«Ага, сработал контакт Домбровского, — мысленно резюмировал Андрей. — Ну что? Пятерка вам, Макс Валентинович». Между тем охранник закончил разговор двумя короткими фразами (если судить по артикуляции его губ, это были «так точно» и «есть»), вышел из будки, вернул лже-Никитину паспорт и уже вежливо предложил: — Прошу за мной. Исаев был сама любезность, когда, отчего-то вспомнив таксиста, ответил: — Dik. Jste velmi laskav. *** Внутренности СИЗО «Панкрац». Для начала это гладкие стены, выкрашенные в муторно-сизый цвет. Это лязг отпираемых и закрываемых замков, гулкие звуки шагов и решетки на окнах, наводящие на мысли о том, что вся твоя жизнь — преступление. А теперь — одна из камер СИЗО, так называемая «одиночка». Это от силы восемь квадратных метров, тяжелая дверь (не выломаешь), окно с размером в мужскую ладонь, нехватка воздуха и свободы для человека, привыкшего много двигаться. В двери — глазок охраны для наблюдения. Щелчок электронного замка и резкий окрик охранника: — Подследственный Ресль, на выход. Сидя на койке, чех поднял голову: — На фига? — Чего? — охранник выкатил на него глаза. — А, ну да, — Алекс кивнул. С этим челом он уже имел счастье встречаться. — Что? — охранник повысил голос. — Подъем, я сказал. К вам посетитель. «Отлично. Прямо праздник души. И кого принесло?» — откровенно говоря, Александр Ресль никого не хотел видеть. Впрочем, было одно исключение, но «оно», а вернее, ОНА переступит порог этой мерзкой тюряги только через его труп. Причем в памяти Алекса моментально всплыл его утренний разговор с этим его «исключением». Часов в восемь тот самый охранник, который сейчас сверлил его глазами, распахнул дверь его «одиночки» и перебросил ему телефон: — На, разговаривайте. На беседу вам выделена ровно минута. Но даже вид родного мобильного не принес радости. Тем не менее, Алекс прижал трубку к уху. — Да? Больше всего он боялся сейчас услышать голос матери. — Привет. Алекс? Поняв, что это Алиса, он даже не скрыл вздох облегчения: — Ты... Как ты сюда дозвонилась? — Я? — ритм ее дыхания и намек на улыбку, видимо, скользнувшую по ее губам. — Пришлось поставить на уши пресс-службу «Панкраца». Сказала, что если мне не дадут поговорить с тобой, то следующий номер, который я наберу, будет телефон телевидения. И, как ты понимаешь, такие проблемы им не нужны... — Она что-то еще говорила ему, а он, сев на койку, закрыл глаза и просто слушал ее. — ... как ты? Пришлось возвращаться из более-менее спокойного состояния: — Я? Ничего. «Привыкаю к своему будущему». — Точно? — и тон его «исключения» стал стремительно меняться на подозрительный. — А конкертней? Как с тобой обращаются? Ты там ешь? Что ты вообще там ешь? — Как что? Суши, стейки. Да, вчера еще и десерт был, — чех усмехнулся. Конечно, он врал, но не рассказывать же этой чистой душе, что вчера он сам чуть было не превратился в десерт — грушу для битья для сокамерников? «Исключение» помолчало, потом, очень тихо: — Ты издеваешься? — Элисон, — чех тяжко вздохнул, — ты мне лучше скажи, мои родители в курсе, где я? — Нет. Относительно тебя в СМИ пока тишина, а для своих ты в Швейцарии. Но я им звонила, и у них все хорошо. «Хорошо» означало, что мать Алекса все еще в профильной клиники, а его отец по-прежнему с ней. Чех помолчал. — Спасибо.