Следом за отторжением вроде бы пришла ненависть. Но и это чувство было не искренним, а пристрастным. Искусственным, как застарелая боль, которой давно уже не существует в реальности. Только ты время от времени зачем-то пытался расшевелить ее, чтобы продолжать жалеть себя, а ее — пестовать и лелеять. Но настоящая противоположность любви — это не ненависть, а апатия. И злость, раздражение, гнев, ярость и черт знает что еще негативное, что он чувствовал к ней, вдруг ушли, как грязная пена с поверхности чистой воды. А под ней начало проступать такое же чистое дно. Чувства к ней — те, что были когда-то. И — другие чувства. Неисполненные обещания, не исполнившиеся мечты. Разочарование, обида, страх. Горечь поражения. Вспыхнув последний раз, эти чувства тоже исчезли, оставив по себе лишь щемящее сожаление к ней. Его Лиз исчезла, а фактически он давно уже не помнил ее лица. Но то подлинное, что он когда-то к ней чувствовал, сейчас словно смешивалось с чем-то иным. Он давно был увлечен совсем другой женщиной, взрослой женщиной. Эту женщину звали Элисон Грейсон. Именно в этот момент Алекс понял, что готов рассказать Исаеву то, что было тогда в действительности. Но чтобы построить этот рассказ жестко и коротко, без соплей и слюней, начать его стоило с конца. — Андрей, — чех поднял голову, убедился, что Исаев глядит на него, — ты в курсе, что такое страх импотенции перед женщиной, психологический клинч? Исаев несколько ошалело посмотрел на него, потом неуверенно хмыкнул: — Bro, ты, конечно, меня прости, но тебе вроде как не под девяносто, нет? — Не в этом дело. — Да? А в чем? — Хорошо, давай объясню по-другому. — Чех скрестил на груди руки и, обняв себя, слегка навалился грудной клеткой на стол, не сводя глаз с Исаева. — Давай, объясняй. — Андрей в ответ шагнул к столу, отодвинул стул и, усевшись, сцепил пальцы в замок на уровне рта. — А я послушаю. — А по-другому так. Завтра, насколько я знаю, меня здесь, в СИЗО ждет психиатрическое обследование. И оно выявит, что у меня отклонение. Не врожденное, но полученное в результате первого и последнего свидания с дочерью того человека, который пытается меня посадить. А после этого будет так. Я не знаю, посадят ли меня в итоге или нет, но после результатов обследования и заключения врача информация обо мне уйдет в Сеть. О том, что это произойдет, даже спорить не надо. Поспорить можно только на то, как скоро это случится, потому что всегда найдется кто-то, кто одним щелчком мыши захочет превратить чью-то жизнь в дерьмо. — Но послушай... — Погоди, не перебивай меня, — чех покачал головой. — Итак, после того, как сведения о моем клинче, фобии, паранойе — как угодно! — разойдутся по новостным лентам, мне можно будет раз и навсегда попрощаться с подмостками, потому что человек, который играет героев, или любовников, или героев-любовников не может быть смешон. Так что мне, даже если я выйду отсюда, останется только перебраться в другой город, или страну, или вообще стереть себя с лица Земли. — О том, что эта информация прежде всего выльется на Элисон, Алекс старался не думать. — Но я никогда так не сделаю. И я никуда не уеду. Я никогда не оставлю мать, которая пока еще помнит меня, и не брошу отца, который из-за ее болезни сам понемногу скатывается в депрессию. Поэтому я останусь здесь до конца. Что будет дальше — не знаю. — А ты это к чему говоришь? — Исаев прищурился и слегка покачался на стуле. Обижало, что чех не верит в него. — Ты что, один на планете? — А это я к тому, чтобы ты, когда мы закончим, даже не пытался подключить к этому Элисон. Потому что как только все дерьмо обо мне выльется в Сеть, я уволю ее, и она не будет иметь ко мне ни малейшего отношения. Я не дам вывалять ее в грязи. — Замечательный подход к делу, — вернувшись в вертикальное положение, Исаев кивнул. — И главное, очень благородный. Ну-с, что дальше? — А дальше, перед тем, как я объяснюсь с тобой на интересующую тебя тему, еще одно небольшое вступление. Скажи, ты помнишь, каким я был, когда мы с тобой познакомились? В принципе, эйдетическая память Исаев всегда напоминала жесткий компьютерный диск, но из плоти и крови. И Андрей легко вспомнил тот день. ... Вечер, аллея. Улица Фучика и угол Дома Кино. Его сестра задержалась в художественной школе, расположенной там же, неподалеку, на Красина. Откуда-то слева — нарочито хриплые и развязанные голоса мальчишек, нашедших себе прикольную жертву для развлечения. Исаев тогда повернул голову и увидел хорошо знакомых ему подростков, которые и хулиганами-то не были, а больше слонялись по улицам, убивая время, пока их родители смотрели телек, мыли кости соседям или устраивали непременную вечернюю свару на кухне. И — худенький мальчик, загнанный в угол, который ничего об этом не знал, и поэтому стоял, сжав кулаки, и пытался морозить их взглядом. И другой мальчик, постарше и покрепче его, который станет их общим другом. Настолько общим, что будет не только выполнять заказы Исаева на взлом определенных сайтов, но и лично следить за тем, чтобы в почту Алекса не вломился чужак. Этим подростком был их Мишка, или Миша, как всегда называл его чех. И снова Алекс — невысокого роста, застенчивый мальчик, не умевший и не желавший оскорблять других словом или действием. Послушание старшим, вера, где почитают родителей, и отсутствие любой пошлости, которую в католицизме считают распутством. Андрей тогда вообще впервые увидел, как кто-то из его ровесников носит нательный крест. Но вежливость и порядочность ни разу не относятся к мальчишеским добродетелям. И возможно, что перед Самойловой, если бы Алекс тогда познакомился с ней, тот же Алекс предстал в более выгодном свете, окажись он на поверку хулиганом и сорвиголовой. Но тот Алекс таким не был. Тот Алекс аккуратно делал уроки, честно ходил на все занятия в школе и Доме Кино, иногда летал в Прагу, чтобы сдавать там какие-то экзамены, и никогда не откалывал никаких номеров, которые могли хоть кому-то запомнится. Через несколько лет эта постная благовоспитанность будет вознаграждена тем, что чех без проблем поступит в театральный лицей и начнет стремительный путь восхождения от никому не известного подростка до звезды с миллионом подписчиков. Впрочем, Исаев и так все это знал. Он не знал только, зачем Алекс напомнил ему об их знакомстве. Что Андрей и озвучил: — Помню. Твоя красота тогда убила нас наповал. Я только не понял, зачем ты об этом спросил? — Красота убивает, ты так сказал? — Алекс помолчал, что-то обдумывая. — Да, но только эта фраза работает в обе стороны. Потому что красота действительно убивает... Я никогда не рассказывал тебе о том, почему я был рад, что отец получил назначение в Москву и мы сюда переехали? — Нет. Но видимо, ты хотел здесь побывать? Красная площадь, Арбат, сувениры, матрешки... и все такое. — И все такое. — Чех встал, рывком задвинул на место стул и сделал пару шагов по комнате, одновременно с этим рассматривая безликие стены. Затем обернулся: — Никогда в жизни не верь тем, кто говорит, что внешность — это не главное, а главное в человеке его душа. Они просто не понимают смысл этих слов. Людям с хорошей внешностью многое даже не дается, а дарится, причем проще и раньше, чем другим. Но так происходит только в начале, потому что следом за этим наступает жесткий отбор. И те, кто его не проходят, стремительно вылетают в разряд неуверенных и рефлексирующих неудачников, которые начинают искусственно докачивать себя до идеала, не осознавая при этом, что упускают что-то более важное — самих себя. Эта будет простая история, Андрей. Началась она с того, что лет в девять я понял, что мои друзья, приятели и все мое окружение всегда будет старше меня. Возможно, так было запрограммировано с самого начала, потому что мои увлечения всегда отличались от тех, чем занимались мои одноклассники. Пока они обсуждали «Нинтендо», хоккейную команду, тачки, сериалы типа вашего «Города разбитых фонарей» и сколько голов забил наш Коллер , я ездил с отцом по странам, а позже сидел дома, зубрил тексты и читал ваших Чехова, Островского и Вампилова плюс штудировал Шекспира, Ионеско и Брехта . ЭТО было мне интересно, и мои родители меня в этом поддерживали. Позже и только через много лет я сообразил, что вырос в среде, где вера в принципе плохо уживается с театром, а детские роли и выступления — это, по сути, была моя первая борьба за успех, но с более одаренными и талантливыми, чем я. Однако в любой среде есть свой выход на свежий воздух, чтобы сбросить там кожу и обрасти новой. В твоей среде это... не знаю, но для кого-то это телеканалы, квартиры, виллы, вечный шоппинг, поездки всей семьей за границу, в моей — это рейтинг и индекс востребованности. Но одно всегда будет присутствовать и здесь, и там. Это — женщины. Девушки. Ну, или девочки, если речь идет о тринадцатилетнем тебе. При этом растление в любой среде происходит всегда одинаково, но в моей намного быстрее. Ты можешь навесить ярлык «18+» на любую кинопродукцию, книги, коробки, фантики, но есть та самая среда, в которой ты живешь, и она доставит тебе секс в качественном или пошлом виде. Но если до качественного идти долго и сложно, то проходка к пошлому занимает секунды. Просто она везде. Она в том, как невинная девочка сидит на первом ряду, смотрит на тебя жадными глазами и облизывает губы. Пошлость в том, когда девушка вместо того, чтобы просто ставить тебе лайки, ищет в Интернете твои голые фотки и искренне расстраивается, когда не находит их. Пошлость, когда женщина признается тебе в любви, а после идет домой, чтобы лечь в постель с собственным мужем. И еще более пошло давать другим с придыханием и до миллиметра обсасывать всю вашу страсть, позы, постель, вместо того, чтобы спокойно и достойно загораживать от них это. Я не ханжа, и здесь у меня точно нет комплексов, но я был счастлив сбежать из Праги в десять лет, потому что там меня дважды, если не трижды пытались растлить. — Стоп, — Андрей сел на стуле ровней. — Ты говорил об этом отцу или кому-нибудь, чтобы тебя оградили от этого? — Нет. — Почему? — Испугался. Боялся, что отец вытащит меня из театра, а мама будет раскаиваться, что вообще меня туда привела. Она театр романтизировала. — А мне ты почему до этого ничего не говорил? — Не было повода откровенничать.