– Швеция? – Бог ее знает, сэр. Некоторые говорят, что она ужесточила эмбарго. Из-под палубы «Мэгги Джонс» донесся странный приглушенный вой, едва различимый на «Несравненной». – Что там у вас за шум? – спросил Хорнблауэр. – Один из больных. Он в горячке, бредит. Говорят, на следующей неделе царь встречается с Бернадотом на конференции где-то в Финляндии. – Есть какие-нибудь признаки, что Россия готовится к войне с Францией? – В Мемеле я ничего такого не видел. Горячечный больной, видимо, буйствовал не на шутку, ибо его крики долетали до Хорнблауэра даже против ветра. Неужто один человек способен производить столько шума? Крики больше походили на приглушенный хор. На Хорнблауэра волной нахлынули подозрения. Человек в белых штанах на полуюте «Мэгги Джонс» отвечал слишком четко, слишком по-военному. Флотский офицер вполне мог обсуждать вероятность грядущей войны так хладнокровно, шкипер торгового судна вложил бы в свои слова больше чувства. И шумит явно не один человек. Капитан вполне мог сообщить о встрече царя с Бернадотом для отвода глаз, чтобы Хорнблауэр не обратил внимания на крики. Что-то не так. – Капитан Буш, – сказал Хорнблауэр, – отправьте туда шлюпку с абордажной командой. – Сэр! – яростно запротестовал Буш. – Сэр, у них на борту оспа… сэр! Есть, сэр. Невысказанные протесты Буша скончались в муках при взгляде на лицо коммодора. Он напомнил себе, что Хорнблауэр не хуже его знает, как опасно занести на корабль оспу. Второй взгляд на коммодора убедил Буша, что решение далось тому нелегко. Хорнблауэр вновь поднес к губам рупор. – Я отправляю к вам шлюпку, – крикнул он. С расстояния в двадцать футов трудно определить, изменилось ли поведение человека, особенно если тот говорит в рупор, и все же Хорнблауэру показалось, что капитан вздрогнул. Определенно он немного помедлил, прежде чем ответить: – Как вам угодно, сэр. Я предупредил про оспу. Вы можете прислать врача и медикаменты? Именно это он должен был сказать. И все равно пауза была подозрительной, как будто он в замешательстве и спешно подыскивает уместный ответ. Рядом стоял Буш со страдальческой миной, надеясь, что Хорнблауэр возьмет свое распоряжение назад, но тот молчал. По приказу боцмана вельбот подняли талями и спустили за корму. Мичман и гребцы нехотя спустились в шлюпку. Они бы храбро бросились на абордаж против вооруженного неприятеля, но мысль об ужасной болезни лишала их мужества. – Отваливай, – приказал вахтенный, последний раз взглянув на Хорнблауэра. Вельбот заплясал на волнах, направляясь к «Мэгги Джонс». Тут Хорнблауэр увидел, что капитан бросил рупор на палубу и озирается, словно ища путь к бегству. – Оставайтесь в дрейфе, или я вас потоплю! – загремел Хорнблауэр. Капитан, в отчаянии всплеснув руками, обреченно замер. Вельбот зацепился за грот-руслень «Мэгги Джонс», и мичман с гребцами запрыгнули на палубу. Команда не сопротивлялась, но, когда матросы добежали до кормы, раздался пистолетный хлопок, и мичман склонился над бьющимся в агонии капитаном. Хорнблауэр мысленно поклялся отдать сопляка под суд, сгноить, пустить по миру, если тот по дурости застрелил капитана. Он безумно алкал и жаждал новостей, сведений, фактов; мысль, что капитан умрет, ничего не сообщив, приводила его в бешенство. – Какого дьявола я не отправился туда сам? – вопросил он, ни к кому в особенности не обращаясь. – Мистер Буш, будьте любезны спустить на воду мой катер. – Но оспа, сэр… – К чертям оспу! Никакой оспы там нет. Через воду донесся голос мичмана: – Эй, на «Несравненной»! Это приз! Захвачен вчера французским приватиром! – Кто капитан, с которым я говорил? – крикнул Хорнблауэр. – Английский перебежчик, сэр. Он застрелился, когда мы поднялись на борт. – Он умер? – Еще нет, сэр. – Мистер Херст, – сказал Буш, – отправьте туда врача. Даю ему минуту на сборы. Перебежчика надо спасти любой ценой. Я хочу видеть, каков он будет на ноке рея. – Отправьте врача в моем катере, – сказал Хорнблауэр. Затем – в рупор: – Пришлите ко мне пленных и корабельных офицеров. – Есть, сэр. – А теперь, черт побери, я что-нибудь на себя надену. Хорнблауэр наконец осознал, что больше часа простоял на шканцах голый. Если бы он две минуты назад дал волю порыву, то высадился бы на «Мэгги Джонс» в чем мать родила. Капитана и двух помощников проводили в коммодорскую каюту, и Хорнблауэр с Бушем, разложив на столе карту Балтийского моря, принялись с жаром выспрашивать у них новости. – Изменник сообщил вам правду, сэр, – сказал капитан. – Мы действительно уже десять дней шли от Мемеля к Бельту, когда нас атаковал приватир – большой, по десять пушек с каждого борта, гладкопалубный. Название «Бланшфлер». То, что лягушатники зовут корветом. Под французским флагом. Оставили у нас на борту призовую команду во главе с перебежчиком – его фамилия Кларк, сэр. Думаю, когда вы нас перехватили, он держал курс на Киль. Нас заперли в лазарете. Боже, как же мы орали, надеялись, вы нас услышите! – Мы услышали, – сказал Буш. – Как обстояли дела в Мемеле, когда вы оттуда уходили? – спросил Хорнблауэр. Капитан наморщил лоб; если бы он был французом, то пожал бы плечами. – Все как всегда. Русские порты по-прежнему для нас закрыты, но лицензию дают всякому, кто попросит. То же самое и со Швецией. – Что насчет войны между Россией и Бонапартом? На сей раз капитан действительно пожал плечами: – Все о ней говорят, но пока ничего определенного не происходит. Солдаты повсюду. Если Бони нападет, русские будут худо-бедно готовы. – А вы думаете, нападет? – Спросите кого-нибудь другого, сэр, я не знаю. Но Кларк сказал вам правду. Царь скоро встречается с Бернадотом. Я простой человек, мне это ничего не говорит. Вечно у них всякие встречи, конгрессы и конференции. Значит, все по-прежнему: Швеция и Россия – номинальные враги Англии, номинальные союзники Бонапарта, якобы воюют, якобы мирятся на манер, вошедший последнее время в моду. До сих пор непонятно, решится ли Бонапарт на войну с Россией. Его не понять. Казалось бы, самое разумное – довершить войну в Испании и попытаться захватить Англию, прежде чем начинать военные действия на востоке. С другой стороны, если быстро нанести решительный удар по России, можно будет не опасаться могучего соседа, чьей дружбе Бонапарт не слишком-то доверяет. Он покорил все европейские государства – за исключением Англии, – и Россия едва ли сможет противостоять его натиску. После победы над ней у него не останется врагов на материке, и Англии придется бороться с ним в одиночку. Все-таки хорошо, что Англия не поддержала Финляндию, когда Россия на нее напала, иначе на союз с Россией рассчитывать было бы труднее. – Теперь расскажите мне подробнее про «Бланшфлер», – сказал Хорнблауэр, склоняясь над картой. – Он напал на нас у Рюгена. Засниц был на пеленге зюйд-вест, в восьми милях. Понимаете, сэр… Хорнблауэр внимательно слушал объяснение. Двадцатипушечный корвет под командованием французского капитана – серьезная угроза для балтийской торговли. Сейчас, с началом навигации, первая задача эскадры – захватить его или блокировать в порту. Такой корвет в силах дать серьезный бой даже шлюпу, и в кильватерной погоне «Несравненной» его не догнать, а значит, хорошо бы заманить «Бланшфлер» в ловушку. Он отправляет призы в Киль, откуда, избавившись от пленных и набрав в команду французов, они пускаются в опасный путь вдоль датского побережья: Бонапарт строит военные корабли во всех портах от Гамбурга до Триеста и отчаянно нуждается во флотских припасах. – Спасибо, джентльмены, – сказал Хорнблауэр, – не буду вас больше задерживать. Капитан Буш, теперь мы поговорим с пленными. Однако от захваченных моряков ничего толком узнать не удалось, хоть их и приводили для допроса поодиночке. Четверо были французы: Хорнблауэр разговаривал с ними сам под восхищенными взглядами Буша – тот уже позабыл немногие французские слова, выученные за время вынужденного пребывания во Франции. Двое оказались датчанами, еще двое – немцами. Переводить их вызвали мистера Брауна. Все четверо были опытными моряками и, насколько Хорнблауэр мог судить, пошли на «Бланшфлер», чтобы избежать принудительной вербовки в армию или на флот Бонапарта. Французы отказались служить в британском флоте и предпочли отправиться в тюрьму, даже понимая, что, возможно, пробудут в ней до конца дней. Остальные согласились сразу, как Браун перевел им это предложение. Буш довольно потирал руки: его хронически недоукомплектованная команда пополнилась четырьмя бывалыми моряками. На «Бланшфлере» они немного научились говорить по-французски, на «Лотосе» или «Несравненной» быстро начнут понимать английский: линек в руках опытного унтер-офицера – лучший учитель. – Уведите их и включите в списки, мистер Херст, – сказал Буш, вновь потирая руки. – А теперь, сэр, может, глянем на этого треклятого изменника? Кларк лежал на главной палубе, куда его талями подняли со шлюпки. Над ним склонился врач. Выстрел, которым Кларк хотел себя убить, всего лишь разнес ему челюсть. Кровь была на синем сюртуке и на белых штанах, голову скрывали бинты, раненый корчился на куске парусины, на котором его подняли на корабль. Хорнблауэр глядел на него сверху вниз. Лицо Кларка было так бело, что загар казался пленкой грязи. Черты – правильные, изящные, безвольные: тонкий нос, впалые щеки, карие женственные глаза, опушенные редкими рыжеватыми ресницами. Волосы, там, где они проглядывали между бинтами, тоже были редкими и рыжеватыми. Что заставило этого человека изменить родине и пойти на службу к Бонапарту? Отвращение к плену? Хорнблауэр знал, что это такое, – он сам был узником в Ферроле и в Росасе. Однако тонкое, чересчур правильное лицо вроде бы не говорило о сильной натуре, которую заточение доводит до умопомешательства. Может быть, тут замешана женщина, или он дезертировал с флота, чтобы избежать наказания; интересно, нет ли у него на спине шрамов от девятихвостой кошки? А может, он ирландец, из тех фанатиков, кто в своей ненависти к Англии не видит, что Бонапарт, случись ему захватить Ирландию, станет притеснителем куда хуже англичан. Так или иначе, в сообразительности ему не откажешь. Как только Кларк увидел, что путь к бегству отрезан, он предпринял единственно возможный шаг: двинулся к «Несравненной», как ни в чем не бывало, и очень ловко соврал про оспу. – Он выживет? – спросил Буш врача. – Нет, сэр. У него множественные оскольчатые переломы мандибулы – я хочу сказать, челюсть вдребезги, сэр. Максилла местами тоже раздроблена, а язык – и вообще вся глоссофарингеальная область – в клочьях. Кровотечение может оказаться фатальным, хотя я этого не жду. Однако гангрена в этой части организма немедленно дает летальный исход. В любом случае он умрет от истощения – в смысле от голода и жажды, даже если некоторое время мы сможем поддерживать его ректальными впрыскиваниями. Гадко, но необходимо было улыбнуться напыщенности врача и ответить беспечно: – Коли так, сдается, ничто его не спасет. А ведь они обсуждают человеческую жизнь! – Надо повесить его, сэр, пока жив, – сказал Буш, поворачиваясь к Хорнблауэру. – Мы можем собрать трибунал… – Он не сможет защищаться, – возразил Хорнблауэр. Буш развел руками в жесте, который для него был более чем красноречив. – Что он сумел бы сказать в свою защиту? Все необходимые свидетельства у нас есть. Факты налицо, остальное сообщили пленные. – Возможно, он опроверг бы свидетельства, если бы мог говорить. – Хорнблауэр сам понимал нелепость своих доводов. Вина Кларка не оставляла сомнений – и попытка самоубийства доказывала ее окончательно, – однако Хорнблауэр прекрасно понимал, что не в силах повесить человека, который физически не может ответить трибуналу. – Если мы будем ждать, он от нас ускользнет. – Ну и пусть. – Но пример для матросов… – Нет, нет, нет! – вспылил Хорнблауэр. – Хорош пример – вешать умирающего, который даже не понимает, что с ним делают! Ужасно было видеть игру чувств на лице Буша. Буш – славный человек, любящий брат и сын, однако сейчас он явно жаждал крови. Нет, так не совсем честно. Буш жаждет не крови, а мщения – мщения предателю, вставшему на сторону врага.