– Можете сняться с дрейфа, мистер Фримен, – сказал Хорнблауэр. – Индиец за нами последует. «Porta Coeli» двинулась к юго-восточному выходу из гавани, индиец шел в ее кильватере. Несколько долгих секунд никто не обращал внимания на происходящее. Затем раздался окрик – видимо, с тендера, доставившего официальных лиц. Хорнблауэр давно не говорил по-французски и сейчас ничего не разобрал. – Comment?[39] – крикнул он в рупор. Раздраженный голос вновь спросил, чего это, бога ради, он делает. – Якорь… мммм… течение… мммм… отлив! – проорал Хорнблауэр в ответ. На сей раз француз помянул не Бога, а черта: – Кто вы, черт побери, такой? – Мммм… мммм… мммм! – прогудел Хорнблауэр и тихо приказал рулевому: – Приводи к ветру. Помалу. Одновременно говорить по-французски и вести корабль сложным фарватером, как бы хорошо Хорнблауэр ни изучил его на карте, было свыше человеческих сил. – Ложитесь в дрейф! – прогремел голос. – Извините, капитан! – крикнул Хорнблауэр. – Мммм… якорный канат… мммм… не можем. Новый громкий окрик с тендера, на сей раз в угрожающем тоне. – Так держать! – приказал Хорнблауэр рулевому. – Мистер Фримен, будьте любезны, поставьте на руслень лотового. Он знал, что больше драгоценных секунд не выгадать: к тому времени как лотовый начал выкрикивать глубины и стало ясно, что бриг пытается выскользнуть из залива, официальные лица на берегу уже наверняка и без того поняли, что дело нечисто. Редкую дымку разорвала вспышка света, и над водой прогремел ружейный выстрел: капитан тендера воспользовался самым простым способом привлечь внимание береговых батарей. – К повороту! – рявкнул Хорнблауэр. Приближался самый сложный этап выхода из гавани. Паруса захлопали, корабль пересек носом линию ветра. Из темноты вырвался длинный язык пламени, громыхнул выстрел: на тендере наконец-то выдвинули и зарядили погонную шестифунтовку. Хорнблауэр не слышал, как пролетело ядро. Он смотрел на индийца, смутно различимого на фоне белой кильватерной струи брига. Большой корабль уверенно повернул оверштаг. Подштурман Калвери, которого Фримен порекомендовал старшим в абордажный отряд, – толковый офицер; его надо будет отметить в рапорте. И тут пирс озарился вспышками и огласился ревом: установленные там тридцатидвухфунтовые орудия наконец открыли огонь. Вслед за грохотом последнего выстрела неожиданно послышался свист летящего ядра; непонятным образом Хорнблауэр успел подумать, как же он ненавидит этот звук. Им предстояло обогнуть пирс – значит они будут под огнем несколько минут. Пока Хорнблауэр не видел повреждений ни у брига, ни у захваченного индийца. Отвечать на огонь не имело смысла: шестифунтовки «Porta Coeli» для батареи не угроза, а вот целить на вспышки канонирам было бы легче. Впрочем, второй залп раздался не скоро. Бонапарт наверняка забрал всех опытных артиллеристов в Германию, оголив береговые батареи. Необученные рекруты, которых в темноте по тревоге отправили к пушкам, естественно, справляются с делом из рук вон плохо. Наконец снова блеснуло пламя и раздался грохот, но как летит ядро – Хорнблауэр не услышал. Видимо, канониры утратили всякое представление о цели – неудивительно в такой тьме. А ему вспышки помогали уточнить свою позицию. С носа раздался крик впередсмотрящего, и Хорнблауэр, повернувшись в ту сторону, с трудом различил темный квадрат – грот лоцманского люгера прямо по курсу, совсем близко. Люгер пытался преградить им путь. – Так держать! – крикнул Хорнблауэр. Пусть уступает дорогу тот, кто слабее. С оглушительным треском люгер и бриг столкнулись правыми раковинами. Бриг содрогнулся, люгер проскрежетал по его борту. Что-то зацепилось и тут же оторвалось, суда разошлись. С люгера донесся истошный крик; видимо, от удара его нос раскололся, как яичная скорлупа, и в пробоину хлынула вода. Хорнблауэр отчетливо слышал, как оборвался крик, словно пловца захлестнули волны. Индиец по-прежнему шел в кильватере брига. – Восемь саженей! – крикнул лотовый. Хорнблауэр приказал сменить галс; в тот же самый миг батарея дала еще один бесполезный залп. Ясно было, что к тому времени, как орудия перезарядят, оба корабля будут уже вне опасности. – Операция проведена образцово, мистер Фримен, – громко сказал Хорнблауэр. – Вся команда превосходно выполнила свой долг. Кто-то в темноте закричал «ура», остальные подхватили. Матросы орали как безумные. – Хорни! Старый чертяка! Да здравствует Хорни! – выкрикнул кто-то, и ор сделался еще громче. Из-за кормы тоже неслось «ура» – немногочисленная призовая команда присоединилась к общему ликованию. У Хорнблауэра защипало в глазах, и тут же ему сделалось стыдно за свои теплые чувства к этим простодушным дурачкам. – Мистер Фримен, – резко приказал он. – Велите матросам замолчать. Авантюра была чудовищно опасной – не только для его жизни, но и для репутации. Если бы «Porta Coeli» оказалась сильно повреждена или попала в плен, никто бы не задумался о его настоящих мотивах – убедить французские власти, что бунт на «Молнии» не более чем уловка с целью проникнуть в гавань. Нет, все бы решили, что Хорнблауэр воспользовался случаем пополнить свой кошель: бросил бунтовщиков и погнался за призом. Вот что все бы сказали – и внешние обстоятельства дела подкрепляли бы это мнение. Хорнблауэра ждал бы вечный позор. Он рисковал не только жизнью и свободой, но и честью. Он легкомысленно ввязался в игру с огромными ставками ради незначительного результата – ввязался по всегдашней своей глупости. И тут черная волна реакции схлынула. Он просчитал риск, и его расчеты оправдались. Бунтовщикам не скоро удастся вернуть доверие французских властей – если вообще удастся. Хорнблауэр представил, как верховые гонцы скачут сейчас к батареям Орнфлера и Кана – предупредить артиллеристов о коварстве неприятеля. Он отрезал бунтовщикам путь к отступлению, лишил их тыла. Он щелкнул Бонапарта по носу под жерлами береговых орудий на главной реке Франции. И захватил приз. Его доля составит по меньшей мере тысячу фунтов, а тысяча фунтов – это всегда приятно. Барбара найдет, на что их потратить. Внезапно он понял, как непомерно устал – всплеск чувств забрал последние силы, – и уже собирался сказать Фримену, что идет вниз, но одернул себя. В этом нет никакой надобности: если коммодор не на палубе, значит у себя в каюте, и Фримен прекрасно сам это сообразит. Хорнблауэр устало спустился по трапу и рухнул на койку. Глава седьмая – Мистер Фримен свидетельствует вам свое почтение, сэр, – сказал Браун, – и просит сообщить, что светает, погода ясная, сэр. Ветер зюйд-тень-вест, сэр, умеренный. Мы в дрейфе, и приз тоже, прилив заканчивается, сэр. – Очень хорошо. Хорнблауэр встал с койки. Он еще не до конца проснулся; в каюте было холодно и в то же время душно даже при открытом кормовом окне. – Я вымоюсь, – неожиданно объявил Хорнблауэр. – Поди скажи, чтобы вооружили помпу. Он чувствовал, что не сможет прожить грязным еще день, ноябрь или не ноябрь. Матросы у помпы встретили его появление удивленными возгласами и шутками. Не обращая на них внимания, Хорнблауэр сбросил халат; один матрос боязливо направил на него струю из парусинового шланга, второй качал помпу. Ледяная вода обожгла кожу, Хорнблауэр нелепо запрыгал и завертелся, ловя ртом воздух. Он показал жестом «хватит», но матросы не поняли, а когда он попытался сбежать, направили струю ему вслед. – Отставить! – завопил Хорнблауэр, окоченевший и почти захлебнувшийся. Безжалостная струя наконец иссякла. Браун закутал его в большое полотенце и растер пошедшую мурашками кожу. Хорнблауэр тем временем приплясывал и дрожал. – Я бы в неделю не согрелся, если бы попробовал такое, сэр, – заметил Фримен, с любопытством наблюдавший за представлением. – Да, – ответил Хорнблауэр, пресекая разговор. Он оделся в каюте при закрытом окне, чувствуя, как по телу растекается блаженное тепло, затем жадно выпил принесенный Брауном обжигающий кофе. Его переполняла приятная, неожиданная бодрость. Он легко взбежал по трапу обратно на палубу. Уже почти рассвело; можно было различить захваченный индиец, который лежал в дрейфе под ветром от брига на расстоянии в половину пушечного выстрела. – Приказы, сэр Горацио? – спросил Фримен, козыряя. Хорнблауэр огляделся, выгадывая время. Он преступно позабыл о делах; он не вспоминал о долге с самого пробуждения, а вернее – с тех пор, как вчера повалился на койку. Надо сейчас же отправить приз в Англию, но в таком случае с ним надо отослать письменный рапорт… При одной мысли о рапорте ему сделалось тошно. – Пленные, сэр, – напомнил Фримен. Черт, он позабыл о пленных! Их нужно допросить, записать, что они скажут. Хорнблауэр одновременно чувствовал бодрость и глубочайшую лень – необычное сочетание. – Им наверняка есть что рассказать, – неумолимо продолжал Фримен. – Лоцман немного понимает по-английски, и мы вчера пригласили его в кают-компанию. Он говорит, Бони получил очередную взбучку. Под городом, который называется Лейпциг, или что-то в таком роде. Лоцман говорит, русские через неделю перейдут Рейн. Бони уже в Париже. Может быть, это конец войны. Они переглянулись; уже целый год мир ждал окончания войны, и много надежд расцвело и увяло за это время. Но русские на Рейне! Английское вторжение с юга не сокрушило империю – что ж, может быть, ее сокрушит этот новый натиск. Впрочем, многие – и Хорнблауэр в том числе – предрекали, что первое же крупное поражение Бонапарта на суше положит конец и его славе непобедимого полководца, и его правлению. Не исключено, что нынешние пророчества так же ошибочны. – Вижу парус! – крикнул дозорный с мачты – и тут же: – Это «Молния», сэр! Бриг бунтовщиков был там же, где вчера; разошедшийся туман на миг явил его взглядам и тут же сомкнулся вновь. Затем налетел порыв ветра и унес туман окончательно. Хорнблауэр принял решение, которое так долго откладывал. – Корабль к бою, мистер Фримен, будьте любезны. Мы их вытащим из норы. Разумеется, другого пути не оставалось. В первый же час после захвата вестиндийца из Гавра во все окрестные французские порты поскакали гонцы – сообщить, что британский бриг с белым крестом на марселе ведет двойную игру. До этой стороны эстуария новость добралась примерно к полуночи: гонец мог переправиться через реку на пароме в Кильбефе. Все ждут, что бриг совершит еще одно нападение, и левый берег реки – самое подходящее место для атаки. Промедлить – значит дать бунтовщикам шанс устранить недоразумение; если на берегу узнают, что в заливе Сены два английских брига-близнеца, мятежники будут спасены. Нельзя терять ни часа. Все очень ясно и логично, и тем не менее Хорнблауэр, стоя на шканцах, нервно сглотнул. Бой предстоит беспощадный – и очень скоро. На палубу «Porta Coeli» обрушится град картечи. Быть может, час спустя он будет лежать убитым или кричать под ножом корабельного врача. Вчера ночью ему угрожало поражение, сегодня угрожает смерть. Приятное тепло от купания улетучилось, по телу пробегал озноб. Хорнблауэр яростно оскалился от жгучего презрения к себе и принялся расхаживать по крохотным шканцам нарочито легкой походкой. Все дело в воспоминаниях, сказал он мысленно, это они лишают его мужества: память о том, как Ричард семенит рядом, крепко сжимая ручонкой отцовский палец, память о Барбаре… даже о Смолбридже и Бонд-стрит. Он не хочет расставаться с «цветущим пределом радостно-светлого дня»[40]. Он хочет жить, а ему, возможно, скоро предстоит умереть. На «Молнии» поставили еще паруса: косой грот и кливера. В крутой бейдевинд она успела бы достичь Орнфлера раньше, чем «Porta Coeli» приблизится на расстояние выстрела. Страхи Хорнблауэра отступили на задний план, настолько занимательна была нынешняя тактическая задача. – Пожалуйста, мистер Фримен, проследите, чтобы матросы позавтракали, – сказал он. – И пушки пока выдвигать не стоит. – Есть, сэр. Впереди долгий тяжелый бой; лучше, если матросы позавтракают. А выдвинуть пушки – значит показать бунтовщикам, что «Porta Coeli» рассчитывает на сражение; они сообразят, что помощи от французов ждать почему-то не стоит. Чем полнее будет неожиданность, тем больше шансов на легкую победу. Хорнблауэр с ненавистью разглядывал «Молнию» в подзорную трубу, чувствуя холодную, тупую злобу на бунтовщиков, из-за которых должен рисковать жизнью. Сочувствие, которое он испытывал, сидя в покойном адмиралтейском кабинете, совершенно ушло. Мерзавцы заслужили виселицу – от этой мысли в его настроении произошла разительная перемена. Он даже сумел улыбнуться Фримену, когда тот доложил, что бриг готов к бою. – Очень хорошо, мистер Фримен. В груди бурлило волнение; Хорнблауэр вновь навел трубу на «Молнию», когда с мачты раздался крик: – Эй, на палубе! От берега отходит целая флотилия маленьких судов, сэр. Сдается, они движутся к «Молнии», сэр. Бунтовщики выполняли тот же маневр, что и вчера: шли к французскому берегу, не подпуская «Porta Coeli» на расстояние выстрела. Они решат, что это приветственная депутация. На «Молнии» обезветрили грот, все движения брига замедлились. Хорнблауэр предполагал, что на шканцах кипит жаркий спор: одни мятежники настаивают, что от «Porta Coeli» надо держаться подальше, другие не хотят окончательно сдаваться французам. Быть может, есть и те, кто требует вступить в бой, и даже такие, кто предлагает капитулировать и отдаться на милость судей. В любом случае решение будет принято не единогласно. Наконец парус вновь наполнился ветром; «Молния» шла прямым курсом к Орнфлеру и канонеркам. От «Porta Coeli» ее по-прежнему отделяли мили две. – Канонерки приближаются к ней, сэр, – произнес Фримен, глядя в подзорную трубу. – А тот люгер шасс-маре полон людьми. Боже! Вот и пушка. С «Молнии» дали предупредительный выстрел – возможно, чтобы канонерки не приближались, пока команда не примет окончательное решение. В следующий миг она повернула – бунтовщики наконец осознали, что французы их атакуют, – и тут же мелкие суденышки устремились к ней, словно гончие, берущие в кольцо оленя. Прозвучал пяток выстрелов – слишком нестройных, чтобы их можно было назвать бортовым залпом. Канонерки двигались прямо на бриг, длинные весла – по шесть с каждой стороны – придавали им дополнительную скорость и маневренность. Их носы окутались дымом, и над водой прокатился грохот двадцатичетырехфунтовых орудий, куда более низкий, чем тот звук, с которым били каронады «Молнии». Люгер сошелся с нею борт к борту; в подзорную трубу Хорнблауэр видел, как абордажная команда прыгает на палубу брига. – Пожалуйста, выдвиньте пушки, мистер Фримен, – сказал он. События развивались с ошеломляющей быстротой – ничего подобного Хорнблауэр не предвидел. Впереди по-прежнему шел отчаянный бой, но, по крайней мере, с французами, не с англичанами. Над палубой «Молнии» клубился пистолетный дым – команда сопротивлялась захватчикам. Он прошел несколько ярдов в сторону бака и обратился к канонирам: – Слушайте меня, ребята. Канонерки надо потопить, как только мы с ними сблизимся. Хватит по бортовому залпу на каждую, если будете целить метко. Цельте как следует, в основание мачт. Не стреляйте, пока не будете уверены, что попадете. – Есть, сэр! – ответили несколько голосов. Рядом возник Браун: