Примроуз вздохнула, собираясь с духом. Салфетка в ее пальцах дрожала. Юным провидицам всегда страшно вспоминать о своих пророчествах. Привычка к ним придет с опытом. – Великий владыка пришел на север, – сказала она так, словно диктовала кому-то письмо. – Он восстанет в пепле и крови, он оживит подземные реки. Он наденет корону, которую у него отняли. Это все, господин декан. Я запомнила каждое слово. Примроуз вдруг провела ладонями по лицу и сдавленным голосом произнесла: – Я никогда этого не забуду. Это было… – девушка всхлипнула, – невыносимо. Оберон понимающе кивнул. Иногда пророчества причиняли сильную боль, так что провидицам не завидовали. Нет, все-таки надо намекнуть Аверне, что девушке стоит отдохнуть. – Вы из Повейского края, верно? – спросил Оберон, глядя на изящную вышивку на рукавах платья Примроуз. Далекий лесной запад – там всегда рождались сильные маги и великие пророки. Девушка кивнула, не понимая, куда он клонит. – Вы кричали на нашем сандаронском или на своем гардалинском? Он почувствовал, как Элиза смотрит на него, и от этого взгляда хотелось закрыться. – Гардалинский, – прошептала Примроуз. Оберон рассмеялся, даже хлопнул ладонью по столу. – В гардалинском языке нет разделения на мужской и женский род, – произнес он. – Владыка может быть владычицей. Принц, Примроуз и Элиза, кажется, перестали дышать. – И что же это значит? – едва слышно поинтересовался Жоан. Оберон усмехнулся. – То, что пророчество может не иметь к вам отношения, ваше высочество, – сказал он. – И мы должны понять, к кому оно все-таки относится. * * * – …поэтому вы никогда не должны забывать: охотник на чудовищ сам способен превратиться в монстра. И это может произойти в самый неожиданный момент. Контролируйте вашу внутреннюю тьму, иначе однажды охота может начаться уже на вас. Кто приведет пример из истории? Элиза сидела с лупой на подоконнике и сортировала маленькие каменные пирамидки, небрежно сваленные в коробку из плотной коричневой бумаги. Почти все были бесполезны, лишь одна пирамидка вспыхнула зеленым – сердоликовая, с потертыми гранями. Почему-то здесь было очень хорошо слышно, что происходит в соседнем кабинете, и Элиза слушала лекцию, которую Оберон читал третьему курсу. Ей хотелось пересесть – но она оставалась на месте. «Я так лучше узнаю Оберона», – подумала она, и внутренний голос тотчас же ожил и заметил: «Садист. Убийца. Охотник на таких, как ты. Что еще ты хочешь узнать?» – Неправда, – сказала Элиза вслух. – Он не виноват в том, что случилось с его женой. И что ему надо было делать? Выпустить Паучью ведьму, чтобы она уничтожила половину города? Когда-то давно Элиза читала сказку о Паучьей ведьме – впечатлений хватило надолго. Художник к тому же не поленился проиллюстрировать сказку во всех ужасных деталях, так что Элиза прекрасно представляла, что могло бы случиться, пощади Оберон свою жену. Она не хотела об этом думать. После всего, что Оберон для нее сделал, после утреннего поцелуя, такие мысли казались Элизе злыми и неправильными. Но она все равно возвращалась к рассказу Оберона о смерти его жены, и что-то в душе начинало леденеть. Еще одна пирамидка вспыхнула зеленым. Бледно-розовый кварц с белыми прожилками. Элиза покрутила ее в пальцах, одна из граней пирамидки поймала свет, и в розовой глубине завертелась маленькая красная ящерица. Элиза ойкнула, опустила руку, и ящерица растаяла. Интересно, были ли такие ящерицы в других пирамидках? Возможно, были, а потом умерли, и теперь лупа вспыхивала желтым. Может быть, если всмотреться, то можно будет увидеть скелеты… – Да, Марк? – Андре Бретон, я думаю, – Марк говорил серьезно и спокойно, как и полагается старосте курса. – Третий декан нашего факультета. Триста пятьдесят лет назад. Какое-то время было очень тихо, потом Марк продолжал: – Он был действующим охотником на порождения тьмы, как и вы… Однажды сжег целый поселок, потому что решил, что жители заражены болотной лихорадкой от нави. Элиза поежилась. Ноздри дрогнули – она уловила нитку дыма от сгоревших домов. К горечи примешивался отвратительный запах обугленного мяса, Элизу стало мутить. «Ты впечатлительна», – бывало, качал головой отец, забирая у нее очередную книгу со страшными сказками. – Что было бы, если бы он не сжег? – спросил Оберон. Элиза почти видела, как он стоит на кафедре и поворачивается в сторону другого студента: – Да, Мишель? Студент смущенно кашлянул и сказал: – Если жители были заражены, то они стали бы навями. Это уничтожило бы весь регион, и Бретон не смог бы остановить столько навий. – То есть Бретон был прав? – поинтересовался Оберон, и студенты разноголосо ответили: – Да. Озноб становился нестерпимым. Элиза спрыгнула с подоконника, подхватила предусмотрительно захваченный из спальни палантин с райскими птицами, подаренный отцом, и укуталась в него – стало немного легче. – Марк, что было дальше? – спросил Оберон. – Дальше он по протоколу вызвал мастеров из Министерства магии, – продолжал Марк. – И они выяснили, что не все жители были заражены, а только треть. То есть получилось, что Бретон совершил массовое убийство. Ему следовало бы отделить тех жителей, у которых были явные признаки заражения, и уничтожить их. А остальных изолировать и оставить до приезда мастеров. – Верно, – ответил Оберон. – На суде Бретон говорил, что был единственным охотником на весь регион. Болотная лихорадка от нави развивается молниеносно – он прекрасно знал, что просто может не успеть ничего сделать, если все жители поселка обратятся в одну минуту. И сыграл на опережение. То есть по экстренному протоколу действий он все-таки был прав, но эта правота сомнительна с моральной точки зрения. Люди готовы были действовать с ним вместе, помогать ему, они сами бы ушли в изоляцию до приезда мастеров. Но он не стал их слушать… почему? Сперва студенты молчали, а потом кто-то произнес таким тоном, словно боялся говорить: – Потому что ему нравилось убивать. – Верно. – Вот Оберон, великий охотник и истребитель порождений тьмы, смотрит на своих студентов, и ему прекрасно знакомо это чувство. Нельзя быть охотником, если ты не любишь убивать. – Мы делаем нашу работу не потому, что она нам нравится, – помолчав, продолжал Оберон. – Потому, что мы – единственный щит против сил тьмы. Не будет нас – и они заполонят землю. Только это должно нами двигать, только это определяет наши действия. Не жажда убивать, не стремление уничтожать тех, кто когда-то был людьми, нет. Мы спасаем мир, как бы гордо это ни звучало. Вот наш мотив, и другого не будет. Потому что иначе мы сами превратимся в чудовищ. Элиза спрыгнула с подоконника и пошла по лаборатории – голос Оберона погас. Хватит с нее, она больше не могла об этом слушать. Надо было отойти раньше. «Ты сказала ему «да», – снова ожил внутренний голос. – Ты живешь с ним, ты будешь его женой. Собираешься плавать в грязи и не запачкаться?» – Он не такой, – сказала Элиза вслух. – Он не такой, как этот Бретон, он никогда не поступил бы так. Зеркало Венфельда ожило сразу же, как только Элиза приблизилась к нему. Отражение ее бледного, напряженного лица расплылось волнами, и Элиза увидела лошадиные ноги. Гнедая лошадь шла по проселочной дороге, и Элиза узнала всадника – это был ее отец. Совсем молодой, в офицерской форме с одним единственным шнуром, он вдруг нахмурился, остановил лошадь и, спрыгнув на землю, пошел по лугу и склонился над кем-то, лежавшим в траве. – Эй! – услышала Элиза и поняла, что плачет. Она видела отца, слышала его – пусть хоть так, в зеркале, но он был жив, он был здесь. Это было невыносимой болью и таким же невыносимым счастьем. Отец присел на корточки, дотронулся до чего-то белого, и Элиза увидела свою мать. Она вышла из того леса и смогла пройти достаточно далеко, прежде чем силы окончательно оставили ее. – Эй! Вы меня слышите? – отец выглядел по-настоящему встревоженным. Вряд ли мать Элизы в тот момент была похожа на благородную барышню, но он обращался к ней на «вы». Девушка шевельнулась в траве. Эжен Леклер опустился рядом, положил ее голову себе на колени и, достав флягу, поднес к губам. Девушка сделала глоток и тотчас же вскрикнула, закашлялась и села. – Вот! – воскликнул отец. – Гвенийский ром всегда действует! – Он несколько мгновений рассматривал незнакомку, а потом взволнованно спросил: – Как вы себя чувствуете? Что случилось? Кажется, Элиза перестала дышать, боясь спугнуть видение. – Я… – голос матери был мягким, с едва уловимой хрипотцой. Сердце Элизы заколотилось так, что на мгновение она перестала дышать. Этот голос иногда звучал в ее снах, и она просыпалась на подушке, мокрой от слез. – Я не знаю… я пришла в себя в том лесу. – И она показала куда-то вправо. – Как я зашла туда… не знаю. – Вы были зачарованы, – уверенно сказал Эжен Леклер и поднял манжету на правом запястье. Там было вытатуировано синее солнце, которое начинало багроветь в присутствии магии – сейчас оно было розоватым, верный признак остаточных чар. Элиза прекрасно помнила эту татуировку, в последние годы она уже не работала. Отец все собирался обновить ее, да так и не собрался. – Видите? На вас до сих пор есть следы магии. – Господи… – прошептала мама, и отец рассмеялся. – Ну вот, имя Божие произносите, значит, все хорошо! – воскликнул он и помог ей подняться. – Давайте я отвезу вас в Эсшар, это поселок тут неподалеку. Там наш гарнизон, и есть хороший врач, он вам поможет… Картинка дрогнула и растаяла, растеклась туманными каплями по стеклу. В отражении перед Элизой выплыло ее собственное лицо – бледное, растерянное, заплаканное. * * * Элиза заглянула в аудиторию, когда студенты вышли, и по ее виду Оберон понял, что она плакала там, в малой лаборатории. Он слышал какой-то невнятный возглас из-за стены и еще успел подумать: лишь бы все было в порядке. Он вслушался в пульсацию заклинания, которое соединяло их, и понял, что Элиза в безопасности. Можно спокойно провести занятие до конца. – Что-то случилось? – спросил Оберон. Элиза подошла к нему – такая маленькая, хрупкая, кажется, дотронься – и она рассыплется веером стеклянных брызг. Ее хочется закрывать от бед, защищать – Оберон вспомнил, как это желание, еще не осознанное, но уже твердое, пробудилось в нем в первые минуты их знакомства. Почему ее жених, дрянь такая, этого не делал? Что ему было нужно? «И хорошо, что не делал, – подумал Оберон. – Уже умерли бы оба. И я… – Он неожиданно для себя добавил: – И я был бы несчастен». – То зеркало в лаборатории… – Элиза провела ладонью по щеке и, собравшись с духом, торопливо продолжала: – Оно снова ожило. Я видела своих родителей, их первую встречу. Мать была зачарована. Отец увидел на ней следы магии. Оберон, может, ты посмотришь?