Калеб понял, что с него женских смертей достаточно. – Клянусь, Роза, я не знаю. – Прошу-у-у-у-у! – взвыла она протяжно и жалобно, совершенно по-детски. Ему все же удалось вырваться из ее хватки, и теперь так и подмывало заткнуть уши. – Я ведь не дура! По мере того как ее ненависть иссякала, уходила и его оторопь; каждый мало-помалу возвращался в привычное русло. Калеб погладил Розу по щеке, будто это взаправду могло чем-то помочь. – Он не делится со мной такими подробностями. – Это прозвучало бессмысленно, но другие слова попросту не шли на ум. – Но… – Я не лгу тебе, Роза. Вилли – скрытный сукин сын. Ему бы быть здесь лично и перед тобой хорошенько объясниться. Вот же мачо недоделанный… – Ты гребаный кусок дерьма, Калеб. Ты лжешь, – прошипела Роза. – И ты всегда был именно таким. Лгуном! «Нет, – подумалось ему, – не всегда». – Вали отсюда, Калеб! Убирайся! Прочь с глаз моих! Оставив Розу стоять на коленях, он схватил лежащее на кресле пальто. Джоди, чуть посторонившись, пропустила Калеба к двери, заблаговременно отвернувшись, давая понять, что поцелуев на прощание не надо. Невнятные звуки преследовали Калеба, когда он спустился на три лестничных пролета и прошел мимо стойки регистрации. Парень на проходной все так же сражался с математикой. Он не поднял глаз, когда Калеб, помахав студенческим билетом, вынырнул наружу, в метель. Какое-то время Калеб просто бесцельно кружил в ореоле снежинок. Снег бил по глазам и обжигал не хуже песка, которым дьявольский ветер засыпал во время рождественских каникул. Так прошло добрых пятнадцать минут – четверть часа в блуждании по чьим-то следам, тянущимся через весь двор, стремительно исчезающим под наносами. Не вполне отдавая себе отчет, Калеб направился к культурно-спортивному комплексу и поднялся к студии радиовещания, на лестнице отряхнув, насколько возможно, снег со своих ботинок. ХЛОП сегодня в эфире. Калеб не был уверен, должен ли здесь находиться, но уж лучше посидеть в тишине с дремотствующим Лягухой Фредом, чем одиноко томиться в комнате, библиотеке, посреди бури, или выискивая Вилли. Калеб даже не выведал, как Роза узнала, что Вилли ей изменяет. На станции крутили концертную запись Alice’s Restaurant Massacree. Пронзительный голос Арло Гатри[14] периодически тонул в смехе аудитории, потешающейся над комической двадцатиминутной отповедью о войне и мире, хиппи и горестях жизни на свалке. Шишка Боб, сидевший на корточках в углу и рывшийся в стопке потертых обложек альбомов и футляров для компакт-дисков, поднял глаза. Его ярко-розовая лысина мерцала, жидкие усы находились словно бы в непрестанном движении. – Ого, Дедушка Мороз пожаловал, – усмехнулся он. – А подарки-то принес? Калеб увидел свое отражение в зеркале за стеллажами позади Боба. Волосы и куртка стали совершенно белыми, обветренное лицо раскраснелось. Калеб осмотрел себя под разными углами, зная, что скоро именно так и будет выглядеть – слишком рано поседеет. – Давненько не видел тебя и Вилли-боя, – сказал Боб. – Что за дела? – Ты поверишь, если я скажу, что на нас свалилось много работы? – Только в том случае, если докажешь, что записался волонтером в детский дом, сдал пол-литра крови и собрал три тонны алюминиевой фольги для ежегодной акции по утилизации. – Хороший ты человек, Бобби. Шишка Боб пожал плечами. – Напомни, на каком альбоме Дилана песня Lily, Rosemary and the Jack of Hearts? – Highway 61? – Не, этот я первым делом проверил. Ты, кстати, какими судьбами? – Лягуха Фред уже в кондиции? – Ага, забалдел на диване, как всегда. У него есть еще около пяти минут, чтоб прийти в себя, прежде чем Арло доведет дело до конца. – Как думаешь, у него получится держать эфир? Боб поднял на Калеба почти стопроцентно серьезный взгляд. – Мы оба знаем, что он всегда так выступает. Калеб кивнул. – А когда снова будет твоя смена? – В четыре. – Боб посмотрел на часы. – У тебя, кстати, есть аж десять минут, чтобы пошалить в эфире, если захочешь. Я закрою глаза на любые твои закидоны. – Он повертел в руках коробочку с альбомом Боба Дилана Blood on the Tracks. – Ага, вот этот говнюк мне и нужен. Жаль, что в последнее время так часто заказывают откровенно попсовую фигню. Жалкая британская пародия одновременно на Skinny Puppy и Nine Inch Nails – вот что сейчас бьет хит-парады. А я считаю, надо играть настоящую классику. Калеб швырнул пальто на вешалку через всю комнату, промахнулся и вошел в будку для вещания. Там, обняв подушку, с которой не расставался, лежал Лягуха Фред в великолепной визионерской полудреме. На нем была плохо сидящая хоккейная майка, задранная до пупка и являющая на всеобщее обозрение длинные болезненно-розовые растяжки на животе. Сокурсники ошибочно принимали Фреда за порочно ленивого или страдающего клинической депрессией человека, но Калеб знал, что Лягуха – один из самых преданных своему делу и дисциплинированных людей на всем свете. Эти же сокурсники могли взглянуть на Вилли и сказать – вот какого идеала может достичь по-настоящему целеустремленный человек; но они не догадывались, что тягать железо для Вилли было уж точно не сложнее, чем дышать. Никогда Вилли себя ни к чему не принуждал и ни в чем не ограничивал – кто угодно, только не он. А вот Лягуха Фред основательно поработал над собой, почти полностью отказавшись от бодрствования и пожертвовав хорошей физической формой ради попытки развязать жуткий гордиев узел своих преисполненных скрытыми символами кошмаров. В тайниках подсознания Лягуха тщился обрести и выковать новую науку – что-то вроде психотеологии. Калеб не знал, успешны ли эти попытки и поиски и в какой момент жизни Лягуха понял, что должен встать именно на такой путь – и более ни на какой. Джоди ненавидела этого парня самой лютой ненавистью. При любом его упоминании она темнела лицом и кривилась от отвращения. «Прирожденный лентяй» – так она его называла. И, как понимал Калеб, отчасти в ней говорила зависть. Лягуха происходил из состоятельной семьи и мог себе позволить не слишком печься об успеваемости – на его будущем оценки едва ли сказывались. В конце концов он просто унаследует отцовский бизнес по разработке программного обеспечения и либо сам встанет у руля, либо продаст более компетентным людям и будет жить на проценты в свое удовольствие. Несмотря на такие перспективы, Лягуха каждый год исправно попадал в список почетных стипендиатов декана. Он как-то умудрялся находить время вкалывать не на страх, а на совесть. Калеб любил этого парня. Их взаимоотношения были основаны на полном и незамутненном принятии, не омраченном осуждением по этическим или каким-либо еще причинам. Безмолвность Лягухи оставалась для Калеба чуть ли не единственной универсальной добродетелью. Чем-то таким, что можно было разделить без препон. Сидеть рядом с этим спящим телом было все равно что находиться перед могилами близких, которые умерли прежде, чем ты успел сказать, как сильно их любишь. Мертвым можно было доверить свои секреты, как и мудрому Лягухе, который всегда слушал, но ничего не сознавал – во всяком случае, так Калебу казалось. Подушки, зажатые меж коленей спящего, выбрасывали перья в воздух всякий раз, когда тот ворочался особенно беспокойно. И не было в этом парне никакой лени. Напротив, он был весь посвящен одной лишь работе над собой. Калеб сел за пульт, надел наушники, повозился с панелью управления, вспоминая, как тут все устроено. Alice’s Restaurant Massacree подошла к концу. Лягуха застонал, приподнялся на локтях в попытке усесться прямо. – Расслабься, – сказал Калеб. – Я подхвачу. Лягуха устало моргнул и обессиленно откинулся на подушку. Включив кнопку «В эфире», Калеб помолчал немного. Так и не придумав остроумного приветствия, он поставил песню Love Will Tear Us Apart группы Joy Division – товар, что и говорить, лежалый, но зато как звучит! В очередь он поставил I’ll Never Write Зенит Брайт. Была в этой песне какая-то любопытная строчка – захотелось вдруг переслушать. Что-то про предохранители… В комнате без окон становилось все жарче и жарче. Хотя она была почти такого же размера, как та небольшая кладовая в подвале библиотеки, тепло и свет придавали этому месту совсем другую атмосферу. Калеб тер глаза, пока не начал видеть красные звезды. – Каков ответ? – шепотом спросил он. Лягуха Фред вздохнул и что-то пробормотал. Калеб повернулся на сиденье, стараясь сильно не шуметь. При должной сноровке можно было попробовать поболтать с Лягухой Фредом в том сумрачном состоянии между явью и бодрствованием. – Что ты видишь? – спросил Калеб спокойно и терпеливо, растягивая слова так, как они звучали бы во сне. – Оно настоящее, – сказал спящий Лягуха Фред. – Что? – Это место. – Что за место? – Ад, – коротко рубанул Лягуха. К концу песни он добавил: – Рай. Смерть. – Он стал дышать часто, неровно, делая мелкие нервные вдохи. Его глаза беспокойно метались под опущенными веками. – Место, где нас всех держат. Калеб откинулся на спинку стула. Подошла очередь Зенит Брайт. – Они – повсюду, среди нас, – прошептал Лягуха. – Ты прав. – Даже сейчас. – Да. – Их так много. – Поможешь мне найти ее, Фредди? Брови Лягухи Фреда нахмурились, губы вытянулись. Его дыхание становилось все более судорожным, галопирующим – ему снился кошмар. – Ты поможешь мне найти Сильвию Кэмпбелл? – спросил Калеб. Возможно, имя, которым она назвалась, тоже было фальшивым. Но сейчас он так усердно думал о ее жизни и смерти, так сосредоточился, что прорвался сквозь ложь. Калеб верил, будто индеец навахо, что имена обладают силой и могут воскрешать мертвых, пусть даже только в мыслях. Сильвия Кэмпбелл. Ангел. Она или кто-то еще – возможно, сестра, – мгновение поколебавшись, выступила из вечного сумрака и подошла поближе. – Ты можешь сказать мне, что ей снится? Спроси ее, Лягуха. Спроси ее, кто это с ней сделал.