Дом профессора Йоквера, подобно хозяину, стоял с таким пренебрежением, что вызывал гнев одним своим видом. Сочащееся из него зло казалось почти осязаемым. Свет луны в призме этой скверны преломлялся во что-то принципиально иное. Ветви больных деревьев изгибались карциноидными фракталами: они торчали, как изогнутые копья, пронзая небо, цепляясь за разбитые, забитые снегом водосточные желоба и внахлест ложась на крышу, богатую на положенную вкривь-вкось черепицу. Лужайка представляла собой коллекцию из оврагов и канав, отличное место для сокрытия тел. Даже снег казался ненастоящим – слишком много оттенков отличало его от белого. Дом был ужасен, но это не имело большого значения. Декан держал Йоквера на короткой ноге, но – не слишком короткой. Калеб стоял снаружи. Его галстук все еще был завязан, полы пальто трепетали на ветру. Отсюда парень мог видеть все окна профессора Йоквера, уродливый медный дверной молоток и кривой крутящийся флюгер. Калеб отступил на полшага вправо, окинул взглядом улицу и увидел, что далекие огни резиденции декана все еще горят. Все роскошные авто покинули район – мэр, члены попечительского совета и прочие влиятельные лица отбыли по домам, сытые и довольные. А Джоди наверняка все еще где-то там. Отцовская булавка для галстука тяжело давила на грудь. Родитель бросил школу лет в шестнадцать, и Калеб был должен пойти по его стопам. Устроиться работать, скажем, на сталелитейный завод, вступить в хороший профсоюз, набить сорокалетний стаж для соответствующей отметки в трудовой книжке. Не такая уж и плохая участь, если подумать, – провести остаток жизни, разливая жидкий металл по формам. Запасшись ватными подушечками и бинтами, Калеб перевязал раны в ладонях, пока кровь не залила всю комнату. Узлы он затягивал зубами. Двигался очень тихо, стараясь не потревожить сон Мелиссы Ли. Уходя, парень натянул одеяло ей на плечи и поцеловал в лоб, как любящий брат, которым у него никогда по-настоящему не было шанса стать. Итак, стигматы всегда открывались при чьей-то смерти. Значит, Лягуха Фред был уже мертв. Душа Калеба оцепенела. Сестра снова что-то втолковывала ему, размахивая у самых глаз распятием. Ее изорванное монашеское одеяние яростно развевалось. Он смотрел на колыхания призрачной ткани, уже зная, что вот-вот произойдет: из прорех в мантии покажутся крысиные головы с острыми зубами. Сестра раскачивалась из стороны в сторону на ветру, как пугало, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, но груз распятия стал клонить ее к земле, и крысы наконец-то прогрызли призрак насквозь. Калеб наблюдал за сестрой, зачарованный, но немного настороженный очевидным символизмом, пока призрак не ушел, волоча груз Христа по грязи. Вероятно, обратиться к психиатру на днях было бы не такой уж плохой идеей. Калеб хотел, чтобы душа Сильвии Кэмпбелл дала о себе знать еще раз – появилась хотя бы на секунду с напутственным словом. Что угодно подошло бы: силуэт, просвечивающий насквозь, крик баньши, подгоняющий парня. Нечто подобное здорово помогло бы ему. Жалобная песня сирены, руны, вычерченные лунным светом. Что угодно… Но ангелы с багровыми устами оставили Калеба, и теперь он стоял один-одинешенек у бровки тротуара, глядя на дом Йоквера. В этот раз повязки оказались сработанными на совесть – даже худо-бедно остановили кровь. Учитывая, сколько времени уходило на заживление в другие, Калеб был уверен, что раны на руках уже почти закрылись. До его ушей долетел отдаленный бой башенных часов на территории кампуса – ровно пять ударов. До рассвета все дела парня в учебном заведении будут закончены. Калеб смежил веки и подумал о том, насколько же долгим выдался день. Если это, конечно, был день, а не вообще вся жизнь. Нечто очертило полный круг за прошедшее время – от рождения к смерти. Может, этот круг – сам Калеб. Может, всего лишь дурная греза. Или даже лишь тень грезы – кошмарный сон, которому приснилось, что он человек. Так что же теперь оставалось сделать? Как собрать фрагменты пазла у Калеба в руках? Мог ли Йоквер, этот безобидный пижон, быть реальным убийцей или парень неправильно расслышал Лягуху Фреда? Калеб ждал, рассчитывая увидеть Йока, спешащего в дом с окровавленными руками. Сильвия Кэмпбелл хотела получить образование и умерла за это. Лягуха сообщил о том же самом Калебу – и тоже умер. Калеб помнил, что убили кого-то еще, но это, конечно, не Джоди. По-своему Джоди всегда была в безопасности на территории кампуса. Калеб даже пожалел, что покинул ту комнату-могилу в подвале библиотеки. Свет в спальне декана горел вдалеке, безнаказанно издеваясь над парнем. Даже после того, как его неоднократно стошнило, он все еще чувствовал вкус всего, что выпил в «Ухающей сове». Все еще слышал, как Кандида Селеста спрашивает раздраженно: «В чем твоя проблема, придурок?» Калеб принюхался к ветерку, уловив ароматы хвои и мяты. Горстку хрустящих листьев смело в сточную канаву. Калеб разжал пальцы, и окровавленные ватные тампоны и бинты полетели следом за опалью. Мусор протащило по замерзшей мостовой, размотанная марля зацепилась за чахлую ветку и стала развеваться, точно серпантин. Ладони зажили, как и всегда. Узор линий жизни восстановился в прежнем виде. Калеб медленно двинулся к дому, и эхо его шагов, негромкое и отрывистое, напоминало щелканье покерных фишек. Ступив на заснеженную подъездную дорожку профессора Йоквера, Калеб огляделся. На снегу во дворе – никаких следов. Он ободрал пальто о кусты, снег с низко наклонившейся ветви просыпался за шиворот. Зрелище, конечно, унылое, но – ни тебе следов тайных захоронений, ни чего-то подозрительного в принципе. Уставившись на медный дверной молоток с выгравированной фамилией «ЙОКВЕР», Калеб взялся за дверную ручку, подергал ее наудачу. Она оказалась проржавевшей, и поначалу можно было даже подумать, что дверь реально заперта, но вот еще одно усилие – и она поддалась. Это было очень странно, но не сильно страннее того, что случилось на вечеринке. Калеб вошел внутрь. Он скользнул в темноту, не заботясь о том, в каком направлении двигаться. В конце коридора горел свет. Осторожно пробираясь между мебелью, ступая, как чуткий зверь, Калеб стал следить за собственным дыханием. Ярость, огненный шар в его груди, только и ждала повода вырваться наружу. Парню очень не понравился здешний запах. Яйца и колбаса, капуста и вареное мясо, освежитель воздуха с ароматом сирени, какая-то странная мешанина. Трупной вони сквозь нее не пробивалось, но само по себе это еще ни о чем не говорило. Или у Йока отсутствовало обоняние, или у него были не все дома, раз он даже не попытался избавиться от этого амбре. Как-то так пахли дешевые ночлежки или запущенные студенческие общаги в колледжах с низким рейтингом. Но профессор однозначно подходил этому месту. Калеб без труда мог представить Йока здесь – выставляющим оценки, пишущим рабочую программу курса, хищно принюхивающимся, бормочущим себе под нос. Из соседней комнаты донесся какой-то шум. Кто-то нарочито громко захлопнул книгу. Калеб весь напрягся. Медленным взглядом он начал обводить дом изнутри, ища опасные места и глухие уголки. Взглянув на антикварный шкаф, парень вздрогнул поначалу от вида какой-то темной и страшной фигуры, но потом осознал, что видит свое отражение в застекленных дверцах. Йоквер, Клара, декан – всем им, похоже, нравилось разглядывать самих себя. Калеб понимал, что курс этики разработали для какой-то иной цели, совсем не просвещения ради. Отсеивать слабых и использовать в своих интересах любые недостатки, какие только удастся обнаружить, воспитать новую паству. Они выявили неиссякаемую потребность Джоди в совершенствовании и воспользовались ей, заявив свои права на страдания девушки. Натаскали ее. Если бы она когда-нибудь рассказала Калебу об этом, смог бы он такое предотвратить? Стал бы вообще пытаться? Свет из соседней комнаты отбрасывал в коридор желтые всполохи. Калеб направился к двери. Медленно завернув за угол, он заглянул внутрь. Это был кабинет с обилием полок, заставленных книгами и скульптурами. В висках Калеба болезненно стучал пульс, взгляд сразу упал на горящую тусклым светом масляную лампу под зеленым металлическим абажуром, оформленную под лампадку. В темном углу комнаты, противоположном от источника света, что-то бесформенно-жуткое копошилось в старом раздвижном кресле-кровати. Отсвет не позволял разглядеть на лице фигуры ничего, кроме выставленных в улыбке зубов и двух холодных, бесстрастных огоньков на месте скрытых за очками глаз. Потом Йоквер придвинулся ближе к пятну света и погрозил Калебу револьвером, до поры лежавшим у профессора на коленях. Калеб чуть не расхохотался. «Пушка, серьезно? Поверить не могу». – Что есть зло, мальчики? – спросил Калеб. Из окна за спиной Йоквера открывался прекрасный вид на дом декана. Что-то внутри этого странного модернистского здания до того ярко горело, что впору было заподозрить пожар. – Что есть зло и что есть добро, вам известно? – Сдвинешься с места, и я тебя прикончу, – нахмурившись, сообщил профессор. – Я не сомневаюсь. – Калеб с грустной усмешкой покачал головой. – Сегодня я все узнал о ваших дьявольских проделках. Я верю, вы ни перед чем не остановитесь. Многому вы меня научили, чего уж там. – Да, и, как большинство депрессивных, неприспособленных к жизни сирот, ты идешь по жизни, ни хрена не понимая из того, чему тебя учат. – Как грубо, Йок. Пистолет дрогнул в недовольном жесте. Может, Йоквер был серьезен, а может, просто пытался вести себя непредсказуемо. Он явно только и ждал возможности уйти вразнос. Как и Калеб, впрочем. Немудрено, что их шпаги в итоге скрестились, сие было предначертано. Йок снял очки. Кажется, этому Супермену они были больше не нужны. – Ты был идеальным кандидатом, – пробормотал профессор. – Вот как? – Тебе вполне могли предложить должность в университете. – И какую же? – Доцент гуманитарных наук. Наставник. – Но я провалил отбор? – Да, к сожалению. Пускай Йоквер продолжает в том же духе и делится своими бредовыми идеями, не сознавая, как нелепо выглядит и звучит. Калеб мог бы стоять так весь день, качая головой и улыбаясь, но, если он хотел чего-то добиться, ему бы в конце концов пришлось вступить в этот безумный диалог. – Провалил лишь потому, что сказал вам в лицо, что вы ведете себя как придурок? – Не обязательно. – Йоквер отсутствующим взглядом уставился на револьвер у себя в руке. – Видишь ли, бедный мой мальчик… ты и сам уже какое-то время ведешь себя как придурок. И чем дальше в лес, тем более безумным придурком ты становишься. Но здесь через подобный процесс проходит каждый. – И что за процесс? – искренне полюбопытствовал Калеб. – Становления. Возвышения. Крушение одних столпов, укрепление других. – А-а-а, этот процесс. – Из тебя вышел бы отличный учитель. – Йок становился все более жизнерадостным, слегка помахивая пистолетом, как будто хотел, чтобы Калеб воспринял-таки идеи, которые проиллюстрирует его кончина. Профессор выглядел так, словно собирался вскочить и начать порхать по комнате, как балерина или одна из тех оперных цыпочек, что всюду разбрасывают лепестки роз. – Убейте меня, – сказал Калеб, – но, ради Христа, не заставляйте вас слушать. Очи литературных икон взирали на парня со всех концов комнаты. Бюст Эдгара По с вороном на плече. Кто-то в тени, может, Лавкрафт, может, Кафка. Фланнери О’Коннор и Карсон Маккалерс, Чарльз Буковски. На долю каждого тоже выпало немало грязи и разврата. Под перекрестными взорами этих молчаливых присяжных Калеб говорил спокойно, уже зная, каким будет приговор. – Вы говорите так, будто приемлемо делать то, что вы делаете, используя студентов лишь потому, что некоторые из них напуганы, или одиноки, или слабы, или просто молоды. Или просто очень тупые. Как я. – Он был готов охотно признать это – теперь, когда перед взором забрезжил свет. – Декан воспользовался страхом Джоди лишиться хороших оценок, чтоб завлечь ее на эту вашу черную мессу. Это вы называете творчеством? Нет, это шантаж. В этом нет, поверьте мне, ничего высокохудожественного или новаторского. Это шантаж, а ваш кружок религиозной реконструкции – просто кучка извращенцев. Думаю, Сильвия многое захотела бы рассказать миру про ваши стандарты образования. За это ее и убили. – Ты ошибаешься. Йок улыбнулся и подался вперед, словно желая еще раз продемонстрировать, что такой вещи, как движение, не существует. Рукой он оперся на письменный стол, правда, как-то неловко – бумаги слетели на пол, а массивный бронзовый бюст Шекспира на краю столешницы покачнулся. Йоквер так долго играл эту роль, что она стала частью его самого. Вероятно, он уже не мог отличить себя от созданного образа, от роли, навязанной ему Кларой и деканом. В любом другом месте Йок был бы просто этаким смешным завсегдатаем секс-шопа, листающим грязные журнальчики, извращенцем, пялящимся на стриптизерш в стеклянных кабинках, умоляющим за пару баксов раздвинуть ножки пошире и потереть о промежность резиновый банан. Здесь, однако, профессору нашли отличное применение. Пристроили на местечко с положением и авторитетом, чтобы он мог выжимать мозги до тех пор, пока из них не потечет черный сок. Нельзя было не восхититься столь остроумной кадровой политикой. – Я ошибался, считая тебя обычным клоуном, – сказал Калеб. – Признаю свой промах. Но дело было в том, что Йоквер действительно оставался клоуном, мерзким Пеннивайзом из дурного сна. Это простая статистика – то, что на каждые десять рядовых шутов приходится один настоящий псих, прячущий за гримом острое желание выпустить кому-нибудь кишки. – Боюсь, горевать о промахах теперь уже поздно, – сказал Йоквер. – Мне тебя даже жаль. Чтобы ты уразумел, что к чему, тебя пришлось буквально за ручку провести за кулисы. Как будто намеков было недостаточно. – А, ну да. Чтобы пелена спала с глаз? – На то был расчет. Калеб критически поджал губы.