Папа ждал у ворот, небрежно прислонившись к стене и изучая неспешно плывущие по прозрачно-синему небу облака. Расслабленная, безмятежная поза, и лишь прорезавшая переносицу морщинка выдавала его истинные чувства. Похоже, предстоящего разговора он боялся ничуть не меньше, чем я. По пути к дому, снятому отцом на время пребывания в городе, мы разговаривали о всякой ерунде. Папа рассказал о своем последнем задании, упуская детали, которых мне знать не стоило; я же поведала о своих успехах в изучении изящных искусств, мудро умолчав обо всех случившихся неприятностях. Зачем лишний раз нервировать единственного родителя? О моем побеге мы не говорили вовсе, и если поначалу я ждала неудобных вопросов и нотаций, то под конец расслабилась и просто наслаждалась прогулкой, дышала свежим воздухом и любовалась разноцветной пышной листвой. Домик оказался маленьким, окруженным золотыми березами и багровыми кленами. Красная черепица и розовато-желтые стены гармонично вписывались в осенний пейзаж. Внутри было чисто и мило, только немного прохладно, но папа быстро это исправил, отправив в камин огненную искру. Маленькая кухня меня просто очаровала. Янтарное дерево стен, пестрый коврик на полу, занавески в тон на окошке и пряный запах сушеных трав создавали домашний уют, в который хотелось погрузиться с головой, позабыв о проблемах. Что я и сделала, устроившись за столиком у окна и с наполняющим сердце теплом наблюдая, как папа привычно хлопочет у крохотной плиты, соображая неразумной дочери завтрак, о котором она сегодня даже не вспомнила. Особого аппетита не было, да и хотелось поскорее разобраться со всеми тайнами, но под строгим родительским взором пришлось покорно подкрепиться яичницей и хрустящим поджаренным хлебом. Получив на десерт огромную кружку горячего, сдобренного корицей и ванилью какао, я обхватила ее ладонями и испытующе посмотрела на отца. Дальше он тянуть не стал. Окинул меня полным горечи взглядом и негромко начал: — Двадцать лет назад я был молод и ветрен. Сила кипела в крови, требуя приключений. В те годы я и не думал о семье. Любые оковы были не для меня. А потом я встретил Верею. Такую же, как я сам, неудержимую, словно воплощение огня. Те месяцы были незабываемы. Азарт, опасность… любовь. Когда я осознал, что Верея постепенно становится для меня важнее всего, я испугался. Это уже начало связывать по рукам и ногам, а я оказался не готов к такому и… сбежал. Решил, что время лечит все, и через нару-тройку месяцев я и думать забуду о ней, о том, что она для меня значит. Вот только не помог этот лекарь. Когда я попытался ее разыскать, то не смог — следы заметать она умела. А через два года я попал в переплет, из которого не чаял выбраться живым… И спасла меня она. С тех пор мы не расставались. Мы были счастливы, Грейси, и с твоим появлением это счастье стало полным. Наверное, кто-то наверху посчитал, что даже чересчур… Отец судорожно вздохнул, сжал кулаки и продолжил с явным трудом: — Все началось с того, что Верея взялась за очередное дело. Сорвалась внезапно, даже не рассказала толком, куда и зачем отправляется. Обещала объяснить, когда вернется, но… не вернулась. Все оказалось гораздо сложнее, чем я полагал. Он запнулся, подбирая слова, а я тоскливо подумала, что в последнее время в моей жизни сложно абсолютно все. И чем дальше — тем сложнее. И страшнее. Я видела, как тяжело папе дается разговор, но… он был необходим. Нам обоим. — Верея хранила много секретов. И далеко не все сочла нужным открыть мне. После ее гибели я получил письмо, написанное ею как раз на этот случай. О таинственном деле там упоминалось лишь, что это очень важно, зато было кое-что другое… Я изначально знал, что Верея скрывала цвет силы. Не понимал зачем, но и объяснений не требовал, считая, что, если ей хочется казаться светлой — пусть, кому от этого хуже, тем более что во вред она силу никогда не использовала. У нее имелся занятный артефакт, позволявший использовать светлую энергию, и вопросов ни у кого не возникало… Так вот, в письме были ответы на те самые вопросы, которые мне все же стоило задать. Оказалось, что когда-то давно, еще до нашего знакомства, твоя мама принадлежала культу Темных богов. На несколько мгновений я забыла, как дышать. Замерла, неверяще глядя на серьезного отца. И лишь когда перед глазами потемнело, шумно выдохнула и даже головой потрясла. Я сплю? Как-то очень уж все бредовое видение напоминает! Этого же просто не может быть! — Верея никогда не была покорной, предпочитала сама выбирать свою судьбу и часто плыла против течения… Неудивительно, что из секты она сбежала. Именно тогда мы и встретились в первый раз. И артефакт скрывал не только истинный цвет ее силы, но и ауру, чтобы сектанты ее не поймали. Верея писала, что так и не нашла смелости признаться, хотя и хотела. Будто это могло что-то изменить, будто я мог хоть в чем-то ее упрекнуть! Я пытался докопаться до правды, найти виновников ее смерти, но все ниточки, за которые хватался, рано или поздно обрывались. Ясно было одно: все они так или иначе вели к культу. Хотя и представить не могу, что заставило Верею вновь связаться с ними, вряд ли она хотела вернуться, возможно, напротив, пыталась кого-то вытащить. Она опасалась, что с ней может случиться несчастье, и просила приглядеть за тобой. Знала бы она, что к тому моменту я уже недоглядел… Отец отвел взгляд и сжал губы, а я подобралась, поняв, что сейчас наконец-то узнаю страшную тайну. Ту самую, которую от меня берегли всю жизнь. Или же меня — от нее. — Это был обычный день, — с трудом, словно слова царапали горло, вымолвил папа. — Я еще не знал, что произошло с Вереей, еще не получил ее письма. Давило что-то здесь, — он на миг прижал ладонь к сердцу, — но я привык переживать за нее. И в тот день… Если бы я знал, что случится, никогда не оставил бы тебя и Даниэля одних! Я вздрогнула от неожиданности. При чем здесь Дан?! «При всем», — эхом отдалось в душе. — Ты этого не помнишь. Не можешь помнить… Нам с отцом Дана пришлось ненадолго отлучиться, и мы оставили вас вдвоем. Не в первый раз, на Дана всегда можно было положиться, к тому же на доме стояли защитные чары, и я даже представить не мог, что они окажутся столь хрупкими… на один удар этой твари. Не помню?.. Правильнее было бы сказать — не помнила. Но сейчас с каждым словом отца оживало что-то в моей душе. Какой-то уголок, в котором, покрытые пылью, томились за крепкой дверцей воспоминания. В том числе и те, которые я сама туда задвинула. Чтобы никогда-никогда к ним не возвращаться. Тикают часы. Слишком громко, и каждый удар стрелки отдается в голове болью. А может, это и не часы вовсе — сотрясаются стены, ползет по потолку трещина, клавишами пианино под неумелыми пальцами взлетает паркет… Воздух густеет, обретает цвет. Он выгибается дугой, словно кто-то невидимый давит с другой стороны реальности. Это ведь его контуры все четче проступают на молочно-белой пленке, идущей мелкой рябью?.. И дело действительно не в часах. Просто каждый удар невидимки приходится на удар секундной стрелки. Тик-бом, бом-так… Страшно. Боги мои, как же страшно! Дан тащит меня за руку по лестнице, чьи ступеньки пляшут и выскальзывают из-под ног. Но он старше и сильнее, держит крепко, не отпуская, не позволяя ужасу окончательно завладеть мною. — Мы ведь быстрее всех, Грейси! — задыхаясь, на бегу тараторит он, и его уверенность успокаивает. Дан не боится — а значит, не стоит и мне. — Нас никто не догонит, верно? В спальне наверху тоже стоят часы. Они гораздо больше тех, что напугали меня в гостиной, и звучат куда громче и внушительнее. Тик-топ. Топ-так… Словно кто-то идет по коридору и пол прогибается под чересчур тяжелыми шагами. Дан дышит слишком быстро, слишком сильно сжимает мою ладонь, но я молчу, завороженно вслушиваясь в музыку механических шестеренок и скрипучих половиц. — Лезь туда, Грейси! — шепчет он, подталкивая к огромной кровати, застеленной тяжелым, свисающим до самого пола покрывалом. — Живо! Там пыльно и наверняка водятся пауки; пауков я боюсь так, что никакая сила не способна загнать меня в их обиталище. — Дан!.. — умоляя, вскрикиваю я, цепляясь за его руки. Ледяные пальцы накрывают мои трясущиеся ладошки, карие глаза Даниэля слишком серьезны, как и голос: — Мы играем в прятки, Грейси. Всего лишь играем. Лезь под кровать. Пауков там нет. И лежи тихонько, как мышка, пока я тебя не позову. Я или твой отец, слышишь? Ты же не хочешь проиграть? Проиграть я не хочу. И Дану верю на слово, а потому смело лезу в пыльную темноту. Край покрывала опускается, скрывая комнату и Даниэля, а через три удара стрелки тишина взрывается такой какофонией звуков, что я почти теряю сознание. Меня колотит от страха; но Дан сказал, что нужно вести себя подобно мышке, и я покорно лежу, обхватив голову руками, и плачу так тихо, что не слышу сама. Да и как можно что-то расслышать в том безумии, что творится в комнате? — Грейс? Грейс-с-с… Иди сюда! Иди сюда, малышка, и мы с-с-славно поиграем… Чужой голос, шипящий, торжествующий, вползает в уши, и тело парализует ужас. Я уже не плачу и даже не дышу, глядя, как медленно, но неумолимо приподнимается покрывало. — Дан… — беззвучно шепчут губы, и покрывало вновь падает на пол, а дикий вопль сотрясает дом. — Грейси… — слышу я через долгое-долгое время. И еще столько же не решаюсь вылезти, хотя точно знаю, что звал меня Даниэль. Но он больше не зовет, и мне страшно… И когда страх становится нестерпимым, я вылетаю из своего укрытия, запинаюсь о неподвижное тело, разбиваю колени и локти — но не плачу. Потому что никакие ссадины не идут в сравнение с тем, что случилось с Даном. Я сижу на полу и вздрагиваю от жуткой тишины, нарушаемой лишь отвратительно-громкими щелчками секундной стрелки чудом уцелевших часов; они лежат на боку, но все равно упрямо идут. Так же упрямо, хоть и не в пример тише, стучит сердце Дана. Его глаза открыты, но меня, зареванную и выпачканную в его же крови, он не видит. И не слышит, как я, срывая голос, умоляю его вернуться… — Не знаю как, но он уничтожил ту тварь, — спугнул жуткие воспоминания голос отца. — Дан… талантливый мальчик. Даже слишком. Талантливый, нахальный, самоуверенный… дурень. Я задохнулась от вновь нахлынувшего ужаса, осознавая, как близко от Дана прошла тогда смерть. Не прошла даже — задержалась, коснулась ледяной костлявой дланью. — Почему я этого не помнила?.. — прошептала я. — Ты перестала спать по ночам и боялась даже днем. Пришлось позвать менталиста. Он избавил тебя от воспоминаний и страхов… правда, не до конца. Часы. Проклятые часы, чей неумолимый ход навевал необъяснимый ужас. Я считала ускользавшие сквозь пальцы мгновения и удары бьющегося под моей ладонью сердца Даниэля всего пять минут. А потом двенадцать лет вздрагивала от слишком громко тикающих часов и просыпалась в холодном поту по ночам не в силах вспомнить, что меня так испугало. А Дан? Что изменилось для него? В пятнадцать лет он был еще упрямее, чем сейчас, и помощь менталиста наверняка отверг. Подросток, почти еще ребенок, прогнавший чудовище и едва не простившийся с жизнью. Боюсь, его кошмары были намного страшнее моих… Но оказалось, что кошмарами неприятности Даниэля не ограничились. Как, впрочем, и мои. — С этого-то и началось все самое сложное, — вздохнул отец. — Переплелось так, что уже и не распутать… Ты родилась с двумя одинаково сильными дарами: темным и светлым. По настоянию Вереи темный дар сразу же, не дожидаясь твоего взросления и осознанного выбора, заблокировали — как я понял значительно позже, она не хотела рисковать, не желала допустить ни малейшего шанса, чтобы слуги Темных когда-либо обратили на тебя внимание. Но… ты же знаешь, заблокировать силу — полдела. Нужно время, чтобы она, лишенная подпитки, исчезла. И чем сильнее дар, тем больше времени требуется. В твоем случае темные каналы окончательно перекрылись бы к семи годам. И если бы не то нападение… Дан убил тварь, но она успела заразить его тьмой. Возможно, он бы и продержался до прихода целителя, но, скорее всего, нет. Слишком много тьмы в него влили, слишком агрессивной она оказалась. И если бы не ты… — Я? — выдохнула я ошарашенно. — Ты, — кивнул отец. — Ты неосознанно вытянула тьму из Дана, сделала ее своей. Каналы темной силы вновь заработали, не так, как раньше, но все же… Тьму из тебя изгнать удалось, но, увы, не полностью. И вновь заблокировать ее не получилось… А через некоторое время обнаружилось еще одно последствие. Самое неприятное и опасное. Сила той твари… Магия Даниэля и твоя… То, что сделал для тебя он и что сделала для него ты… Ваши магические потоки перемешались и сцепились, а потом, изменившись, начали расплетаться… А вы… Вы умирали, Грейс. Медленно и неотвратимо. Дан бы умер без вариантов, а вот ты… С высокой долей вероятности ты могла стать полностью темной… и совершенно безумной, что равносильно смерти. И ни целители, ни проклятийники не смогли помочь. Пришлось нам с отцом Дана самостоятельно искать решение. — И вы нашли, — разорвала повисшую тягостную паузу я. — Да, — подтвердил папа. — Это было единственным выходом, и мы… Мы воспользовались им, не задумываясь о возможных последствиях. Тогда наиболее важным казалось спасти вас. — Помолвка, — уверенно заключила я. Словно шепнул кто-то. Тот день я помнила. Сад, нашу с Даном ссору, то, как нас позвали в дом… Незнакомого пожилого мужчину, оказавшегося жрецом, и обряд, свидетелями которого стали лишь наши отцы. Помнила золотистые ленточки, охватившие наши запястья и словно впитавшиеся в кожу. А еще — каким бледным и молчаливым был Дан, понимавший гораздо больше меня, и тревогу в глазах папы. Мелкие кусочки давно потерянной мозаики, которые наконец-то обрели смысл. — Помолвка, — эхом отозвался отец. — Причем не простая. Древний магический обряд обручения, накрепко связывающий двух людей. То, что было нужно. И это помогло. Правда, что-то пошло не совсем так… И здесь не обошлось без последствий. Ты стала слишком чувствительна к магии. Настолько, что пришлось максимально оградить тебя от нее. Агрессивная магия могла освободить тьму, что свело бы все наши усилия на нет. И лишь магия Дана тебе не вредила. Напротив, успокаивала. — Но сейчас ведь все хорошо, — пробормотала я. — Ведь так? Мы с Даном живы… И тьма во мне надежно запечатана. Так почему нельзя разорвать помолвку?! — Потому что тогда все будет плохо, — мрачно ответил папа. — Обряд связал вас, позволил жить, но причину не устранил. Мы искали способ разорвать вашу привязку, не повредив при этом вам. Но не нашли. И я был очень удивлен, узнав, что Даниэлю удалось хотя бы избавить тебя от непереносимости чар. Как я уже говорил, он талантливый. И упрямый. Он не сдался, когда сдались мы с его отцом. И знаешь… Пожалуй, сегодня я вновь поверил в то, что он найдет выход. — Найдет, — пробормотала я. — У него мотивация высокая. Иначе ведь придется всю жизнь со мной провести… — Как же вы мне надоели, — выразительно поморщился папа. — Оба. — А что сразу я? — надулась я. На особое сочувствие, конечно, не рассчитывала, но и такой реакции тоже не ожидала. — А то, что Дан все для тебя делает, бестолочь, — сокрушенно покачал головой родитель.