, американцев или голландцев, не особо задумываясь о том, на чьей стороне правда. Однако, если им без предупреждения прикажут обстрелять британское судно, в точности такой же бриг, возможно все еще под вымпелом Белой эскадры, матросы растеряются и замешкаются. Уже почти рассвело. – Будьте добры, мистер Фримен, прикажите свистать всех наверх. Я обращусь к команде. Заиграли дудки; сонные подвахтенные высыпали из люков. Бедолаги недобрали час сна из-за того, что солнце встает не точно по расписанию вахт. Хорнблауэр огляделся, ища место повыше: на гладкопалубной «Porta Coeli» не было высоких шканцев, чтобы обратиться с них к собравшимся матросам. Придерживаясь рукой за бакштаг, он вспрыгнул на наветренный фальшборт. – Матросы! Хотите ли вы знать, зачем вас сюда отправили? Если они и хотели, это никак не отразилось на сонных лицах незавтракавших людей. – Хотите ли вы знать, зачем с вами отправили меня? О да! Наверняка они ломали голову и строили догадки, чего ради коммодора – и не просто коммодора, а легендарного Хорнблауэра – отправили в море на восемнадцатипушечном бриге. Лестно было видеть, как они оживились, как вскинули головы, – хотя Хорнблауэр и проклинал судьбу, вынуждающую его прибегать к риторическим уловкам, а уж тем более – апеллировать к своей славе. – Совершено ужасное преступление, – продолжал он. – Британские моряки покрыли себя позором. Они взбунтовались перед лицом неприятеля. Не было никаких сомнений, что Хорнблауэр завладел вниманием слушателей. Он произнес слово «бунт» перед рабами боцманских дудок и кошек. Бунт, лекарство от всех их бед, от тягот матросского быта, опасностей и жестокого обращения, плохой кормежки и запрета на все жизненные удовольствия. Одна команда взбунтовалась – отчего бы не взбунтоваться им? Он должен будет рассказать о «Молнии», напомнить, как близко они от берегов Франции, где Бонапарт радостно осыплет благами любого британского моряка, который добровольно сдаст британское судно. Хорнблауэр продолжил, стараясь вложить в голос побольше презрения: – Команда «Молнии», точно такого же брига, как наш, совершила это гнусное предательство. Теперь бунтовщики укрылись здесь, в заливе Сены. Против них ополчился весь свет. Французы мятежниками брезгуют, а наша задача – вытащить этих крыс из норы. Они предали Англию, забыли свой долг перед королем и отечеством. Полагаю, в большинстве своем это честные, однако недалекие люди, сбитые с толку несколькими подлыми мерзавцами. Эти мерзавцы должны ответить за свое злодеяние, и наше дело – не дать им уйти от кары. Если они настолько обезумели, что решат драться, мы захватим корабль с боем. Если они сдадутся добровольно, то заслужат смягчения приговора. Я хотел бы избежать кровопролития – вы не хуже меня знаете, что ядро убивает человека, не спрашивая, негодяй он или просто глупец. Однако, если они выберут бой, мы дадим им умыться кровью. Хорнблауэр закончил речь и взглядом показал Фримену, что можно отпустить матросов. Мало радости ораторствовать перед голодными людьми на серой заре, но Хорнблауэр, глядя на матросов, видел, что за них можно не опасаться. Они, конечно, возбужденно переговаривались, но любая команда будет судачить о мятеже, как деревня будет судачить об убийстве. Все говорило, что это именно праздные пересуды, что матросы не делают опасных выводов из его слов. Он явно показал, что ждет от команды исполнения долга против бунтовщиков, и не выказал страха, что она последует дурному примеру. Такая мысль матросам еще не пришла – но может прийти, если дать им время на раздумья. Надо проследить, чтобы они были постоянно заняты. Впрочем, сейчас думать об этом не было нужды, поскольку всякий корабельный день начинался с работы – еще до завтрака им предстояло отдраить палубы. – Земля! – раздалось с мачты. – Земля справа по курсу! Утро было туманное, как всегда в Ла-Манше в это время года, но в брезжущем свете Хорнблауэр различил темную полосу между серым морем и серым небом. Фримен изучал землю в подзорную трубу. – Южный берег залива, – сказал он. – Вон река Кейн. До Хорнблауэра только начало доходить, что это искаженное на английский манер «Кан», как Фримен огорошил его еще двумя примерами того, что англичанин может сделать с французскими названиями: – Да, а вот мыс Евы и Харбор-Грейс[37]. В свете наступающего дня стала ясна позиция «Porta Coeli», ближе к южному берегу эстуария Сены. – Вы весьма похвально вели корабль этой ночью, мистер Фримен. – Спасибо, сэр Горацио. Хорнблауэр добавил бы более теплые похвалы, если бы Фримен ответил не так холодно, – что ж, можно простить ему некоторую утреннюю раздражительность. Всякий способный лейтенант убежден, что капитан – тот же лейтенант, только более удачливый: ему повезло однажды и продолжает везти дальше, его доход от призовых денег в три раза больше лейтенантского, он пожинает плоды лейтенантских трудов и спокойно глядит в будущее, зная, что рано или поздно получит адмиральский чин, в то время как повышение лейтенанта по-прежнему зависит от каприза старших по званию. Хорнблауэр отлично помнил, что сам в юности думал точно так же; поведение Фримена естественно, хоть и глупо. Выкрики лотового на руслене указывали, что глубины вновь уменьшаются: срединная банка осталась далеко позади, а сейчас они пересекали южный фарватер эстуария. Впрочем, осадка «Porta Coeli» позволяла им двигаться свободно: бриг для того и сконструирован, чтобы проникать в устья рек и заливчики, угрожая Бонапарту у его собственных берегов. Власть Бонапарта заканчивается на расстоянии выстрела от береговых батарей, а за этой границей безраздельно властвует Британия. – Парус на подветренной скуле! – крикнул впередсмотрящий. Фримен с обезьяньей ловкостью взлетел по грот-вантам и, держась за выбленки, навел подзорную трубу. – Бриг, сэр! – крикнул он Хорнблауэру несколько секунд спустя. – Это точно «Молния», сэр. – Руль на ветер, мистер Фримен, будьте любезны, и попробуем к ней подойти. «Молния» была ровно там, где он рассчитывал ее обнаружить, – в таком месте, где берег защитит ее от почти любого ветра, но достаточно далеко в море, чтобы в случае опасности ускользнуть и от британских, и от французских кораблей. Вскоре Хорнблауэр и сам смог увидеть ее в подзорную трубу: суденышко лежало в дрейфе у самого края мелей. Он не различал – по крайней мере, с такого расстояния – признаков какого-либо беспорядка на борту. Интересно, сколько подзорных труб направлено сейчас оттуда на «Porta Coeli», как взволнованно переговариваются бунтовщики при виде брига – первого ответа лордов Адмиралтейства на ультиматум. Каждый из этих людей понимает, что его голова – в петле. – Они от нас не убегают, – заметил Фримен. – Посмотрим, как долго это продлится, – сказал Хорнблауэр. – Что это вы вздумали языками чесать, других дел нет? – неожиданно взорвался Фримен. Он обращался к нескольким взволнованным матросам у фальшборта бака. – Старшина судовой полиции! Запишите имена этих людей и подайте мне список в конце вахты! Эй, боцманмат! Кольер! Займите их работой! Это военный корабль, а не пансион для барышень! Тонкий лучик бледного света пробился сквозь облака и озарил «Молнию» в объективе подзорной трубы. Хорнблауэр увидел, как ее реи поворачиваются. Бриг встал по ветру и заскользил в направлении Орнфлера. На марселе «Молнии» была заметна заплата – светлый крест на фоне более темной парусины, словно это корабль крестоносцев. – Решили нас не ждать, – сказал Фримен. – Вижу парус! – крикнул впередсмотрящий. – Парус на подветренной раковине! Подзорные трубы разом повернулись, словно приводимые в движение одной машиной. В дымке за срединной банкой появился корабль под всеми прямыми парусами до бом-брамселей. Он шел к берегу курсом, на котором расстояние между ним и «Porta Coeli» стремительно увеличивалось. Хорнблауэр тут же понял, что́ это, и не нуждался в подсказке Фримена. – Французский вестиндиец, – сказал Фримен. – Идет прямиком к Харбор-Грейс. Воспользовавшись тем, что шторм раскидал британские военные корабли, судно французской Вест-Индской компании прорвало континентальную блокаду и спешит к Бонапарту с зерном и сахаром. Груз, доставленный на Сену, в средоточие имперской власти, откуда расходится сеть дорог и каналов, стоит двух в какой-нибудь далекой Бискайской бухте. Маленькие военные суда, такие как «Молния» и «Porta Coeli», для того и строились, чтобы такого не допускать. – Нам его не догнать, он успеет укрыться в Харбор-Грейс, – пробормотал Фримен. – Не будем его преследовать, – произнес Хорнблауэр громко. – Наш долг – прежде разобраться с «Молнией». Вот уходят по десять фунтов призовых денег на брата. Достаточно матросов слышали эти слова – они разнесут их остальной команде. Мысль об утраченных призовых деньгах не добавит симпатий бунтовщикам. Хорнблауэр вновь повернул подзорную трубу к «Молнии»: она по-прежнему держала курс на Орнфлер. Глупо вынуждать бунтовщиков сдаться французам, остается лишь проглотить горькую пилюлю. – Пожалуйста, мистер Фримен, положите судно в дрейф. Посмотрим, что они сделают. «Porta Coeli», повинуясь парусам и рулю, встала против ветра. Хорнблауэр поворачивал подзорную трубу, наблюдая за «Молнией». Как только стало очевидно, что «Porta Coeli» легла в дрейф, «Молния» повторила ее маневр. Теперь она покачивалась на волнах, и Хорнблауэр отчетливо видел в трубу светлый крест заплатки на ее марселе. – Попробуйте сблизиться еще, мистер Фримен. «Молния» мгновенно развернулась к Франции. – Что ж, мистер Фримен, намек понятен. Положите судно в дрейф. Очевидно, бунтовщики не намеревались подпускать «Porta Coeli» ближе, чем на теперешнее расстояние, много превышающее дальность выстрела. Они скорее сдадутся французам, чем позволят британскому кораблю приблизиться еще. – Мистер Фримен, сделайте одолжение, прикажите спустить шлюпку. Я отправлюсь к этим мерзавцам. Вступить с бунтовщиками в переговоры – значит обнаружить свою слабость. Однако бунтовщикам и без того известно, как сильна их позиция и слаба его. Они не узнают ничего, кроме того, что знали и раньше: что держат Хорнблауэра, лордов адмиралтейства и всю Британскую империю на рогатине. Фримен не стал протестовать, что неразумно ценимому капитану подвергаться такому риску. Хорнблауэр спустился в каюту и взял приказы: быть может, надо будет подтвердить свои полномочия. Впрочем, он собирался сделать это лишь в крайнем случае: незачем бунтовщикам знать, что пишут лорды адмиралтейства. Когда он поднялся на палубу, шлюпка уже была на воде, Браун сидел у румпеля. Хорнблауэр перелез через борт и устроился на кормовой банке. – Отваливай! – крикнул Браун. Весла коснулись воды, и шлюпка поползла к бригу, приплясывая на невысоких волнах. Хорнблауэр разглядывал «Молнию»: она лежала в дрейфе, но пушки были выдвинуты, абордажные сетки – натянуты. Бунтовщики явно не собирались допустить захвата. Матросы стояли на боевых постах, с марсов наблюдали дозорные, на баке расположился уорент-офицер с подзорной трубой под мышкой – никаких признаков, что на корабле бунт. – Эй, на шлюпке! – разнеслось над водой. Браун поднял четыре пальца – универсальный жест, означающий, что в шлюпке капитан. Четыре пальца соответствовали четырем фалрепным, необходимым для церемонии встречи. – Кто вы? – крикнул голос. Браун взглянул на Хорнблауэра и, получив кивок, проорал: – Коммодор сэр Горацио Хорнблауэр, кавалер ордена Бани! – Мы впустим коммодора Хорнблауэра, но никого больше. Подойдите к борту и не вздумайте шутить шутки – у нас тут приготовлены ядра, чтобы на вас сбросить. Хорнблауэр выбрался на грот-руслень, матрос приподнял абордажную сетку, чтобы он мог под нее подлезть. – Будьте любезны, коммодор, прикажите шлюпке отойти от греха подальше. К Хорнблауэру обращался седой старик – судя по подзорной трубе под мышкой, вахтенный офицер. Его белые волосы трепетали на ветру, пронзительные голубые глаза, обрамленные сетью морщин, смотрели из-под белых бровей. Необычным было только одно – заткнутый за пояс пистолет. Хорнблауэр повернулся к шлюпке и отдал требуемый приказ. – Позвольте спросить, что вам тут надобно, коммодор. – Я хочу поговорить с главарем мятежников. – Я капитан этого корабля. Можете обращаться ко мне. Натаниэль Свит, сэр. – Мне не о чем с вами говорить, если только вы не главарь мятежников. – Коли так, сэр, можете подозвать свою шлюпку и покинуть судно. Патовая ситуация. Хорнблауэр пристально смотрел в глаза старика. Рядом стояло еще несколько человек, но в их поведении не чувствовалось неуверенности – они были готовы поддержать своего капитана. И все же попробовать стоило. – Матросы! – начал Хорнблауэр, возвышая голос. – Отставить! – рявкнул старик. Он вытащил из-за пояса пистолет и направил Хорнблауэру в живот. – Еще одно слово в таком духе – и я выпущу в вас унцию свинца. Хорнблауэр твердо смотрел на него и на дуло пистолета; удивительным образом он совершенно не испытывал страха, как будто наблюдает за ходами в шахматной игре и не помнит, что сам он одна из пешек и на кону его жизнь.