– И все, что вы смогли мне показать, – это ту сцену, что я видел? Это реально все? – Ну, план пошел наперекосяк. Ты оказался законченным невротиком, я от тебя такого не ждал. – Йоквер усмехнулся, но Калеб уловил в его голосе испуг. – Видишь ли, бедный мальчик, ты и без наших игр был на грани либо самоубийства, либо маниакального психоза. Увы, наша комиссия выявила этот недостаток в тебе слишком поздно. Калеба не возмутило слово «игры». Оно вполне точно описывало происходящее в университете, и теперь парень даже мог попытаться просчитать ситуацию на ход-другой вперед. – Скажи мне, Йок, из какого отстойника психопатов вроде вас достают? – Послушай, бедный мальчик… – Перестань меня так называть. Что стало с Лягухой Фредом? – Понятия не имею, о ком ты говоришь. – Смысл теперь прикидываться? – Никакого смысла. – Ладно, давай я задам тебе вопрос попроще. – Валяй. Смотри, чтобы я не заскучал. Йок зря бахвалился. Его кадык напряженно подергивался, профессор часто сглатывал слюну, хоть и пытался это всячески скрыть. Желваки выдавали его с головой. Йок отчаянно хотел показаться готовым ко всему, бесшабашным хозяином положения. Но достаточно было на него прикрикнуть, чтобы этот властитель душ скатился на пол весь в слезах. – Как ты узнал, что я приду сюда сегодня вечером? – Конечно же, мне доложили о твоей неспособности оправдать ожидания Клары и твоем нежелании принять, э-э-э… – Пистолет чуть дрогнул в руке профессора. – …скажем так, те привилегии, которые мы предлагаем. Было совершенно логично предположить, что увиденное скажется на твоей предрасположенной к религиозному бреду личности и ты отправишься в потешный крестовый поход против сил зла. Ну а то, что ты первым делом нанесешь визит мне… да тоже, в общем-то, очевидно, тут к Сивилле[25] не ходи. Йоквер неприятно усмехнулся и многозначительно поиграл бровями. Калебу почти захотелось поподробнее расспросить профессора о силах зла. Взять тетрадку и составить маленький походный гримуар, пронумеровать всех демонов, запомнить имена. Но это наверняка выйдет боком. На по-настоящему важные вопросы Йоквер отвечать не станет. – Почему ты убил Сильвию Кэмпбелл? – спросил Калеб. – Я сам нашел эту милую и способную девушку. Создал личность, под которой ты ее знаешь, и позволил поступить в наш университет. – Какое исключительное благородство. – Я ввел ее в наш круг. Калеб медленно, будто во сне, двинулся вперед, и Йоквер поднял револьвер немного выше, целясь парню между глаз. – Но убивать-то зачем? Объясняй давай. – А стоит ли мне ради тебя напрягаться, пацан? Какой в этом смысл? – Просветите меня, профессор. Расскажите мне, кем вы на самом деле являетесь. Но Калеб понимал, что, вероятнее всего, не услышит ничего нового. Удивляться-то больше нечему, в наше-то беспокойное время, и он даже чувствовал себя глупо из-за того, что наделил произошедшее такой бездной смыслов. Просто так уж устроен мир: монахинь здесь насилуют в зеленых фургонах, физруки крутят романы со школьницами, копы устраивают ограбления банков, первоклассники душат новорожденных братьев и сестер, чтобы родительская любовь доставалась только им. Вампиры, призраки и ангелы, тайные культы растлителей малолетних, послушники Молоха – даже если на их реальное существование кто-нибудь когда-нибудь откроет миру глаза, все эти вещи даже не станут чем-то по-настоящему шокирующим при таких-то вводных. И люди в мантиях мудрецов, столь охотно ставящие ничего не значащие «пятерки», так же охотно улучат возможность перерезать тебе горло – просто потому, что так надо. – Мы – наставники, – произнес Йок, и это прозвучало почти серьезно. Калебу вспомнились слова, оброненные как-то Лягухой Фредом в эфире ХЛОП, слова, не дававшие с тех пор покоя. – Если ты управляешь сном о мире – ты управляешь миром, – сказал Калеб. Йоквер недоуменно изогнул бровь. – Ты не поэт, Прентисс. Кого бы ты сейчас ни цитировал – у тебя самого на стихи фантазии не хватает. Так сильно копаешься в себе, а находишь один только шлак без единого алмаза. Бедный увечный ребенок, полагающий, что умеет тонко чувствовать. Да если бы твоя тупая девка не сторговалась по дешевке, чтобы нас немного развлечь, тебе, вероятно, до сих пор было бы все равно. Я знал, что они зашли слишком далеко… – Ну да, – согласился Калеб, – далеко зашли – всего на один шажочек. – Какой позор. У Йока тоже были свои слабости, настолько ясно обозначенные, что теперь Калеб знал, на что обращать внимание: когда-то давно профессор был разбит вдребезги, и Калеб улавливал звяканье осколков в голосе, в этих чудны́х ужимках, так досаждавших во время уроков этики. – Что, не вышло ее захомутать, да? – Кого? – Сам знаешь, о ком я. – Что ты… Калеб не удержался и наконец расхохотался. Столько власти… но кинуть палку у этого больного ублюдка так и не получилось. – Она тебя отшила, да? Реакция на эти слова оказалась весьма примечательна. Йок оскалился, в его глазах всколыхнулась тупая боль. Волей-неволей он вышел из роли. – Бедный Йок. Никаких тебе поцелуйчиков. – Заткнись, Прентисс. – Никакого женского тепла… В окне за спиной профессора Йоквера – учителя, диктатора, поводыря, марионетки, провозвестника новой этики и просто паршивого типа – явился знак, которого ждал Калеб. Силуэт, просвечивающий насквозь, крик баньши, жалобная песня сирены, вычерченные лунным светом руны. Все это и даже больше: на его глазах свет в доме декана погас. Шабаш подошел к концу. – То, верно, ангел мой в аду теперь с чертями[26], – произнес Калеб. – Ангел?.. – Йок, очевидно, не понял парня. – Да, и монахиня. Они обе уже здесь. Йок слишком поздно сообразил, что идет не так, и лишь когда Калеб, храня на лице безжизненное выражение, прыгнул в ноги и повалил профессора на пол, его мускулы напряглись, а рука взметнулась вверх в защитном жесте. Выстрел прозвучал так, словно треснула ветка дерева, и пуля ушла в потолок. Калеб подхватил падающий с края письменного стола бюст Шекспира и тупым углом обрушил его на висок профессора. 16 Над темным домом брезжил ветреный рассвет. Розовато-фиолетовые сполохи в небе ласкали глаз. Осознание того, что Калеб дожил до утра, грело душу. Он зашел так далеко и по какой-то причине считал это достижением. Сестра могла бы гордиться тем, что крысы его не прикончили. Могла бы тихо аплодировать его усилиям. Кровь всегда была с ним, в нем и на нем. Калеб смог отбросить бо́льшую часть своих мыслей, но не чувства: сердце бешено колотилось, волосы встали дыбом, как иголки. Он снова стоял на улице и наблюдал. Смотреть было не на что, кроме дома декана, темного и безмолвного. Калеб пригладил галстук на груди, поправил отцовскую булавку. В животе будто камень образовался – знакомое чувство, совсем как перед выпускными экзаменами. Предрассветный, пахнущий углем воздух никак не давал надышаться. Калеб почувствовал себя слегка пьяным, по телу разлилось тепло. Ноги сами понесли вперед – к задней части дома, мимо лужайки, к уже знакомым входным дверям. Они бы никогда их не заперли. Еще чего. Такой жест – признак среднего класса, живущего в вечном страхе перед кражей со взломом. Существа вроде Клары и ее мужа чувствовали себя защищенными в любой ситуации. Калеб вошел. В коридорах он уловил запах собственной блевотины. Но еще, конечно же, пахло томатным и апельсиновым соками, виски, вермутом. Столы и каминные полки в гостиной были уставлены пустыми бокалами из-под вина и шампанского. У горничной – явный выходной. Комната казалась скорее причудливой, чем угрожающей, теперь, когда толпа ушла и забрала с собой весь свой дурманящий жар. Калеб остановился перед витриной, на которой была выставлена коллекция изящных статуэток из дорогого стекла. Наверное, когда солнечный свет добирался до них, этакое великолепие начинало играть всеми цветами радуги. Взгляд парня задержался на танцующих балеринах-близняшках: в фигурках было что-то столь же воздушное и невинное, сколь и розовый сполох утра за окном, будто они были пережитками той поры, когда Клара еще была человеком. «Здесь через подобный процесс проходит каждый», – вспомнились слова Йоквера. Калеб потер глаза. Невозможно было представить Клару с косичками, играющей с куклами или прыгающей со скакалкой; делающей что-то, не преисполненное неземного величия и безупречного, потустороннего самоконтроля. При мысли о детях одна из струн сердца натянулась, и Калеб на мгновение ощутил сожаление. Они с Джо редко говорили о детях. Означало ли это, что он наконец-то вознесся? Прошел ли этот тест? Хотя бы один. Но ребятишкам с гидроцефалией сложных тестов никогда не дают, и они гораздо больше улыбаются. Из-за спины донесся шаркающий звук. Калеб развернулся и яростно выбросил кулак вперед в надежде, что тот врежется в длинные кости декана, обездвижит этого скользкого ублюдка и одним махом расколет на части. Мало того, что цели удар не достиг, так парень еще и потянул мышцы. Очаг боли тут же вспыхнул под ребрами, воздух улетучился из легких. Чьи-то железные пальцы схватили Калеба под мышками, сдавили и приподняли в воздух. Парень отчаянно сопротивлялся и за свои усилия был отброшен к витрине. Стекло раскололось, статуэтки градом посыпались на пол. Собравшись с силами, Калеб занес ногу и впечатал подошву в чье-то колено. – Ай, ч-ч-черт!..