– Ваши пистолеты, сэр. Я перезарядил их и вставил новые капсюли. – Спасибо, – ответил Хорнблауэр. Он сунул пистолеты за пояс, по одному с каждой стороны, там, где до них легко будет дотянуться обеими руками. Это немного походило на детскую игру в пиратов, но через пять минут пистолеты могли спасти ему жизнь. Он наполовину вынул шпагу из ножен, убеждаясь, что она вынимается свободно, и двинулся к своему месту подле штурвала, на ходу засовывая ее обратно. – Чуть круче к ветру, – скомандовал он. – Так держать! «Молния» привелась к ветру и лежала под обстененными парусами, – видимо, сейчас у штурвала никого не осталось. Люгер по-прежнему был у ее борта, четыре канонерки, убрав паруса, застыли между двумя бригами. Хорнблауэр видел, как канониры на них склонились над двадцатичетырехфунтовыми погонными орудиями. – Поставьте матросов к шкотам, мистер Фримен, будьте добры. Мы пройдем между канонерками. Канониры, готовьсь! Руль круто под ветер! Штурвал повернулся, «Porta Coeli» послушно легла на другой галс. Очень близко грянули выстрелы, и палуба взорвалась фонтаном щепок из рваной дыры у кнехтов грот-мачты: двадцатичетырехфунтовое ядро, выпущенное с близкого расстояния почти вверх, пробило и борт, и палубу. – К повороту! Руль на борт! – заорал Хорнблауэр, и «Porta Coeli» на новом галсе вошла в узкий просвет между канонерками. Одна за другой выстрелили каронады обоих бортов. Хорнблауэр видел канонерку справа: человек пять – у румпеля на корме, гребцы – по двое на каждое весло – налегают изо всех сил, пытаясь развернуть суденышко, еще человек пять – у погонного орудия. Кто-то в красном платке стоял у мачты, держась за нее рукой; Хорнблауэр видел его раскрытый от ужаса рот. Тут ядра обрушились на суденышко. Человек в красном платке исчез – может быть, прыгнул в воду, но, вероятнее, его разорвало в клочья. Корпус канонерки – по сути, просто большой шлюпки, укрепленной, чтобы нести пушку, – разваливался на куски; борт вмяло, словно ударами кузнечного молота. На глазах у Хорнблауэра ее заполняла вода, – видимо, ядра, выпущенные сверху, вслед за бортами пробили и дно. Тяжелый нос ушел в волны под весом пушки, корма еще оставалась над водой. Затем пушка соскользнула, и остов на мгновение встал ровно, прежде чем перевернуться. Среди обломков плавали люди. Хорнблауэр глянул за левый борт: вторая канонерка уже погрузилась по планширь, команда пыталась спастись вплавь. Тот, кто командовал этими канонерками, безмозглый глупец – нельзя было подставлять их под огонь настоящего военного корабля, пусть даже такого маленького, как «Porta Coeli». Они хороши лишь против беспомощного судна – севшего на мель или лишенного мачт. Шасс-маре и «Молния», по-прежнему сцепившиеся бортами, были уже совсем близко. – Мистер Фримен, будьте добры, зарядите картечью. Мы пройдем вдоль борта француза. Один бортовой залп, затем в дыму возьмем его на абордаж. – Есть, сэр. Фримен повернулся, чтобы отдать приказы. – Мистер Фримен, все свободные матросы нужны мне в абордажной команде. Вы останетесь здесь… – Сэр!.. – Вы останетесь здесь. Отберите себе шесть надежных матросов, чтобы вывести корабль отсюда в случае, если мы не вернемся. Вы поняли, мистер Фримен? – Да, сэр Горацио. Покуда «Porta Coeli» неслась к французу, у Фримена еще оставалось время отдать приказы, а у Хорнблауэра – с удивлением отметить, что его слова о возможности не вернуться были вполне искренни. Он чувствовал странную решимость победить или погибнуть – он, человек, пугающийся теней. Матросы орали как безумные, французский люгер стремительно приближался. Уже можно было разобрать его название на корме: «Бонн Селестин» из Орнфлера. На борту видны были синие мундиры и белые штаны. Это солдаты – значит правда, что Бонапарт из-за нехватки артиллеристов вынужден забирать в армию моряков, а на их место отправляет необученных рекрутов. Жаль, что сейчас они не в открытом море, где большинство новобранцев страдало бы от качки. – Подведи нас к борту, – приказал Хорнблауэр рулевому. На палубе «Бонн Селестин» царило замешательство: солдаты бежали к орудиям левого борта, того, к которому приближался бриг. – Тихо, ребята! – крикнул Хорнблауэр. – Тихо! В наступившем молчании ему почти не пришлось повышать голос. – Канониры, смотрите, чтобы каждый выстрел попал в цель. Абордажная команда, готовы? В ответ раздался новый многоголосый крик. Тридцать человек с пиками и тесаками пригнулись за фальшбортом; как только будет дан бортовой залп и спущен грот, освободятся еще тридцать: маловато для абордажа, если только картечь не нанесет противнику заметный урон и рекруты не дрогнут. Хорнблауэр глянул на рулевого: седобородый моряк спокойно оценивал расстояние между судами и в то же время смотрел на нижнюю шкаторину грота – «Porta Coeli» как раз привелась к ветру. Хорнблауэр сделал мысленную отметку: похвалить его в рапорте. Рулевой круто повернул штурвал. – Грот долой! – заорал Фримен. Оглушительно взревели пушки «Бонн Селестин», и в клубящемся дыму лицо обожгло крупинками пороха. Грянули каронады «Porta Coeli», два судна с треском сошлись бортами. Хорнблауэр выхватил шпагу и в дыму вскочил на фальшборт. В тот же миг кто-то рядом одним прыжком перемахнул на палубу «Бонн Селестин» – это был Браун с тесаком в руке. Хорнблауэр прыгнул за ним, но Браун оставался впереди, разя направо и налево возникающие из дыма фигуры. На палубе лежали груды убитых и раненых – те, кого накрыло картечью с «Porta Coeli». Хорнблауэр споткнулся о чью-то ногу, с трудом удержал равновесие, увидел стремительно надвигающийся штык и в последнее мгновение увернулся. В левой руке у него был пистолет; он направил дуло французу в грудь и выстрелил почти в упор. Дым рассеялся. На баке британские матросы рубились с загнанными в угол солдатами – Хорнблауэр слышал звон стали, – но на корме не осталось ни одного француза. Подштурман Гиббонс тянул фал, спуская с мачты трехцветный флаг. Справа высилась «Молния», над ее фальшбортом мелькали кивера французских пехотинцев. Затем появились голова, плечи, ружейное дуло. Оно начало поворачиваться от Гиббонса к Хорнблауэру, и тут Хорнблауэр выстрелил из второго ствола. Француз упал. С «Porta Coeli» на люгер перепрыгивали матросы – вторая половина абордажной команды. – За мной! – крикнул Хорнблауэр, торопясь захватить «Молнию», пока там не организовали оборону. Бриг был выше шасс-маре, так что предстояло карабкаться вверх. Хорнблауэр упер левый локоть в фальшборт и хотел толкнуться, но мешала шпага. – Помогите мне, черт побери! – крикнул он. Матрос подставил плечо под его тыльную часть и толкнул с таким похвальным усердием, что Хорнблауэр перемахнул через фальшборт и лицом вниз рухнул в шпигат «Молнии»; шпага отлетела в сторону. Он на четвереньках пополз к ней, когда внезапно шестым чувством осознал опасность и нырнул вперед. Голени француза, занесшего над ним саблю, были прямо перед глазами, и Хорнблауэр с размаху боднул их головой. Тут новая волна людей хлынула через фальшборт, на Хорнблауэра наступили, потом кто-то навалился на него сверху и вцепился мертвой хваткой. Где-то выше кричал Браун, звенели сабли, палили пистолеты, и вдруг наступила полная тишина. Человек, с которым Хорнблауэр боролся, внезапно обмяк. Тело оттащили в сторону, Хорнблауэр встал. – Вы ранены, сэр? – спросил Браун. – Нет, – ответил он. На палубе лежали трое или четверо убитых, подле штурвала стояли французские солдаты и двое моряков, разоруженные. Их караулили британские матросы с пистолетами. Рядом сидел французский офицер, совсем мальчишка, с его правого рукава капала кровь, по щекам катились слезы. Хорнблауэр собрался было обратиться к нему, но тут сзади раздалось: «Сэр! Сэр!» Говорил незнакомый Хорнблауэру британский матрос в бело-красной полосатой рубахе. Он взволнованно размахивал руками и тряс косичкой. – Сэр! Я сражался против мусью! Я и вот эти ребята. Ваши люди нас видели. Он указал на матросов, которые до сих пор жались в сторонке, а теперь вышли вперед. Все они согласно закивали. – Бунтовщики? – спросил Хорнблауэр. В пылу боя он совершенно позабыл про бунт. – Я не бунтовщик, сэр! Я просто спасал свою жизнь. Правда, ребята? – Прочь! – рявкнул Браун; лезвие его тесака было в крови. Перед мысленным взором Хорнблауэра возникла пророческая картина: трибунал, полукруг судей в парадных мундирах, запуганные матросы, не понимающие и половины из разбирательства, которое определит, жить им или умереть, сам он на свидетельском месте, дает показания, честно пытаясь вспомнить каждое слово, произнесенное той и другой стороной. Одно слово может определить выбор между петлей и поркой. – Взять их под стражу! – приказал он. – Посадить под замок! – Сэр! Сэр! – Молчать! – рявкнул Браун. Несчастных схватили и уволокли прочь. – Где остальные бунтовщики? – спросил Хорнблауэр. – Спрятались внизу, – ответил Браун. – Там и французы с ними. Удивительно, как часто побежденная команда забивается под палубу. Хорнблауэр искренне верил: лучше встретить ярость победителей наверху, чем позорно сдаться в темной духоте твиндека. С «Porta Coeli» донесся громкий оклик. – Сэр Горацио! – кричал Фримен. – Нас несет на мель! Испрашиваю позволения отцепиться и поднять паруса. – Подождите! – крикнул Хорнблауэр. Он огляделся: три судна сцеплены вместе, пленные под охраной там, тут и повсюду. Под палубами, и на «Молнии», и на «Бонн Селестин», – вооруженные враги; возможно, их много больше, чем у него людей. Снизу донесся оглушительный треск, потом крики и вопли; «Молния» качнулась от удара. Хорнблауэр вспомнил, что секунду назад ухо различило свист пролетающего ядра, но тогда ему было не до того. Он посмотрел на море. Две уцелевшие канонерки покачивались на веслах примерно в двух кабельтовых от сцепленных кораблей. Обе были обращены к ним носом. Хорнблауэр догадывался, что они на мелководье, то есть недосягаемы. Одна канонерка изрыгнула струю дыма; снова сокрушительный треск внизу и крики. Должно быть, двадцатичетырехфунтовые ядра прошивают насквозь всю нижнюю часть корабля, сминая шпангоуты, как бумагу. Хорнблауэр нырнул в неотложные заботы, словно пловец – в ревущие волны. – Задраить люки, Браун! – крикнул он. – Поставь рядом с каждым по часовому! Мистер Гиббонс! – Сэр? – Задрайте у себя люки. Готовьтесь поднять паруса. – Есть, сэр. – Кто здесь марсовые? К фалам! Кто умеет держать штурвал? Никто? Мистер Гиббонс! У вас есть лишний рулевой? Пришлите его сейчас же. Мистер Фримен! Можете отцепляться и поднимать паруса. Встреча у другого приза. Еще одно ядро с треклятой канонерки ударило в корму «Молнии» у него под ногами. Слава богу, ветер дул от берега, что позволяло быстрее увести суда в безопасное место. «Porta Coeli» вновь подняла косой грот и отцепилась от «Бонн Селестин», на которой одни матросы по командам Гиббонса поднимали люгерный грот, другие – отталкивались от «Молнии». – Пошел шкоты! – крикнул Хорнблауэр, как только суда разошлись. – Право руля! Его внимание привлекли какие-то звуки за бортом. Люди – бунтовщики или французы – выбирались в пробоины от ядер и прыгали в воду, чтобы вплавь добраться до канонерок. Футах в двадцати от брига из волн вынырнула седая голова – Натаниэль Свит. Вот кого ни в коем случае нельзя было упускать. Ради Англии, ради блага службы главарь мятежников должен умереть. Часовой у ахтерлюка не выглядел метким стрелком. – Дай мне ружье, – сказал Хорнблауэр, выхватывая приклад у него из рук. Он шагнул к гакаборту, на ходу проверяя затравку и кремень, затем прицелился в седую голову и спустил курок. Дым отнесло в лицо, и секунду ничего не было видно. Когда Хорнблауэр вновь взглянул на воду, то успел увидеть длинные седые волосы, затем они медленно погрузились. Со Свитом было покончено. Может быть, где-то по нему заплачет старуха-вдова, но лучше, что его больше нет. Хорнблауэр отвернулся от гакаборта и вновь занялся тем, чтобы отвести «Молнию» к месту встречи. Глава восьмая Только этого Лебрена Хорнблауэру и не хватало. Забот и без того по горло: заделать пробоины в бортах «Молнии», чтобы она пересекла Ла-Манш, распределить малочисленную команду «Porta Coeli» (в которой опытных моряков – раз-два и обчелся) по четырем судам (два брига, индиец и шасс-маре), и при этом выделить достаточно людей для охраны пленных – и бунтовщиков, и французов, – и, что хуже всего, написать длинный рапорт. Некоторые бы подумали, что последняя задача – самая простая, учитывая, что предстояло изложить длинную череду побед: захвачены два приза, «Молния» отбита, почти все бунтовщики в кандалах под палубами, а главаря коммодор застрелил собственной рукой. Однако водить пером – тяжкий труд, а он смертельно устал. К тому же надо будет тщательно продумывать формулировки: Хорнблауэр уже представлял, как будет мучительно лавировать между Сциллой открытой похвальбы и Харибдой притворной скромности. Сколько раз он презрительно морщился, читая литературные упражнения других офицеров! И хотя убийство Натаниэля Свита грозным коммодором Хорнблауэром украсит анналы флотской истории, хотя в рассуждении дисциплины это самый благоприятный исход дела, едва ли Барбаре будет приятно о нем узнать. Ему самому тяжело было вспоминать седую голову, тонущую в волнах. Если Барбара прочтет, как он убил человека собственными руками – которые она так любит и которые иногда целовала, – то наверняка почувствует омерзение. Хорнблауэр усилием воли выпутался из клубка воспоминаний – о Барбаре, о Натаниэле Свите – и обнаружил, что по-прежнему смотрит на молодого матроса, который передал ему слова Фримена касательно просьбы Лебрена. – Мои приветствия мистеру Фримену, и пусть он пришлет этого человека ко мне. – Есть, сэр. Матрос козырнул и с явным облегчением повернулся к выходу. Коммодор смотрел на него минуты три кряду – матросу они показались тремя часами. Конвоир ввел Лебрена в каюту, и Хорнблауэр внимательно оглядел француза. Это был один из пленных, захваченных в Гавре, – член депутации, которая поднялась на борт «Porta Coeli» в убеждении, что приветствует бунтовщиков. – Мсье говорит по-французски?