Список казался бесконечным: Худ едва успел закончить, когда объявили первого гостя. Зажиточные горожане и их зажиточные жены, уже знакомые Хорнблауэру флотские и армейские офицеры с супругами, дипломаты – скоро даже в просторной гостиной стало тесно. Мужчины кланялись, дамы делали реверансы. Хорнблауэр разогнулся после очередного поклона – рядом опять стоял Худ. – Мне выпала честь познакомить между собой двух знаменитых людей, – произнес он по-французски. – Son Exellence Rear Admiral Milord Hornblower, Chevalier de l’Ordre Militair de Bain. Son Exellence le Leitenant-General le Comte de Cambronne, Grand Cordon de la Legion d’Honneur[61]. Даже в эти мгновения Хорнблауэр не мог не подивиться, как ловко Худ обошел скользкий вопрос кого кому представлять: французского генерала и графа английскому адмиралу и пэру или наоборот. Камброн был высок и тощ как жердь. Поперек впалой щеки и крючковатого носа шел малиновой шрам – память Ватерлоо, а возможно – Аустерлица, Иены или иного сражения, в котором французы низвергали державы. На Камброне был синий мундир с золотым шитьем и алая лента Почетного легиона с большим золотым значком на левом плече. – Рад познакомиться с вами, сударь, – сказал Хорнблауэр на своем лучшем французском. – Не более чем я, милорд, – отвечал Камброн. У него были зеленоватые, с прищуром глаза, длинные седые усы торчали в стороны. – Баронесса де Вотур, – продолжал Худ. – Барон де Вотур, генеральный консул его христианнейшего величества. Хорнблауэр снова поклонился и повторил, что очень рад. «Его христианнейшим величеством» именовали Людовика XVIII Французского – этот титул много столетий назад пожаловал его предкам папа римский. – Граф шалит, – сказал Вотур, указывая на плечо Камброна. – Он носит орден Большого орла, вручавшийся прежним режимом. Официально его заменил орден Большой звезды, как совершенно справедливо отметил наш хозяин. Вотур хотел привлечь внимание к собственной звезде – вполне извинительно и понятно. Плечо Камброна украшал огромный золотой орел, символ не существующей ныне Французской империи. – Я заслужил его на поле боя, – отвечал Камброн. – Дон Альфонсо де Версаж, – продолжал Худ. – Генеральный консул его католического величества. Стоило бы обсудить с испанским консулом переговоры по Флориде, но не успели они обменяться первыми вежливыми фразами, как к Хорнблауэру уже подвели следующего гостя. Лишь какое-то время спустя он получил передышку и смог окинуть взглядом озаренную свечами комнату: мундиры и фраки, голые женские плечи, яркие платья и блеск драгоценностей. Чета Худов скользила среди гостей, выстраивая их по ранжиру. Появление губернатора с супругой послужило сигналом идти к столу. Обеденная зала размером не уступала гостиной: в середине свободно помещался накрытый на тридцать две персоны стол, а за стульями оставалось еще вдоволь места для многочисленных лакеев. Здесь было не так светло, как в гостиной, но пламя свечей ярко вспыхивало на бессчетной серебряной посуде. Хорнблауэр оказался между супругой губернатора и миссис Худ и тут же напомнил себе о необходимости бдительно следить за манерами – тем более бдительно, что с одной из соседок надо было говорить по-английски, с другой – по-французски. Он с опаской взглянул на шеренгу бокалов перед каждым прибором – в первый уже налили хересу. Камброн сидел между двумя прелестными юными леди и безмятежно беседовал с обеими. Если он и замышлял пиратский набег, то не тяготился задуманным. Перед Хорнблауэром водрузили дымящуюся тарелку с черепаховым супом, в котором плавали кружочки зеленого жира. Значит, новомодный европейский обед – каждому гостю подают отдельно, а не уставляют стол множеством блюд, из которых каждый накладывает себе сам. Хорнблауэр осторожно зачерпнул горячий суп и по обязанности заговорил с соседками ни о чем. Блюдо следовало за блюдом, в зале было жарко, и вскоре перед Хорнблауэром встал деликатный вопрос: что неприличнее – вытереть пот с лица или сидеть мокрым? Наконец ему сделалось так неудобно, что он украдкой промокнул лоб платком. Тут он поймал взгляд Худа и встал, с усилием ворочая отяжелевшими мозгами. Гул разговоров стих. Хорнблауэр поднял бокал. – Здоровье президента Соединенных Штатов, – сказал он и едва не добавил как дурак: «Долгих лет царствования». На ходу перестраиваясь, он продолжил: – Пусть великая нация, избравшая его президентом, наслаждается благополучием и миром между народами, коего символом может служить наше сегодняшнее собрание. Тост был встречен всеобщим одобрением. Никто и словом не вспомнил, что на половине континента испанцы и испаноамериканцы вовсю убивают друг друга. Хорнблауэр сел и снова утер пот. Теперь встал Камброн: – Здоровье его британского величества Георга Четвертого, короля Великобритании и Ирландии. Все выпили. Худ взглянул на Хорнблауэра – снова его черед. Хорнблауэр встал, держа в руке бокал, и начал: – Здоровье его христианнейшего величества. Его католического величества. Его всевернейшего величества… – (С Францией, Испанией и Португалией покончено.) – Его величества короля Нидерландского… Под страхом смерти он не вспомнил бы, кто идет следом. Джерард, поймав его отчаянный взгляд, выразительно указал большим пальцем. – Его величества короля Шведского, – выдохнул Хорнблауэр. – Его величества короля Прусского. Успокоительный кивок Джерарда. Значит, он перечислил все представленные за столом государства. Хорнблауэр выудил из водоворота мыслей заключительное: – Долгих лет царствования их величествам, к вящей чести и славе. С этим все, можно сесть. Поднялся губернатор и заговорил выспренне – до Хорнблауэра дошло, что сейчас будут пить за его здоровье. Он постарался вникнуть. Когда губернатор упомянул оборону Нового Орлеана «от вотще осаждавших его обманутых орд», все взгляды устремились на Хорнблауэра – тема эта должна была возникнуть неизбежно, хотя со времени осады города англичанами прошло уже больше шести лет. Хорнблауэр натужно улыбнулся. Губернатор наконец приблизился к концу речи: – Позвольте к пожеланиям его милости здравствовать присовокупить тост за британский флот. Когда затих одобрительный гул, Хорнблауэр снова встал: – Спасибо за неожиданную честь. – Он сглотнул, придумывая, что сказать дальше. – Присовокупив же к моему имени название флота, коему мне посчастливилось отдать долгие годы, его превосходительство оказал мне честь еще большую, за что я столь же глубоко признателен. Не успел он сесть, начали подниматься дамы; пришлось стоять, покуда они не удалились. Вышколенные лакеи молниеносно убрали со стола. Мужчины сели теснее, графин пошел по кругу. Только наполнили бокалы, как Худ заговорил с одним из торговцев о видах на урожай хлопка. С этой безопасной почвы он рассчитывал предпринять осторожные вылазки в более опасную область международных отношений. Однако через несколько секунд явился дворецкий и что-то зашептал Худу. Тот выслушал и тут же обратился к французскому консулу. Вотур явно встревожился и встал. – Примите мои глубочайшие извинения, сударь, – сказал он. – Премного огорчен. – Не более, чем я, барон, – отвечал Худ. – Надеюсь, это легкое недомогание. – Будем надеяться, – сказал Вотур. – Баронессе дурно, – пояснил собравшимся Худ. – Уверен, господа, вы разделяете мою надежду, что это лишь легкое недомогание, и сожаления, что мы лишаемся приятного собеседника. Все сочувственно зашумели. Вотур повернулся к Камброну. – Прислать за вами экипаж, граф? – спросил он. Камброн потянул себя за ус. – Наверно, мне лучше поехать с вами, – сказал он, – как ни жаль покидать такое приятное общество. Два француза, вежливо распрощавшись, приготовились уходить. – Был чрезвычайно рад познакомиться с вами, милорд, – кланяясь Хорнблауэру, сказал Камброн. Прищуренные глаза несколько смягчали сухость поклона. – Весьма любопытно было встретиться с выдающимся военачальником бывшей империи, – отвечал Хорнблауэр. Худ, изливаясь в сожалениях, проводил французов. – Джентльмены, ваши бокалы пусты, – сказал он, вернувшись. Меньше всего на свете Хорнблауэр любил пить портвейн большими бокалами в жарком и влажном помещении, хотя теперь можно было наконец побеседовать с испанским консулом о Флориде. Он с облегчением вздохнул, когда Худ предложил присоединиться к дамам. Где-то неподалеку играл струнный оркестр – к счастью, приглушенно, так что меньше обыкновенного терзал немузыкальное ухо Хорнблауэра. Его усадили рядом с хорошенькой дамой, одной из соседок Камброна за обедом. Она спросила, как ему понравился город, он вынужден был ответить, что в этот первый день почти не видел Нового Орлеана. Разговор перешел на другие города, где ему доводилось бывать. После двух чашек кофе в голове немного прояснилось. Молодая особа оказалась внимательной слушательницей; она сочувственно закивала, узнав из разговора, что Хорнблауэр по долгу службы оставил в Англии жену и десятилетнего сына. Близилась ночь. Губернатор и его супруга поднялись; прием окончился. Последние томительные минуты, последние неловкие разговоры в ожидании экипажей, и наконец Худ проводил последнего гостя и вернулся в комнату. – Кажется, вечер удался. Надеюсь, ваша милость со мной согласны. – Он повернулся к жене. – Однако, дорогая, пожалуйста, не забудь выговорить Гуверу за суфле. Миссис Худ не успела ответить – вошел дворецкий и снова что-то зашептал. – Попрошу вашу милость на минуточку меня извинить, – встревоженно сказал Худ. Он выбежал из гостиной. Хорнблауэр и Джерард вежливо поблагодарили хозяйку за приятный вечер. – Камброн нас опередил! – воскликнул, торопливо вбегая, Худ. – «Дерзкий» снялся с якоря три часа назад! Видимо, Камброн прямиком отсюда отправился на корабль. Он круто повернулся к жене. – Была ли баронесса и вправду больна? – спросил он. – Она казалась на грани обморока, – отвечала миссис Худ. – Значит, притворялась, – заключил Худ. – Камброн хотел уйти под благовидным предлогом и попросил Вотура помочь. – Что он, по-вашему, задумал? – спросил Хорнблауэр. – Бог его знает. Но думаю, вы его спугнули. Ясно, он так скоропалительно отбыл не за хорошим делом. Сан-Доминго, Картахена – где он высадит своих гвардейцев? – В любом случае я последую за ним, – произнес Хорнблауэр, вставая. – Вам нелегко будет его догнать, – ответил Худ. От волнения он сказал «вам», а не «вашей милости». – Камброн взял два буксира – «Молнию» и «Звезду»; вся река с недавних пор освещается маяками, так что за ним и на лошади не угнаться. К рассвету он будет в открытом море. Даже не знаю, удастся ли сегодня найти буксир для вас, милорд. – Я все равно отправлюсь за ним, – сказал Хорнблауэр. – Я приказал подать экипаж, милорд, – объявил Худ. – Извини, дорогая, мы отбываем без церемоний. Трое мужчин поспешно откланялись. Дворецкий ждал со шляпами; у дверей стоял экипаж. – Груз они подняли на борт еще до рассвета, – сказал Худ. – Мой человек с докладом ждет у вас на корабле. – Может быть, он что-нибудь прояснит, – сказал Хорнблауэр. Экипаж, раскачиваясь, двинулся по улице. – Позволите высказать предположение, милорд? – спросил Джерард. – Да. Какое? – Что бы ни замыслил Камброн, Вотур с ним в сговоре, милорд. А он служит французскому правительству. – Вы правы. Бурбоны всюду суют нос, – задумчиво проговорил Худ. – Боятся упустить свое. Можно подумать, мы их разбили при Ватерлоо, не Бони. Копыта застучали звонче – экипаж въехал на пирс. Остановился. Худ открыл дверцу прежде, чем лакей успел соскочить с запяток, но, когда они вылезали из экипажа, тот уже стоял перед дверцей со шляпой в руке, поблескивая темной кожей в свете висящего на козлах фонаря. – Жди, – бросил Худ. Они чуть не бегом кинулись к освещенным фонарем сходням; два матроса якорной вахты при их появлении вытянулись по струнке. – Мистер Харкорт! – крикнул Хорнблауэр, едва ступив на палубу, – ему было не до церемоний.