— В это невозможно поверить, господин штурмбаннфюрер, — сглотнув, произнес Беккер. — Этот человек был прочно впаян в коллектив нашего отдела. Еще вчера он занимался повседневной рутиной, был бодр, собирался ехать в «Лагерь дождевого червя», чтобы провести опрос польских полицейских, примкнувших в Шевельце к нашей армии. — Кромберг занял у меня двадцать марок до получки, — сказал Коффман и поежился. — Заявил, что совсем поизносился, а тут дорогу перешла такая фрау!.. Он еще пошутил, мол, с бельевой корзинкой. Да бог с ними, деньгами, — опомнился Коффман. — Вы уверены, штурмбаннфюрер, что не было ошибки и этот человек — агент русской разведки? — Да, все указывает на это. К сожалению, лично подтвердить он уже не сможет. — Вот черт возьми! Невероятно. — Беккер тихо выдохнул. — Нужно в костел сходить. Мало ли что. Позавчера мне было не по себе, все чесалось, зверски хотелось обернуться. Теперь понимаю, что за мной тоже следили. — У тебя чесалось, а я своими глазами видел наружку, — проворчал Коффман. — Выходил от фрау Циммер. Моего дантиста. Несколько человек сидели в коридоре. К счастью, я не при смерти был, мозг и зрение работали. Человек, ждущий своей очереди к дантисту, и другой, сидящий просто так, — это совершенно разные люди. У первых затравленный взгляд, они напряжены, ожидают казни с применением бормашины. — Ценю вашу наблюдательность. — Охман сухо улыбнулся. — Значит, нашим людям есть чему поучиться. У Кромберга были проблемы со здоровьем? — Я этого не заметил, герр штурмбаннфюрер, — ответил Коффман. — Не скажу, что он вел здоровый образ жизни. Кромберг курил, выпивал, принимал перветин, да и вообще… но производил впечатление здорового человека. Пару раз жаловался на мигрень, но головная боль — это спутник нашей работы, без нее не обходится. — Я однажды видел, как его скрутило, — помявшись, проговорил Беккер. — Боль распирала череп. Он жаловался, что в глазах двоится, ничего не слышит из-за звона в ушах. Страшно смотреть было на парня. Сам серый, глаза красные. Приступ продолжался пару минут, потом все прошло. Кромберг просил никому не говорить об этом. Мол, не до болезни сейчас, когда враг у ворот. — А кроме этого вы не замечали в его поведении чего-то подозрительного? — Нет, герр штурмбаннфюрер, — чуть подумав, сказал Коффман. — Рудольф, возможно, не всегда одобрял методы СС, СД и тайной полиции, но и не высказывал ничего крамольного. Болтуном он не был, о своей семье, о предыдущей работе никогда не рассказывал. — Но о любовных приключениях поболтать любил, — заявил Беккер. — По крайней мере, о проститутке Хельге Браун говорил еще месяц назад, когда она трудилась не на дому, а в заведении на Унгерштрассе. Пару дней назад эта тема опять всплыла в его рассказах. Эту особу не нашли, герр штурмбаннфюрер? — Как сквозь землю провалилась, — ответил Охман. — Ничего, гестапо ее разыщет. Недолго ей придется прятаться у своих дружков-подпольщиков. — Нас больше не подозревают, господин штурмбаннфюрер? — осторожно спросил Коффман. — Я понимаю, с чем было связано недоверие к нашим персонам, и надеюсь, что все разрешилось. Теперь мы можем продолжать работу без наблюдения и риска попасть под арест, не так ли? — Все в порядке, гауптман. — Охман внимательно посмотрел в глаза подчиненного. — Мы все выяснили. Очень жаль, что толчок к выявлению вражеского агента дало не наше расследование, а хорошая память и наблюдательность информатора. Ну что ж, пусть будет так. Важен результат. Как ваша челюсть, Коффман? — Спасибо, герр штурмбаннфюрер. — Коффман сглотнул. — Уже лучше. Воспаление начинает спадать, но до полного излечения еще далеко. Сказать по правде, я смертельно устал от этого недуга. Предпочел бы свист падающих мин свисту бормашины фрау Циммер. Мышьяк — хорошее обезболивающее, за счет него и держусь. — Понятно, — сказал Охман. — Нельзя запускать болезни и рассчитывать, что само пройдет. Ваши с Кромбергом случаи это наглядно подтверждают. Как ваша сестра, Беккер? — Охман въедливо воззрился на второго подчиненного. — Вы еще не уговорили ее покинуть Майнсдорф? — Никак нет, штурмбаннфюрер. — Скулы Беккера покрылись бледностью. — Тельма не хочет покидать свой дом, в котором провела большую часть жизни. — Берите с нее пример, гауптман. — Губы Охмана перекосились в язвительной усмешке. — Похоже, ваша сестра верит в силу немецкого оружия больше, чем вы. — Я не понимаю, штурмбаннфюрер. — Вы все прекрасно понимаете. Не надо делать из меня дурачка. Ступайте работать, коллеги. Да пребудет с вами вера в величие Германии. — Хайль Гитлер, штандартенфюрер! Разрешите? В кабинет начальника управления вошел шеф местного отделения гестапо оберштурмбаннфюрер Брюннер. Черная форма сидела на нем так, словно в ней он и родился. Сапоги сияли. Внешне Брюннер был невозмутим, но глаза его хитро поблескивали. — Здравствуйте, Людвиг. — Фон Райхенбах выбрался из-за стола и пожал руку Брюннеру. — Мне сказали, что вы хотели меня видеть. У вас плутовато бегают глаза. Это верный признак того, что вы прибыли с хорошими новостями. Все правильно, Людвиг. Хорошие новости надо докладывать самому, а с плохими отправлять посыльных. Что у вас? — Новость не может не радовать, штурмбаннфюрер. — Брюннера было невозможно смутить. — Вы должны быть в курсе. Несколько дней назад наш отдел накрыл ячейку местного подполья на улице Ундерштрабе. Захватом руководили оберштурмфюрер Калленберг и унтерштурмфюрер Эмма Фишер. К сожалению, большинство преступников были убиты на месте, включая руководителя ячейки Карла Вагнера. Взять живой удалось лишь некую Магду Штильгер. Ей тридцать восемь лет, вдова, работала на патронном заводе. Есть подозрение, что она состоит в коммунистической партии. Все, что удалось из нее выбить, касалось только ячейки Вагнера. Членов других ячеек подпольщики знать не обязаны. Разработкой фрау Штильгер два дня занималась Эмма Фишер. У этой Магды есть маленькая дочь и мать. Ее, естественно, поставили в известность, что в случае замалчивания чего-то важного с ними церемониться не будут. В результате фрау Штильгер дала необходимые показания. Ничего особо нового, во всяком случае, по выжившим подпольщикам, мы не узнали. Руководство предложило ее ликвидировать, но Эмму Фишер что-то настораживало. У моей работницы превосходная интуиция. Она продолжала разработку, активно используя психологические приемы. Угроза расстрелять мать и дочь на глазах этой арестантки — неплохой психологический прием, верно? Тут-то и выяснилось, что фрау Штильгер состояла в интимных отношениях с Карлом Вагнером. Она пыталась это скрыть, но истина вылезла благодаря профессиональному мастерству унтерштурмфюрера Фишер. Интимные отношения подразумевают толику доверительности. Штильгер раскололась, сказала, что вторую ячейку возглавляет Микаэль Шнейдерман, следователь уголовной полиции. Вагнер однажды проболтался Магде на этот счет, то есть нарушил инструкцию. Остальных членов ячейки мы пока не знаем, Шнейдермана не брали. Есть еще две интересные новости. Первая: члены ячейки встречаются вечером по четвергам на заводе Виттерлинка, во втором цехе, который сильно пострадал от пожара и теперь не используется. Сегодня четверг. Вторая: именно эта ячейка сотрудничает с советским шпионом, имеющим позывной «Колдун». Магда уверена в этом. Вопрос с Колдуном закрыт, но тема все равно интересная, согласитесь, штандартенфюрер. Мы можем взять Шнейдермана уже сейчас или дождаться вечера и накрыть всю их банду. Хотелось бы услышать ваше мнение. Ситуация действительно сложилась любопытная. Антифашистское подполье в Майнсдорфе было немногочисленным благодаря неустанной и кропотливой работе тайной полиции и смежных учреждений. Возможность вырезать его под корень выглядела заманчивой. — Советую набраться терпения, Брюннер, и подождать до вечера, — с важным видом сказал фон Райхенбах. — Это отличная работа. Передайте мои личные поздравления фрау Фишер. Если бы все наши сотрудники равнялись на нее, то мы не возились бы долгие годы с нашими врагами. Брать Шнейдермана сейчас не стоит. Это даст его сообщникам шанс уйти. Установите за ним наблюдение, только не спугните. Подготовьте группу захвата. Если вечером он направится в сторону завода Виттерлинка, то принимайте меры. Всю компанию нужно взять живьем. Это в идеале. Можно не всех, хоть кого-то. Да, еще вот что. Поговорите с Охманом, пусть выделит двух людей для усиления вашей группы. Это будет совместная операция гестапо и военной разведки. Рекомендую подключить Беккера и Коффмана. Не спускать с них глаз, следить за каждым движением, а потом доложить, как они относились к происходящему. До выхода на операцию суть задания этой парочке не раскрывать! Никаких упоминаний о заводе Виттерлинка! Вы хорошо меня поняли, Брюннер? — Да, понял. Разрешите вопрос, герр штандартенфюрер? А зачем?.. — Да так, — уклончиво отозвался начальник управления. — Хороший повод избавиться от надоедливых сомнений. Ночь выдалась тихой, сравнительно теплой. Небо закрыли тучи, но осадков пока не было. Несколько минут назад еще один человек вошел на территорию завода с севера и растворился в здании, сильно пострадавшем от пожара месячной давности. Двое уже находились там. Еще двое вошли с интервалом в несколько минут. Лица в темноте не различались, но женщин среди них не было. Прошло минут пять, больше никто не появился. Завод был не так уж и мал, еще в прошлом году выпускал не только патроны. Затем была серия взрывов, устроенных подпольщиками, сильный пожар. Распространение огня удалось локализовать, основные площади были спасены, но северная часть завода лежала в руинах. Она была отделена забором от основных площадей и предана забвению до лучших времен. Пустырь перед входом в кирпичное здание был завален мусором. Стены цеха уцелели, выгорели часть крыши и все, что находилось внутри. Уцелело каменное крыльцо, которое сейчас проявлялось из мрака. Слева зарешеченный квадрат окна, обугленные кирпичи. За цехом располагались еще несколько строений. Там тоже все было плачевно, сплошное месиво из камня, кирпича, бетона. Поднялись несколько человек в штатском, перебежали. За ними еще пара. Тени скользили в ночном воздухе, поскрипывала кирпичная крошка под ногами. Но все оказалось не так просто. Недооценка неприятеля — последнее дело. Из окна раздался тревожный вскрик, там мелькнул силуэт. Подпольщики оставили наблюдателя! Режим молчания был уже неактуален. — Огонь! — со злостью выкрикнул оберштурмфюрер Калленберг, и гестаповцы в штатском открыли беспорядочную пальбу из служебных «Люгеров». Наблюдатель в окне тоже произвел несколько выстрелов. Он ни в кого не попал, но вынудил людей залечь на пустыре. Оберштурмфюрер Калленберг скрипел зубами. Какого дьявола?! Но ничего непоправимого не произошло. Группа захвата пришла сюда не в одиночестве. Всю разрушенную часть завода оцепил взвод усиления СС, о присутствии которого похлопотал лично фон Райхенбах. Эти люди в дело вмешиваться не будут, но никого отсюда не выпустят. Сотрудник по фамилии Леманн ушел в слепую зону. Он крался вдоль стены, а когда приблизился к окну, резко подался вперед и выпустил всю обойму в черноту проема. Послышались шум падающего тела, предсмертный хрип. По команде Калленберга вся группа поднялась и устремилась вперед, продолжая вести огонь. В окне возник еще один подпольщик, но тут же упал и застонал. — Четверо в обход здания! — рявкнул Калленберг. — И чтобы никто не ушел! Четыре человека отделились от группы и устремились в узкий проход вдоль западной стены, заваленный обломками кирпичей. Остальные бросились к крыльцу. Еще двое оккупировали оконный проем, стреляли в темноту. Стальная дверь была закрыта изнутри. Пожар ее не тронул. И дверь и косяк остались в целости. Пули оставляли вмятины, но внутренний засов не сбивали. Внутри прогремел взрыв — его устроили сами подпольщики. Рушились балки, развалилась внутренняя кирпичная стена. Взбешенный Калленберг крыл подчиненных бранью. Сколько можно тянуть резину! Кто-то бросил гранату под дверь, и гестаповцы схлынули с крыльца. Взрыв смял стальную конструкцию, и выставить ее уже не составило труда. Вспыхнули фонари. Взорам гестаповцев предстали обугленное оборудование и искореженные стены. У окна в брызгах крови лежал мертвый мужчина в гражданской одежде. Единственный проход в цех был взорван. Упала часть стены, бетонные балки встали внахлест, загородили проем. Члены группы захвата, подгоняемые криками Калленберга, кинулись разбирать завал. Им уже было ясно, что пару минут они на этом потеряют. Те четверо, что отправились в обход, завязли в обломках. Сюда когда-то падали фрагменты крыши, и до сих пор чувствовался запах гари. Беккер чертыхался, пытаясь обогнуть месиво из кирпичей и обугленного дерева. Коффман не отставал. Двое гестаповцев, пыхтя от усердия, лезли за ними. На другой стороне продолжалась стрельба, прогремел взрыв. — Отто, подожди, — пробормотал Коффман. — Дай руку, нога застряла. — Какой ты неуклюжий, Мартин! — заявил Беккер, но руку подал. — Поторапливайся, приятель. Сотрудники тайной полиции, приставленные к офицерам разведки, буксовали в горе мусора. Один из них ахнул от боли. Он оступился, упал и насадил бедро на штырь арматуры. Ржавая сталь вошла в тело, повредила мышцу. Бедняга пытался встать, но не смог, повалился на здоровый бок и завыл, держась за рану. Коллега кинулся к нему, потом растерянно уставился на офицеров разведки. — Шульц, помогите Вепперу, что вы смотрите? — раздраженно выкрикнул Коффман. — Хватит уже нас опекать, без вас справимся! Он сравнительно быстро перекатился через завал, помог Беккеру. Тот обернулся и увидел, как Шульц пытался поднять пострадавшего товарища, который от боли лишился сознания. Снова хрустели кирпичи под ногами. Коффман вырвался вперед, шагнул за угол, вдруг отпрянул, выхватил пистолет, стал бегло стрелять. Потом он прижался к стене и начал лихорадочно менять обойму. — Беккер, они там! — взволнованно прохрипел Коффман. — Наверное, вышли через черный ход, пытались уйти пустырем, я их, кажется, спугнул. Он выпрыгнул за угол, Беккер последовал за ним. Перед их глазами плясали контуры складов, мастерских, баррикады строительного мусора. На пустыре, где Коффман заметил злоумышленников, никого не было. — Ты уверен, что они там были? — растерянно пробормотал Беккер. — А в кого я стрелял? — огрызнулся Коффман. — Уже прошмыгнули, сволочи. Давай туда. — Он махнул рукой. — Обходи их справа, а я попробую здесь. Да не лезь под пули, будь осторожен, Отто. Я их попробую догнать по пустырю. Рассчитывать на помощь не приходилось. Шульц был занят своим пострадавшим коллегой. Остальные гестаповцы находились в здании цеха. Там что-то падало, оттуда доносилась ругань. Беккер, поколебавшись, подался вправо, ушел за стену. Коффман припустил прямо, добрался до пустыря, поднял пистолет, дважды выстрелил. Вторая пуля срикошетила от бетонной глыбы и ушла в пространство. — Стоять! — истошно закричал Коффман и произвел третий выстрел. Он побежал дальше, протиснулся между нависающими стенами, выбрался на открытое пространство. Да это сущий Сталинград! Пот облегчения хлынул с его лба. На этом пятачке никого не было! Он знал, каким путем пытались уйти подпольщики. В запасе у них оставалась пара минут, не больше. Обычным путем они не пройдут. Еще вчера это могло сойти им с рук. Сегодня — уже нет, потому что вся территория оцеплена. Про этот ход знал только он, поскольку в свое время тщательно изучал план заводских коммуникаций. Коффман пробежал мимо складского корпуса. Впереди возвышалась небольшая кирпичная будка, когда-то бойлерная, которая пострадала лишь частично. Пригнувшись, он долетел до лестницы, стал спускаться в темноту. Сердце его колотилось. Эти люди, так и оставшиеся дилетантами, были где-то здесь, наружу еще не вышли. Ступени вели к распахнутой двери. За ней царила чернота. Там кто-то лез, кряхтел. — Эй, не стреляйте, свои! — бросил он, отрываясь от проема. — Подайте сигнал, что слышите и понимаете меня! Внизу повисла испуганная тишина. Потом прозвучал робкий мужской голос: — Мартин? — Да, — подтвердил Коффман. — Оставайтесь на месте, я иду к вам. Он включил фонарь и начал спускаться, держась за каменную стену. Внизу тянулись, причудливо переплетались трубы. Давил бетонный потолок, заставлял гнуть шею. По узкому проходу протискивались люди, кого-то тащили. У основания лестницы пространство расширялось. Коффман поднял портативный фонарь. Бледный свет озарил худое небритое лицо с воспаленными глазами. Мужчина сжимал в руке пистолет, поколебался, опустил его. Коффман посторонился. Мужчина выбрался к лестнице, освободил проход. Двое волокли третьего, он истекал кровью, задыхался.