Впрочем, основания для сдержанного оптимизма у него имелись. Радиостанция нейтрализована, сомнительно, что у шпионов имеется вторая. Подполье разгромлено. Весть о провале Кромберга еще не скоро дойдет до советских контрразведчиков. Время пока есть. Нужно лишь ковать железо, пока оно горячо. В три часа ночи сотрудники тайной полиции ворвались в бордель фрау Зенке на Унгерштрассе, заведение почти легальное, обслуживающее офицеров непобедимой германской армии, оторванных войной от своих семей. Практически все девицы в это время были заняты. Фрау Зенке суровые лица гестаповцев не впечатлили. Она кричала, что у нее приличное заведение, работницы лезут вон из кожи, чтобы поднять моральный дух офицеров, и вообще, она будет жаловаться самому командующему укрепрайоном генералу от инфантерии Рахтенбергу! Узнав, в чем дело, фрау Зенке примолкла. Да, Хельга Браун недолгое время являлась ее сотрудницей, но обязанности выполняла плохо. Фрау Зенке регулярно получала жалобы от клиентов. Им пришлось расстаться, и о дальнейшей судьбе этой ленивицы ей ничего не известно. С кем из сотрудниц та общалась? Фрау Зенке неохотно назвала несколько имен. Весь остаток ночи гестаповцы проводили щепетильные допросы жриц любви. Их жилища были проверены. Беглянки там не оказалось. Где она может скрываться, никто не знал. Про круг ее общения вне стен борделя тоже не было сведений. Особых приятельниц в заведении фрау Зенке Хельга не заводила, женщина была замкнутая, неразговорчивая. Однако приказ копать землю никто не отменял. Гестаповцы продолжали трудиться, забыв про сон. В подвал отделения тайной полиции фон Райхенбах спустился около четырех часов утра. Здесь находились штурмбаннфюрер Охман и шеф местного отделения гестапо оберштурмбаннфюрер Людвиг Брюннер, человек еще молодой плечистый, светловолосый. Он проводил допрос лично, присутствие помощников было излишним. Китель его висел на спинке стула, галстук был расслаблен, рукава засучены. При появлении Райхенбаха все присутствующие вытянулись по стойке «смирно», и даже узник дернулся на табурете. — Продолжайте, господа, — сказал штандартенфюрер и удалился в угол. Допрос проходил без перерыва уже полтора часа. Руки арестанта были развязаны, но висели плетьми, иногда подрагивали. Он подался вперед, тяжело дышал. Его, конечно же, крепко били в живот. Кожа на виске была рассечена, из раны тонкой струйкой вытекала кровь. Левый глаз заплыл, осталась только щелка. — Брюннер, вы в курсе, что этот человек нам нужен живым и в ясном сознании? — проворчал фон Райхенбах. — Да, я знаю, штандартенфюрер. Все под контролем. Герр гауптман оказался довольно вредным человеком. Он сильно расстроил нас, вот мы и не сдержались. Вы не передумали, господин Кромберг? — Брюннер склонился над арестантом, расставив ноги. Задрожало опухшее лицо, Кромберг втянул голову в плечи. Он был в сознании, но разум его поглотила муть от боли, отчаяния, обиды, невозможности что-то сделать. — Прошу вас, не надо, — хрипло выдавил он из себя. — Я не понимаю, что происходит. Меня обвиняют в том, чего я не делал. Вы поймите, это же абсурдно! — Все так говорят, дружище, — сказал Брюннер и пожал плечами. — Может, в качестве разнообразия сменим пластинку? Глупо запираться, капитан, вы придавлены тяжестью улик. Теперь самое время сознаться. — О каких уликах вы говорите? Это чушь невероятная!.. — Кромберг закашлялся, стал выплевывать на колени мокроту. Брюннер на всякий случай отстранился от него. С прачечными в последнее время стало как-то напряженно. — Кромберг, прекращайте запираться, — заявил Охман, до этого не принимавший участия в допросе. — Оберштурмбаннфюрер прав, улик предостаточно. Поберегите свое и наше время. У нас еще есть шанс подружиться. Вы же понимаете, что я хочу сказать, не так ли? — Нет, я не понимаю. Тяжелый кулак Брюннера ударил под дых, и новый приступ страшного кашля затряс узника. Возражения со стороны присутствующих не последовало. Кромберг кашлял, его воспаленные глаза вылезали из орбит. Он побагровел, вздулись вены на висках. Аудитория терпеливо ждала. Райхенбах украдкой сделал знак Брюннеру. Мол, больше не бить. Бык здоровый, но кто его знает, что там у него внутри. Дыхание заключенного возвращалось в норму, опустилась голова. — Давайте заново перечислять улики, Кромберг, — сказал Охман. — Бармен из заведения «Мюнхенский дворик» видел, как вы вступили в контакт с незнакомым субъектом, который вам что-то украдкой передал. Это событие само по себе не преступление, но объяснить вы его не можете. — Это невероятно, такого не было, — простонал Кромберг. — Да, я заходил в «Мюнхенский дворик», выпил кружку пива. Даже не знаю, кто сидел рядом со мной, не помню. Я бы не забыл, если бы мне что-то передали. У вас ложные сведения, вы занимаетесь непонятно чем, вместо того чтобы ловить настоящих преступников. Райхенбах опять сделал предупреждающий знак. Сказано же, не бить! Брюннер пожал плечами и отвернулся. — В вашем доме сегодня ночью под половицей обнаружен тайник, — невозмутимо продолжал Охман. — В нем лежали рукописные выписки из секретных документов бывшей Краковской разведшколы, списки преподавателей, курсантов, их псевдонимы, выполняемые задания и тому подобное. Зачем вам это, Кромберг? Признайтесь, не на память же? Вы и сейчас по долгу службы проводите много времени в школе, переехавшей из Кракова, общаетесь с курсантами, с руководством, в том числе с господином Шиндлером и его помощницей фрау Нитке. Подозреваю, вы узнаете от них много нового и немедленно передаете эту информацию своим хозяевам на восток. — Это необоснованные обвинения, — прохрипел Кромберг. — Я всегда был верен Германии и поддерживал идеи фюрера. Как вы смеете меня обвинять в предательстве наших интересов! За все годы службы я не выдал ни одного секрета, тем более врагам. У меня в квартире нет и не было никакого тайника. Как вам могла прийти в голову такая глупость? Не знаю, что вы там обнаружили. Вас водят за нос, а вы верите. Какие еще выписки? Проверьте и убедитесь! Это не может быть мой почерк. — Да, это не ваш почерк, а женский, — сухо отозвался Охман. — Мы даже догадываемся, чей именно. Это рука вашей сообщницы Хельги Браун. В ее доме мы нашли старые письма и сравнили почерк. Теперь давайте перейдем к самому интересному. Это будет третья, самая убедительная улика. В подвале госпожи Браун была обнаружена рация. Именно она в начале текущей ночи выходила в эфир. Кромберг застонал, схватился за голову. Он убедительно разыгрывал неведение, полное непонимание происходящих вещей. А что еще ему оставалось делать? — Это умно, признаю. Регулярные визиты к проститутке — не самое целомудренное занятие, но неплохое прикрытие. — При чем тут это, что вы такое говорите? Куда вы клоните, герр штурмбаннфюрер? Это извращение фактов. Да, я не самый морально устойчивый человек, люблю общаться с женщинами и имею на это право. Мы с Гретой, моей формальной женой, расстались еще до начала войны. Теперь она вместе с нашей дочерью живет у своих родителей в Мюнхене. За всю войну мы только несколько раз обменялись письмами. Да, я посещал заведение фрау Зенке, и мне понравилась одна из ее сотрудниц — Хельга. Это хорошая, скромная женщина, раньше она работала на фабрике. Просто понравилась, понимаете? Несколько раз мы встречались у фрау Зенке, потом Хельга ушла оттуда. Я почти забыл про нее, у меня было очень много работы. Пару дней назад я познакомился с женщиной в ресторане. Мы обо всем договорились, но в последний момент она убежала. Знаю только, что ее зовут Инга. Состояние было пакостное. Вспомнил про Хельгу, поехал, всплыл в голове ее адрес. Она оказалась одна, все было прекрасно, потом опять, сегодня — в третий раз. Я платил ей, она старалась ради меня. Эта женщина хороша в постели, с ней приятно поболтать, можно забыть о том, что происходит вокруг, об ужасах войны. Я понятия не имел, герр штурмбаннфюрер, что Хельга связана с нашими врагами. Прошу поверить мне. — Породистое лицо Кромберга страдальчески скривилось. — Имейте мужество смириться и признать свой провал, — сухо сказал Охман. — Мы предъявили вам целый ворох улик. Хватило бы и одной, чтобы вас изобличить, а тут сразу три. В случае запирательства вы будете расстреляны через двое суток, и все это время вам придется терпеть пытки. Но у вас есть шанс сохранить жизнь. Подумайте об этом. Сколько времени вы уже работаете на русских? — Какая чудовищная нелепость! — гнул свою линию Кромберг. — Вы немец? — Да, я немец, родом из Баварии, вырос в семье добропорядочных бюргеров. У отца была маленькая пивоварня. — В конце концов, не так уж и важно, кто вы такой, откуда родом, служили ли в Италии, Испании, о чем гласит биография, имеющаяся в вашем личном деле, — заявил Охман. — В Кракове вы точно появлялись, занимались там сбором информации о частях нашего противника. Полагаю, все было наоборот. Вы собирали информацию отнюдь не о противнике и внесли свою лепту в копилку наших неудач под Краковом. Мы даем вам шанс, Кромберг. Это жест доброй воли, цените его. В течение двух часов на вас не будет оказываться ни физическое, ни психическое, ни медикаментозное давление. Потом мы снова встретимся. Брюннер, вызывайте конвой. Через два часа Рудольф Кромберг скончался в одиночной камере изолятора тайной полиции. Часовой совершал обход, обнаружил неподвижное тело, окликнул арестанта. Тот не шевелился, лежал на нарах, отвернувшись к стене. Часовой забеспокоился, доложил начальнику смены. Камеру вскрыли, перевернули тело. Кромберг был мертв, лицо обезображено, глаза выпучены. Дежурный шарфюрер припустил к начальнику изолятора, тот телефонировал шефу гестапо, который позволил себе прилечь на тройку часов. Новость мигом облетела всех заинтересованных лиц. Охрана клялась святым распятием, что к заключенному никто не входил, из камеры его не выводили, никто и пальцем не тронул! Растерянный начальник смены вспомнил, что примерно час назад часовой сообщил, что заключенный хочет его видеть. Шарфюрер подошел к камере, но внутрь не заходил. Дверь представляла собой прозрачную решетчатую конструкцию. Заключенный сидел на нарах, сжав виски ладонями. Шарфюрер спросил, в чем дело. Кромберг отнял руки от головы, прошептал, что ему нужен врач, он очень плохо себя чувствует. Голова раскалывается, в глазах двоится, тошнит, звон в ушах не смолкает. На полу поблескивала лужа рвоты. Выглядел арестант, мягко говоря, неважно. Инструкции на этот счет у шарфюрера отсутствовали. Заключенный был рослым, физически развитым человеком. Начальник смены резонно рассудил, что за час с ним ничего не случится, сообщил ему, что врач будет только утром, а пока придется потерпеть. Он ушел, а Кромберг что-то прохрипел ему вслед. Охман и фон Райхенбах стояли в коридоре, мрачно смотрели, как полноватый доктор Краузе осматривает тело, покачивает головой, что-то бормочет. Настроение у них было хуже некуда. На подобный исход они рассчитывали меньше всего. Действительно здоровый бык! В стороне растерянно мялся дежурный по изолятору оберштурмфюрер Веслинг. Доктор Краузе оттянул веко покойника, заглянул в глаз через увеличительное стекло, поцокал языком и вышел из камеры, стягивая медицинские перчатки. — Полагаю, вы уже ничем нас не порадуете, доктор, — проворчал штандартенфюрер. — Порадовать нечем, — согласился тот. — Герр Кромберг, или как там его, скончался, и с этим уже ничего не поделаешь. — Возможен злой умысел? — Нет, что вы. — Медицинский работник решительно помотал круглой головой. — Впрочем, если бы ему была оказана своевременная помощь, то Кромберг смог бы выкарабкаться. Не уверен, но шанс был. Помощь же ему не оказали. — Почему он умер, доктор? — Прикажите сделать вскрытие, штандартенфюрер. Я проведу его и доложу официально. Но уже сейчас с уверенностью в девяносто процентов могу сообщить, что это аневризма. — Что это такое? — хмуро бросил фон Райхенбах. — В мозгу имеются кровеносные сосуды, господа. В случае их разрыва происходит кровоизлияние. Чаще всего это приводит к смерти. Так случилось и на сей раз. Посмотрите на его красные глаза. Все произошло быстро. В результате сильного волнения участился пульс. Не имеет значения, что этот человек был физически развит и вынослив. Какие, говорите, он перечислял симптомы? Голова болела и кружилась, тошнота, звон в ушах? Все правильно. А еще это может быть светобоязнь, невнятная речь, онемение части тела. Он ни на что не жаловался? Охман пожал плечами и ответил: — Не больше, чем все остальные. Но приступы головной боли у него случались. Кромберг списывал их на вялотекущую мигрень. — Никто не запрещал ему нанести визит к врачу, верно? — заявил доктор Краузе. — Повальное явление, знаете ли. Едва ли не все мы тянем до последнего, надеемся, что пронесет, само рассосется, и уже на том свете начинаем жалеть. Я вам еще нужен, штандартенфюрер? Заключение будет готово через пару часов, но я уверен в том, что не ошибаюсь. — Спасибо, больше ничего не нужно, — пробормотал Райхенбах. Он пребывал в каком-то ступоре, долго исподлобья разглядывал мертвое тело, лежавшее в камере, потом сказал: — Можно уносить, освободите тут. Люди шарфюрера завернули тело в простыню и унесли. Прибыл военнослужащий с ведром и шваброй, вытер пол. Фон Райхенбах продолжал стоять столбом. По его холеному лицу блуждали сумрачные тени. Охман терпеливо ждал, переминался с ноги на ногу. — Скажите Брюннеру, чтобы арестовал дежурного по изолятору и начальника смены, — распорядился штандартенфюрер и приковал к подчиненному тяжелый взгляд. — За решетку паршивцев и под трибунал! Кромберг умер исключительно по их вине. — Я понял, штандартенфюрер, — сказал Охман. — Позвольте вопрос? Вас ведь беспокоит не только то обстоятельство, что мы не сможем использовать Кромберга в своей игре? Мы же не сомневаемся в том, что он — советский шпион? — Не сомневаемся, — с усилием выдавил из себя штандартенфюрер. — Какие-то улики против него кто-то мог подстроить, но чтобы такой вал!.. Это довольно сложно, Георг. Шпион, он и есть шпион. Досадно, что все вышло именно так. Но что-то его беспокоило. Охман всматривался в непроницаемое лицо шефа. — Давайте допустим на минуту, что мы ошиблись, — медленно начал Райхенбах. — Кромберг был арестован без всякой вины, пережил потрясение, усилилось внутричерепное давление, лопнул сосуд, наступила смерть. Но если он был русским агентом, то что мешало ему пережить такое же потрясение, верно? — Конечно, — сказал Охман. — Кто бы он ни был, но ему пришлось поволноваться. Результат мы видим. Да, штандартенфюрер, давайте допустим, что Кромберг невиновен. Но улики убедительные. Значит, его подставил Коффман, Беккер либо кто-то еще, остающийся в тени. Вылез вон из кожи, но все сделал. Однако тут налицо небольшая неувязка, штандартенфюрер. Этот преступник не имел понятия о том, что Кромберг внезапно умрет, считал, что тому придется переносить допросы, давление и тому подобное. Он что же, считал нас совсем глупыми? Нам не требуется обвинить первого встречного, нам нужен настоящий русский агент. Если Кромберг невиновен, то мы обязательно поняли бы это. На что он рассчитывал? Хотел выиграть время? Но сколько ему его надо, да и зачем? Это непонятно. Даже если русские дойдут до Мозерских укреплений, то битва за них будет продолжаться не один месяц. — Да, неувязка, — согласился Райхенбах. — Мы что-то перемудрили, Георг. Мир куда проще, чем кажется. С агентом покончено. Можно было бы радоваться, если бы не эта несвоевременная кончина. И все же присматривайтесь к своему отделу, Георг, договорились? Вам не стоит расслабляться. Глава 5 Они стояли навытяжку перед штурмбаннфюрером, собранные, сжатые в пружину, заметно побледневшие. Охман поедал глазами подчиненных, прислушивался к своей интуиции. Нет, все было нормально. Десять минут назад он вызвал Коффмана и Беккера в кабинет, сообщил им о смерти Кромберга и о том, что ей предшествовало. Потом Охман оповестил этих офицеров о том, что им выпала редкая удача. Они попали в круг подозреваемых. Он хотел посмотреть на их реакцию, чтобы раз и навсегда отбросить сомнения. Офицеры не шевелились, переваривали услышанное. Оба примерно одного роста, схожей комплекции. Беккер — светловолосый, Коффман — темнее. У первого тонкое лицо, намекающее на изнеженность, которой на самом деле не было. У второго оно обычное, непроницаемое, эмоции на нем не видны, хотя он тоже способен улыбаться и даже изредка смеяться. Дисциплинированные, исполнительные работники, не хуже, не лучше других. У Коффмана чуть подрагивал левый глаз, выдавая его волнение.