Фред нетерпеливо кивнул. И каждый раз, когда ко мне ты ближе, Я думаю, ты просто нападаешь, Твой голос в темноте звучит все тише, И встреч ища, ты связь со мной теряешь. Ты слишком глуп для всех моих загадок, Моих секретов ты не разгадаешь… Так пела Зенит Брайт, чеканя слова в ритме, от которого сводило живот. …и вот, когда сгорит предохранитель, — Терять тут будет нечего, пойми: Как ночь придет, уснут глаза твои, И как бы ни хотел того ты, нет — Не стану я писать тебе в ответ. «А когда сгорит МОЙ предохранитель?» – спросил себя Калеб. Фред тихо застонал, воздух со свистом покинул его грудь. В носу у него клокотало. – Не надо, Калеб… не сто́ит, – бормотал он. – Что? О чем ты? – Не надо!.. – Хуже не будет, – вполне уверенный в своих словах, ответил Калеб. Сильно дернувшись, Фред задел Калеба кулаком, выпростав вперед руку. Слезы текли по лицу спящего, будто ему снилось что-то безмерно грустное. Схватив Калеба за ворот рубашки, Лягуха отчаянно притянул парня ближе к себе. – Ангел, – прошептал Фред в полубреду. – Она будет на той вечеринке. Часть вторая. Сон тени 8 По дороге к Авеню Калеб угодил в метель. К тому времени, как он добрался, уже стемнело и по улицам сновали туда-сюда снегоуборочные машины. Он сел в автобус, идущий в центр города, и полчаса спустя сошел на углу в двух кварталах от «Ухающей совы», стриптиз-клуба, где выступающие девушки по большей части были даже младше самого Калеба. За аллеей, к северу от заведения, можно было разглядеть слабый отблеск мерцающих свечей, освещающих витражи собора Святого Игнатия. Повернувшись лицом к огонькам, Калеб осенил себя почтительным крестным знамением. Он уважал веру не только потому, что сестра посвятила ей столько времени, но и из-за своих особых символических отношений с образом пригвожденного мужчины, страдающего на кресте. Интересно все-таки, что сломало сестру окончательно? Те насильники в зеленом фургоне? Или незавидная участь была прописана прямо в хромосомах? Парень надеялся, что Христос сможет простить сестру или что она сможет простить Бога, потому что сам Калеб никогда не смог бы сделать ни того ни другого. Дверной проем загораживала свисающая до пола штора из бусин, зал весь провонял кислым пивом и марихуаной. Вонь хлопнула Калеба по лицу, словно крыло летучей мыши, – голова пошла кругом, и он чуть не упал. Потребовалось некоторое время, чтобы к такому привыкнуть. Отодвинув завесу, он скользнул в «Ухающую сову»; лучше уж сюда, чем в церковь, – в его случае неизвестность сулила бо́льшую безопасность. Всего пять часов, но шоу – уже в самом разгаре, народу полно, что и неудивительно при такой-то погоде. Оглядевшись в поисках Вилли, который частенько сиживал здесь, блаженно пялясь на девок, Калеб не смог разглядеть здоровяка среди толпы теней. Руки Калеба вдруг задрожали, когда он потянулся за бумажником. Парень никогда не думал, что скажет это, но ему ужасно хотелось выпить. «Пришло время надраться». Вышибала мог бы припарковать «Мазду» у себя в пупке, если бы внутри не было столько ворсинок от футболки с логотипом «Харлей-Дэвидсон». Волосатый пивной живот нависал над ремнем огромным мясным кулем. Вышибала проверил университетское удостоверение Калеба и мерзко хихикнул, как обычно хихикают люди его профессии, когда видят, что перед ними – слюнтяй, студентишка. Калеб забрал свой студенческий билет, изо всех сил стараясь удержать дрожащую руку на бумажнике. Охранник немного посторонился, неопределенно пожав плечами, и пропустил парня вперед. Музыкальный автомат исторгал Nocturnal Emissions[15], дощатый пол мелко вибрировал. Гул пронзил грудь и подкатил к горлу. Краем глаза Калеб заметил долларовые купюры, колышущиеся в дымном воздухе, боковым зрением уловил силуэты танцовщиц, занятых своим делом, томных и порочных. Но эта часть представления парня не интересовала. Он направился прямиком к стойке у дальней стены. Официантка подскочила к нему прежде, чем барменша на другом конце зала успела подняться со стула. Обе рассчитывали на чаевые и были такими же соблазнительными, как девчонки у шестов. Или даже более: все-таки наряды оставляли пространство для фантазии. Густой шлейф сигаретного дыма тянулся за официанткой, когда она бочком прошла вдоль стойки и подступила к Калебу чересчур близко, заставив его напрячься. Скорость – насущная необходимость в стрип-клубах, тут все двигаются в темпе, пускай и с разными целями. Губы официантки казались такими мясистыми и толстыми из-за чересчур щедрого слоя губной помады вишневого цвета, а на лице красовалось так много подводки для глаз, что девушка походила на египтянку, мажущую пепел вместо туши для ресниц, чтобы уберечь глаза от соблазнов, насылаемых мертвецами. Может быть, она знала что-то, Калебу неведомое. – Привет, малыш! Тебе чего? – Два бойлермейкера[16] с чем-нибудь покрепче. – Плохой день в школе, да? – спросила она с особой интонацией, как учительница в начальных классах, перед которой – маленький мальчик в блестящих калошах, с коробкой для завтрака в руках и свежим маминым поцелуем на щеке. Калеб нервно сжал и разжал пальцы. Порой он почти тосковал по такому обращению. Официантка обошла барную стойку с другой стороны и сама приготовила парню напиток, протянула двойную порцию бурбона «Четыре розы» и кружку разливного пива. – Вот, держи. – У нее была приятная улыбка, из тех, которым хотелось бы, но никак не получалось доверять. – Тебе дать спичку, чтобы поджечь это дело, милаш? – Нет, спасибо. – Калеб вылил шот в кружку и залпом выпил напиток еще до того, как пиво начало пениться. Это было глупо – вести себя так в присутствии официантки, но парень ничего не мог с собой поделать. Девушка склонила голову набок, словно собака, заслышавшая странный звук. – Ты только что обессмыслил весь коктейль, разве нет? Бурбон должен был закипеть! – Смысл в том, чтобы напиться. – И это все, что тебе нужно, да? Ладно, тогда… еще по одной? – Конечно. – Ты что, завалил экзамен? – Она сказала это шепотом, чуть иронично, но не без личной горечи и достаточно громко, чтобы парень услышал. Улыбка не сходила с губ официантки, и она продолжала с интересом смотреть Калебу прямо в глаза. Это обезоруживало. Он вдруг понял, что ему даже нравится ее безумный «египетский» макияж. – Даже не постоял, о девочек глаза не помозолил. Помозолил. За всю свою жизнь он ни разу не произнес это слово. – Может, мне на тебя глазеть приятнее. – О, ты такой милый. Ее темный взгляд пронзил Калеба, и теперь, кажется, это была лишь игра – причем игра, которая девушке порядком надоела. Стоило проявить хоть призрачный интерес – и все насмарку. Она протянула Калебу напитки, и на сей раз он даже не потрудился смешать их. Залпом выпил бурбон, а затем сделал большой глоток пива. В два счета Калеб осушил всю кружку и позволил последним каплям покружиться во рту, прежде чем проглотить их. Этому его мать Джоди научила. – Еще одну? – попросил он, понимая, что слишком торопится даже для такого местечка – недолго и вышибалу заинтересовать. Калеб представил, как все зеркала в зале синхронно разлетаются вдребезги, как подлетает в воздух мебель, как окровавленные девицы, завывая безумными фуриями, голышом выбегают на мороз. – Пожалуйста, – добавил он. – Конечно, но, может, все-таки повернешься и немножко посмотришь на девочек? Передышка еще никого не убивала, дорогуша. – Ладно. По рукам. На этот раз он позволил девушке поджечь бурбон, прежде чем опустить его в пиво и дать всему напитку вспениться. Все по правилам. Калеба удивляло, что официантка будто бы сама получала какое-то удовольствие, готовя коктейль именно так. Парень щедро отпил, последний глоток осел на языке, ликер вдарил по вкусовым рецепторам. Припечатав о стойку мятую двадцатку, Калеб развернулся и побрел поближе к столикам у самой сцены. Вспышки стробоскопического света и тускло мигающие неоновые вывески то и дело выхватывали из темноты знойных, мокрых от пота призраков, льнущих к хромированным серебристым шестам, сводящих и раздвигающих бедра, изгибающихся над подмостками арками спектральной плоти. Мрак на миг разорвался от ярко-белого, затем от пары красно-оранжевых вспышек, прежде чем почернеть вновь и скрыть их всех. Невозможно было наверняка подсчитать всех выступающих девушек: свет мерцал так злобно, да и содрогания танцовщиц, спазматические и механические, напоминали движения автоматонов. Но толпа у их ног явно была в восторге. Мальчишки и старики улюлюкали, будто охотники, сбившие в полете желанную дичь. Но вот стробоскопы погасли, и свет в зале ярко вспыхнул, одномоментно залив все и вся холодной суровой ясностью, от которой у Калеба закружилась голова. Потребовалась минута, чтобы привыкнуть к бледности голых тел, неожиданному простору, боли в мозгу. Почти сразу Калеб увидел Вилли. Тот сидел в конце первого ряда, перед ним выстроилась шеренга из шести пустых пивных бутылок. Откинувшись на спинку стула, Вилли смотрел на сцену. Стриптизерша перед ним хулиганила по-всякому, заманчиво потряхивала грудью перед его лицом. Калеб стоял и смотрел.