— А в чём же? — Надо ей в комнату доставить мужскую одежду, которую я тебе передам. Передашь ей, а сам на эту ночь отпросись проведать родственников. Я же знаю, что твои родители живут в Бухаре. Верно? — Да, господин офицер, вы всё знаете. Мой отец был беден настолько, что продал меня во дворец, когда я был совсем юным мальчиком. Меня оскопили и определили служить в покоях наложниц эмира. Я начинал ещё при эмире-мяснике — отце нынешнего повелителя. Теперь мои отец и мать живут хорошо — я им помогаю регулярно из жалования. — Ну вот и договорились, Ахун. Если ты это сделаешь, то можешь считать, что свободен от обязательств, данных себе в отношении меня. Я тебе скажу, в какой день лучше это сделать. На следующий день Мицкевич сходил в дом наместника царя и узнал про планы русских купцов. Их караван должен был отправиться обратно через четыре дня. С купцами договорился просто: заплатил караванщику положенную сумму, а сопровождающих их казаков попросил по-братски помочь соотечественнице. Те с удовольствием обещали поучаствовать в авантюре подпоручика. Наступила ночь перед отправкой каравана на родину, причём безлунная — на счастье четырёх всадников в казачьей форме, подъехавших ко дворцу эмира со стороны сада. Точнее, всадников было трое. Одна из осёдланных лошадей ещё только дожидалась своего верхового. Через некоторое время за высоким забором появилась голова в казачьей папахе. Тогда один из всадников встал на спину своего коня и медленно направил его в сторону каменного забора. Приблизившись, он помог неизвестному перебраться через забор, затем ловко опустился вместе с ним в седло — четвертый казачок оказался лёгким как пушинка. При пристальном рассмотрении можно было понять, что он не казачок вовсе, а казачка, да ещё и молодая, судя по той ловкости, с которой она перебралась на свободную лошадь. После этого четвёрка, не мешкая пустив коней вскачь, исчезла в темноте. Никому не было дела до них, кроме лающих вслед собак. Ян постоял ещё немного, вслушиваясь в отдаляющийся топот копыт. Вот звуки стихли совсем, и подпоручик с довольным видом направился в сторону дворца. Ему предстояло проверить, как несут службу охранники. Но не успел он ступить и шагу по садовой дорожке, как был схвачен за руки с обеих сторон и обезоружен. Затем ему посветили в лицо масляным фонарём. — Он! — сказал утвердительно знакомый голос. — Ян-усто! Ведите его. Это были последние слова, которые он услышал в ту ночь. Ему немедля напялили мешок на голову и потащили вон. Утром он уже очнулся во дворцовом зиндане. Глава 3 1877 год. Бухарский эмират. Поездка в княжество Сват Ян находился в глубокой яме высотой в три и шириной в две сажени. Его лицо, разбитое вчерашними тумаками нукеров, освещалось лучами солнца, проникающими сквозь решётку, которая закрывала зиндан. Мицкевич со стоном повернулся на спину, затем, превозмогая слабость, сел и стал медленно ощупывать себя. Кажется, кроме нескольких ребер, ничего не сломано. Он даже не помнил, как его спустили в яму. Судя по самочувствию, особо не церемонились — просто сбросили. Возможно, боль в рёбрах и есть результат падения. Если так, то легко отделался. Но отделался ли?! Какая его ждёт судьба? Отведут на Регистан и «секир башка» или прямо здесь зарежут? Да, вряд ли будут водить на площадь, им теперь ссориться с русским царём ни к чему — сделают всё по-тихому. — Эй, урус! — послышалось сверху. — Ты там живой? — Живой… — ответил слабым голосом Мицкевич. — На, держи! А то подохнешь раньше времени! Ха-ха-ха… К ногам Яна упала половина лепёшки. Она была ещё тёплой, наверное, только из тандыра. Через минуту на верёвке спустили кувшин. Мицкевич припал губами к носику и стал жадно глотать воду. Потом догадался отвязать верёвку, чтобы не вытянули обратно. С них станет… Потянулись долгие мучительные дни и ночи на дне ямы. Земляной пол, пропахший мочой и экскрементами, нисколько не способствовал раздумьям. Так же, как и в первый день, каждое утро ему бросали половину лепёшки и спускали на верёвке кувшин с водой. Несмотря на ужасающие условия, Ян чувствовал себя с каждым днём лучше. Молодой, крепкий и тренированный организм с лёгкостью справлялся с трудностями. Рёбра срастались. Однажды ему спустили на верёвке кетмен и ведро. — Урус! Чистить будем яму! Копай! Ян с удовольствием принялся за физический труд: глядишь, и в яме дышать станет легче. С помощью кетмена он снимал верхний слой грунта, складывал в ведро и отправлял наверх, а оттуда вместо наполненного опускали пустое ведро. Так, за пару часов работы, Мицкевич вычистил всю площадку. Когда он, отправив инструменты надсмотрщику, приготовился отдохнуть, к его ногам снова упал конец верёвки. На этот раз это был аркан, свитый из нескольких бечёвок. — Урус! Привязывайся! Будем тебя поднимать… Теперь Ян узнал голос — он принадлежал Файзрахману, племяннику командира охранников эмира. Как только Мицкевича подняли наверх, его подхватили два нукера, скрутили руки назад и крепко связали. Затем затолкали в стоящую рядом крытую арбу и, грохоча колёсами по мостовой, долго везли по улицам города. Через какое-то время повозка остановилась в одном из дворов, обнесённом высоким дувалом[14]. Яна стащили с арбы и завели в просторную комнату большого дома. — Раздевайся, урус! — Как я разденусь, если у меня руки связаны? Подошёл один из молодчиков и, срезав кривым ножом верёвки, отскочил в сторону. Помимо двух нукеров и Файзрахмана в комнате находился ещё один человек — по всей видимости, хозяин дома — пожилой, но крепкий узбек с чалмой на голове. — Раздевайся! — снова приказным тоном сказал Файзрахман. — Всё снимай! Сапоги тоже! Мицкевич стащил сапог и, неожиданно изловчившись, кинул его в лицо рядом стоящего нукера, затем подсёк ударом ноги и свалил на пол. Овладев его ножом, развернулся в сторону невольных зрителей, на мгновение опешивших. Но они быстро очухались и стали лихорадочно хвататься за оружие, лежавшее в ножнах. Но Мицкевич был быстр, как разъярённый барс. Два молниеносных движения трофейным ножом — и два нукера, успевшие лишь наполовину вытянуть сабли из ножен, скрючившись, схватились за раненые плечи. И вот уже нож приставлен к горлу Файзрахмана. Тот, побелев, прижался к стене. — Не убивайте меня, Ян-усто! — Ах, теперь я усто?! Теперь не урус?! Говори быстро, если жизнь дорога, куда меня привезли и что собирались делать? — Привезли тебя ко мне, урус, — послышался сзади спокойный и твёрдый мужской голос. — Не оборачивайся и опусти нож, иначе я разнесу твою голову! Ян ощутил затылком прикосновение холодного металла. «Мультук!» — понял Мицкевич по запаху тлеющего фитиля. Он уронил нож под ноги и тут же получил удар по голове прикладом оружия. Теряя сознание, успел подумать: «Снова отвлёкся, как тогда в бою…» — А собираемся мы продать тебя в рабство, урус! — закончил ответ мужчина уже потерявшему сознание русскому. Человек, держащий в руке мультук, был тот самый пожилой чалмоносец. Он повелительно взмахнул рукой, и нукеры бросились раздевать Мицкевича. В два счёта стянули оставшийся сапог, освободили от одежды, сорвали нательный крест, затем стали снова одевать Яна, но теперь уже в другое облачение. Вскоре на полу лежал босой, мало отличимый от остальных восточный человек. Лишь цвет кожи выдавал в нём чужестранца. Через некоторое время Ян очнулся и обнаружил себя одиноко лежащим посреди большой пустой комнаты с зарешёченными окнами. Опять косо падали солнечные лучи, как тогда в яме, — солнце явно хотело поддержать человека своим теплом. У Мицкевича страшно гудела голова и болели повреждённые рёбра. Он подвигал во рту непослушным языком, пытаясь вызвать слюноотделение, — горло было сухое, словно посыпанное горячим песком. — Воды! — просипел он. — Э-эй! Кто тут есть? Э-эй… Его слабый возглас остался без ответа. Силы покинули подпоручика, и он снова впал в забытье. В полусне, в полубреду ему приходили виденья, будто они с Ольгой в Оренбурге едут на санях, запряжённых в тройку белых коней с бубенцами. Девушка смеётся, радостная и счастливая. Говорит ему: — Спасибо, сударь, что вызволили меня из плена басурман. Папенька доволен, обещал вам сапоги подарить. А то вы всё босиком да босиком… Мёрзнут же ноги! Опять смеётся во весь голос. И правда, Ян смотрит на свои голые ноги, слегка припорошенные снегом. Сам в тулупе, а ноги без сапог. Они и впрямь мёрзнут. «А где ж я сапоги потерял?!» — думает подпоручик. Хочет полами тулупа прикрыть, но не достает. — Но-о! Урусы проклятые! — кричит кучер по-узбекски. «Странно, почему кучер узбек?» — опять удивляется Мицкевич. Кучер машет плёткой, подгоняя лошадей, и попадает по ногам подпоручика обжигающим ударом. Мицкевич вздрагивает от боли и… просыпается. Лежит и, не открывая глаз, прислушивается к ощущениям: всё так же болят голова и рёбра, теперь присоединилась боль в стопах. Новый обжигающий удар по пяткам. — Просыпайся! Очнись, проклятый урус! Мицкевич открывает глаза и видит ненавистную бородатую рожу Файзрахмана. Тот сверлит подпоручика расширенными зрачками, склонившись над головой. От него пахнет гашишем и бараниной. — Воды! — просит Ян, еле ворочая пересохшим языком. — Сейчас угощу тебя водой, урус! — кривляясь, говорит Файзрахман и замахивается плёткой, чтобы снова ударить. Но хлопок в ладоши, громко прозвучавший в пустой комнате, останавливает замах на полпути. — Дайте ему воды! — звучит знакомый властный голос. В дверях тут же появляется нукер с кувшином. Он сам наливает в пиалу воду и подносит к губам Мицкевича. Ян осушает посуду в несколько глотков. Живительная влага разносится по телу, принося облегчение. — Поставьте его на ноги! Нукеры рывком поднимают подпоручика с пола. У Яна слегка кружится голова, но он достаточно крепко стоит на ногах. — Ты можешь идти? — спросил пожилой узбек в чалме. Мицкевич посмотрел на свои босые ноги, подвигал пальцами и отрицательно покачал головой. Пожилой узбек понятливо хмыкнул. Затем хлопнул в ладоши пару раз, и снова, как по мановению волшебного жезла, из дверей появился человек, неся в руках махси — невысокие кожаные носки, считай сапоги без каблука. — Надевай! Человек, принесший обувь, знал своё дело — махси оказались впору, хотя и ношеные. — По дому можешь ходить в них, — сказал узбек в чалме. — Для улицы подберут туфли-кавуш. Предупреждаю, урус, не пытайся сбежать и не причиняй вреда моим людям! Иначе подрежут твои пятки и затолкают туда конский волос. Надеюсь, ты знаешь, что это такое?! Мицкевич понятливо кивнул. Он знал об этом изощрённом методе азиатов. Рабов или пленных, склонных к побегу, ловили, делали острым ножом несколько надрезов на пятках. Туда заталкивали рубленый конский волос. Когда рана зарастала, волосы причиняли боль несчастному при ходьбе. Он мог передвигаться только на коленях или враскоряку, наступая лишь на внешние края ступней. — Поживёшь тут малость, пока всё не успокоится, — продолжил пожилой узбек. — Как перестанут тебя искать русские, тогда и решим, что делать. Подпоручика отвели в другую комнату, поменьше размером и с одним зарешечённым окном. Из него открывался вид на двор, а за забором были видны только крыши близлежащих домов. По двору сновали люди, выполняя разнообразные поручения. Вот прошли к воротам нукеры эмира. Ян заметил, что Файзрахман задержался и принял из рук узбека в чалме мешочек с монетами. Судя по всему, суровый аксакал окончательно стал полновластным хозяином Мицкевича. …Звали узбека Маджид. Он был одним из сановников эмирата. Поговаривали, что Маджид, несмотря на кажущийся аскетизм в повседневной жизни, был одним из богатейших людей страны. Под его началом находились вопросы торговли, налогов и таможни. Он контролировал несметные товарные потоки, не брезговал и участием в торговле живым товаром. Маджида, в день ареста Мицкевича, соизволил вызвать к себе сам эмир. — Маджид, — сказал он, перебирая в руках чётки. — Твоему эмиру нанесено оскорбление. Надо придумать, что делать с этим русским. — Как прикажете, мой повелитель! — ответил Маджид, прижав руку к сердцу и склонив голову. — Если пожелаете, мы его кинем на съедение волкам или сбросим с самого высокого минарета. Или вы хотите, чтобы ему перерезали горло на Регистане?! — Нет, Маджид! Если бы мне была нужна его смерть, я позвал бы не тебя. Твой эмир желает, чтобы он мучился долгие годы, вспоминая совершённую ошибку. Твой эмир желает, чтобы ты его продал в рабство. И подальше отсюда, где нет влияния русских. — Слушаюсь, повелитель! Нельзя сказать, чтобы Мицкевича не искали на территории Туркестанского генерал-губернаторства. Наместник метал громы и молнии от бешенства: — Как это так? Пропадает подданный Государя Императора, а вы даже ухом не повели? Найти немедленно и представить пред мои очи! Если он запил, я с него три шкуры спущу, не посмотрю, что благородных кровей. Позорите меня перед Его Высочеством Эмиром. Сегодня он целый час сокрушался по поводу исчезновения инструктора его нукеров. — Ваше превосходительство, а может, его сам эмир того?!. — Что? Даже думать не смейте! Ищите лучше! Поспрашивайте, кто и где его в последний раз видел! — Спрашивали уже… Говорят, что к купцам приходил нашим, шептался о чём-то. Может, с ними уехал?! — Пошлите гонца в Самарканд! Пусть узнают, был среди них офицер или нет. Может, на самом деле ослушался меня. Приходил он ко мне, просился в действующую армию. — Слушаюсь, Ваше превосходительство!