– Убейте меня, и Англия не остановится, пока вас не вздернут на виселицу. – Англия отправила вас сюда, чтобы вздернуть меня на виселицу, – мрачно ответил Свит. – Нет, – возразил Хорнблауэр. – Я здесь, чтобы вернуть вас на службу королю и отечеству. – Мы получим полное прощение? – Вас будут судить честным судом. Вас и ваших сообщников. – Что означает виселицу, как я и сказал. Виселицу для меня, и это лучше того, что ожидает других. – Честный суд, – повторил Хорнблауэр. – С учетом всех смягчающих обстоятельств. – Я готов присутствовать лишь на одном суде, – ответил Свит. – Где я буду свидетельствовать против Чодвика. Полное прощение для нас, честный суд для Чодвика. Таковы наши условия, сэр. – Вы глупцы, – сказал Хорнблауэр. – Вы отбрасываете свой последний шанс на спасение. Сдайтесь сейчас, выпустите Чодвика, передайте мне корабль в исправном состоянии, и суд все это учтет. Иначе вас ждет смерть. Вот и все. Смерть. Что спасет вас от возмездия? Ничто. – Прошу прощения, капитан, но нас спасет Бони, – сухо возразил старик. – Вы верите слову Бонапарта? – проговорил Хорнблауэр, в отчаянии парируя этот неожиданный выпад. – Да, он будет счастлив заполучить судно, но что ждет вас? Бонапарт не станет поддерживать мятежников – его собственная власть опирается на армию. Он выдаст вас Англии для острастки своим людям. Это был выстрел наугад, и он попал в «молоко». Свит убрал пистолет за пояс, вытащил из кармана три письма и помахал ими перед Хорнблауэром: – Вот письмо от военного губернатора Харбор-Грейса. Здесь всего лишь обещают, что нас примут. А вот от префекта департамента Внутренней Сены. Он обещает нам провиант и воду в случае нужды. А это из Парижа, доставлено курьерской почтой. В нем нам обещают неприкосновенность, французское гражданство и пенсию для каждого после шестидесяти лет. Подписано: «Мария Луиза, императрица, королева и регентша». Бони не откажется от слова, данного его женой. – Вы вступили в сношения с берегом?! – Хорнблауэр не мог даже изобразить спокойствие. – Да, – ответил старик. – И вы, капитан, сделали бы так же, если бы вам грозила порка на всех кораблях эскадры[38]. Бесполезно было продолжать этот разговор. Бунтовщики не желали принимать ничьих условий, кроме собственных, и аргументов у Хорнблауэра не осталось. Он не видел признаков раскола на борту. Но может, если дать им время на размышления… если они хотя бы несколько часов подумают о том, что за них взялся сам Хорнблауэр, их решимость пойдет на убыль. Может, среди мятежников есть умеренные и они, спасая свою шею, отобьют корабль у главарей. Или команда доберется до спиртного (Хорнблауэр был совершенно ошарашен тем, что взбунтовавшиеся британские моряки не пьяны в стельку). Или произойдет что-нибудь еще. Однако он должен был удалиться гордо, а не поджав хвост. – Так вы не только бунтовщики, но и предатели? Мне следовало об этом догадаться. Мне следовало знать, что вы за мразь. Я не желаю осквернять свои легкие, дыша одним с вами воздухом. Он повернулся к борту и подозвал шлюпку. – Мы такая мразь, – ответил старик, – что отпустим вас, хотя могли бы запереть в кубрике вместе с Чодвиком. Мы могли бы дать вам испробовать девятихвостую кошку, коммодор сэр Горацио Хорнблауэр. Понравилось бы вам это, сэр? Вспоминайте завтра: если ваша кожа по-прежнему у вас на ребрах, так это потому, что мы вас пощадили. Желаю здравствовать, капитан. В последних словах было столько яда, что у Хорнблауэра мороз пробежал по коже: ему отчетливо представилось то, о чем говорил Свит. Подлезая под абордажную сетку, он совсем не чувствовал, что отступает с гордо поднятой головой. Шлюпка запрыгала на волнах, за ее кормой мерно покачивалась «Молния». Хорнблауэр переводил взгляд с одного брига на другой: два судна-близнеца, единственное отличие – белый крест заплатки на фор-марселе «Молнии». Какая ирония, что даже его опытный глаз не видит разницы между бригом, чья команда хранит верность королю, и кораблем мятежников. От этой мысли ему сделалось еще горше: переговоры с бунтовщиками закончились полным и сокрушительным провалом. Никакой надежды, что они смягчат условия. Ему предстоит выбор: пообещать им безоговорочную амнистию или загнать их в руки Бонапарту. В обоих случаях он покажет себя никчемным офицером: так с заданием справился бы последний желторотый мичман. Время пока не торопило, поскольку известие о мятеже еще не достигло флота, но, если среди бунтовщиков не возникнет раскол – а Хорнблауэр не думал, что раскол возможен, – промедление ничего не даст. Шлюпка была сейчас ровно на половине пути между двумя бригами; с двумя этими судами у побережья Нормандии он столько бы мог сделать! Весь эстуарий Сены оказался бы в его власти! Горечь захлестнула с головой, и тут он решительно взял себя в руки. Ему пришла мысль, а с ней – и привычные симптомы: сухость во рту, покалывание в ногах, участившееся сердцебиение. Хорнблауэр смотрел то на один бриг, то на другой, а расчеты ветра, прилива, времени захода и восхода происходили в голове сами собой, без всякого сознательного усилия. – Поднажмите, ребята, – сказал он гребцам, и они поднажали, но для его теперешнего нетерпения скорость все равно была слишком мала. Браун глядел на своего капитана искоса, силясь вообразить, что тот придумал; сам Браун, знавший ровно столько же, сколько Хорнблауэр, не видел никакого выхода. Ему было известно только одно: капитан то и дело оглядывается через плечо на мятежный бриг. – Весла! – рявкнул Браун, и по сигналу вахтенного офицера шлюпка подошла к борту. Загребной уцепился багром за руслень, Хорнблауэр с неловкой торопливостью, которой не мог сдержать, перелез через борт. На шканцах ждал Фримен. Хорнблауэр отсалютовал ему и, еще держа пальцы у треуголки, отдал первый приказ: – Мистер Фримен, будьте добры позвать парусного мастера. И всех его помощников, и всех матросов, кто умеет держать иголку и гардаман. – Есть, сэр. Приказ есть приказ, даже такой дикий: шить паруса во время переговоров с бунтовщиками. Хорнблауэр глядел на «Молнию», которая по-прежнему лежала в дрейфе вне досягаемости для пушек. Фронтальная атака ничего не даст, фланги бунтовщиков надежно защищены, единственная надежда – ударить по их тылам, и, кажется, он придумал, как это сделать. Обстоятельства сошлись невероятно удачно, его дело – не упустить подарок судьбы. Придется пойти на очень большой риск, но он сделает все, чтобы уменьшить шансы провала. Удачлив тот, кто знает, что предоставить случаю. Перед ним стоял ссутуленный моряк, рядом с моряком – Фримен. – Свенсон, помощник парусного мастера, сэр. – Спасибо, мистер Фримен. Видите вон тот залатанный фор-марсель? Свенсон, посмотри на него хорошенько в подзорную трубу. Старик-швед морщинистой рукой взял трубу и поднес к глазу. – Мистер Фримен, мне нужен точно такой же фор-марсель для «Porta Coeli». Чтобы их никто не отличил. Это возможно? Фримен глянул на Свенсона. – Так точно, сэр. Справлюсь, – ответил Свенсон, переводя взгляд с Фримена на Хорнблауэра и обратно. – У меня есть рулон новой парусины и старые марсели. Справлюсь, сэр. – Мне нужен готовый парус к четырем склянкам полуденной вахты. Приступайте немедленно. Тем временем успели выяснить, кто из матросов искусен в шитье парусов. Избранные кандидаты обступили Свенсона; многие ухмылялись во весь рот. Хорнблауэр чувствовал, как предвкушение чего-то необычного расходится по кораблю, словно круги от брошенного в пруд камня. Никто до конца не понимал, что задумал коммодор, но все видели: он готовит какую-то хитрость. Это поддерживало дисциплину и боевой дух лучше, чем будничный распорядок. – Итак, мистер Фримен, я предлагаю следующее, – начал Хорнблауэр, подходя к борту. – «Молния» и «Porta Coeli» похожи как две капли воды, а когда мы поднимем новый фор-марсель, станут и вовсе неотличимы. Бунтовщики вошли в сношение с берегом, они сами мне рассказали. Более того, мистер Фримен, они вели переговоры с военным губернатором Гавра. Харбор-Грейс, мистер Фримен. Бони и военный губернатор пообещали им деньги и неприкосновенность, если они войдут в порт. Вместо них войдем мы. А там сейчас тот вестиндиец, которого мы видели утром. – Мы его захватим, сэр! – Возможно. Бог весть что там в гавани, но мы будем готовы ко всему. Выберите двадцать самых надежных матросов и офицера. Объясните каждому, что он должен делать, если мы сможем захватить приз. Кливера, марсели, штурвал, перерезать якорный канат – вы все это знаете не хуже меня. Мы войдем в гавань с началом сумерек, если ветер не переменится, – а я думаю, он не переменится. Странно будет, если мы не найдем, чем досадить лягушатникам. – Клянусь Богом, сэр, они решат, что это бунтовщики! Подумают, что весь мятеж был только уловкой! И тогда… – Надеюсь, что так и будет, мистер Фримен. Глава шестая Уже близился вечер, когда «Porta Coeli», очевидно, так и не приняв никакого решения, двинулась прочь от «Молнии» и вполветра пересекла широкий эстуарий. День был по-прежнему туманный, так что ни с «Молнии», ни из Гавра не могли разглядеть, как команда убрала фор-марсель и подняла другой, на который Свенсон и его рьяные помощники наложили крестообразную заплату. Немного времени ушло и на то, чтобы закрасить одно название и написать другое. Хорнблауэр и Фримен были в бушлатах поверх мундиров, чтобы не выдать свой чин. Фримен внимательно оглядывал гавань в подзорную трубу. – Вот индиец, сэр. На якоре. Рядом с ним лихтер. Ну конечно, они не станут разгружаться у пирса. Погрузят все на лихтеры и баржи и отправят вверх по реке, в Руан и Париж. Как я заранее не сообразил? Хорнблауэр сообразил заранее. Сейчас он осматривал в подзорную трубу оборонительные сооружения: форты Сент-Адресс и Турнвиль на крутых обрывах над городом, два маяка на мысе Эв, где уже больше десяти лет не зажигали огня, батареи на старом пирсе. Этих последних следовало опасаться больше всего – он надеялся, что артиллеристы фортов не успеют узнать, что происходит внизу, и открыть огонь. – Дальше вглубь гавани еще много кораблей, сэр, – продолжал Фримен. – Вроде бы даже линейные. Реи не подвешены. Я еще никогда не видел их так близко. Хорнблауэр повернулся и глянул на запад. Быстро темнело, плотные облака на горизонте и не думали расходиться. Ему надо было войти в гавань со светом, пока видно, куда править, и выскользнуть из нее под защитой темноты. – Приближается боцманский люгер, сэр, – сказал Фримен. – Нас и впрямь приняли за «Молнию». – Очень хорошо, мистер Фримен. Отправьте матросов к борту – пусть кричат «ура». Свяжите лоцмана, как только он к нам поднимется. Я поведу корабль. – Есть, сэр. Приказ как нельзя лучше соответствовал темпераменту британского моряка. Матросы, войдя во вкус, принялись горланить и размахивать шляпами, приплясывая на месте – вылитая орда бунтовщиков. «Porta Coeli» обстенила грот-марсель, люгер подошел к борту, и лоцман взобрался на грот-руслень. – Пошел брасы! – крикнул Хорнблауэр. Грот-марсель вновь наполнился ветром, руль повернулся, и «Porta Coeli» вошла в гавань. Тем временем Фримен плечом сдвинул лоцмана в люк, где два матроса быстро его скрутили. – Лоцман связан, сэр, – доложил Фримен. Его тоже захватило общее волнение, так заразителен был стоящий на корабле гвалт. От ироничного спокойствия не осталось и следа. – Право руля! – скомандовал Хорнблауэр. – Одерживай! Так держать! – Есть, сэр. Они приближались к индийцу; большой корабль поворачивался на единственном якоре под обстененными парусами. К нему был пришвартован лихтер, но разгрузка явно еще не началась. В наступающих сумерках Хорнблауэр с трудом различал десяток матросов: все они стояли у борта и глазели на «Porta Coeli». Он вновь приказал обстенить грот-марсель, и к борту подошел тендер с несколькими официальными лицами. Судя по мундирам, среди них были флотские, армейские и таможенные офицеры. Они вылезли на палубу и, с любопытством поглядывая по сторонам, двинулись к Хорнблауэру. Он тем временем вновь приказал развернуть грот-марсель по ветру и, едва «Porta Coeli» набрала ход и оставила тендер позади, направил ее к индийцу. В темноте рядом с новоприбывшими блеснули абордажные сабли. – Один звук – и вы мертвы, – предупредил Фримен. Кто-то громко возмутился. Матрос ударил его по голове рукоятью пистолета; протесты сразу оборвались, недовольный рухнул на палубу. Остальные от растерянности утратили дар речи; их быстро загнали в люк. – Очень хорошо, мистер Фримен. – Хорнблауэр нарочито цедил слова, дабы показать, что здесь, во вражеской гавани, он чувствует себя как дома. – Можете спускать шлюпки. Обстенить грот-марсель! Портовые чиновники наблюдают за бригом в сгущающейся темноте. Если «Porta Coeli» сделает что-нибудь непредвиденное, они неспешно начнут гадать, какие неожиданные обстоятельства на борту заставили представителей власти (которые теперь лежали в твиндеке, связанные, с кляпами во рту) отклониться от первоначального плана. «Porta Coeli» замерла на волнах; под скрип блоков шлюпки коснулись воды, в них спустились заранее отобранные матросы. Хорнблауэр перегнулся через борт: – Помните, ребята, ни одного выстрела! Весла легли на воду, и шлюпки двинулись к индийцу. Уже практически стемнело; до индийца было всего футов пятьдесят, но Хорнблауэр не видел, как абордажная команда взбирается на борт. До него доносились удивленные восклицания, затем кто-то громко закричал. Люди на берегу должны были удивиться, но едва ли они насторожились. А вот и шлюпки возвращаются, в каждой всего по два гребца. Прицепили тали, шлюпки подняли на борт. Сквозь скрип блоков с палубы индийца донеслись звуки ударов: матрос, которому было поручено перерубить якорный канат, не забыл прихватить из шлюпки топор и успешно выполнил свою задачу. Как же приятно, когда все делается хорошо. Не зря он накануне подробно проинструктировал абордажную команду, объяснил каждому, что тому предстоит делать, и повторял до тех пор, пока все всё не усвоили, – теперь дело идет как по маслу. На фоне серого неба марсели индийца изменили форму: те матросы, которым это было поручено, выбрали шкоты. Благодарение Богу, что несколько отборных моряков, захвативших в темноте нужный корабль, не запутались и отыскали нужные концы. Реи индийца повернулись, от его борта отделилось темное пятно – лихтер. Матросы на борту перерубили швартовые тросы.