Исаев вздохнул. — Ты в курсе насчет его последней выходки с СИЗО «Панкрац»? — Ну, типа того, — Одинцов отвел глаза. — Паспорт на имя Никитина я же тебе делал. — Вот то-то и оно. Ладно, давай. — Исаев похлопал его по плечу. — Пошел я к твоему шефу, а ты кури, но, главное, помни, что работа в полиции, может, и не такая стильная, как выращивание апельсинов, но не менее нужная. — Просто это такая работа, но она не всем подойдет? — внезапно выстрелил Одинцов. И под маской референта-отличника показался парень, который так же, как Андрей, служил когда-то под Тулой, любил девушек, заботился об отце, но в отличие от Андрея, по зову сердца пришел в МВД. И в отличие от Исаева знал, что такое работа с иностранной резидентурой и что такое физически стирать человека. Знал бы еще Андрей, к чему приведет их диалог, и он бы закончил его. Но Исаев провидцем не был. — Да, это просто такая работа, — взявшись за ручку подъездной двери, он кивнул. — Только мне до сих пор кажется, что это она выбирает нас, а не мы ее. — Почему? — Почему? А я не знаю. Но, может быть, потому, что Богу, который на небесах, до сих пор нужны выбранные Им для чего-то солдаты... — А вот и Андрюша! — обрадовался Фадеев, когда Исаев распахнул дверь переговорной. — И судя по всему, Андрюша к нам прямиком с какого-то бала, — недобро прищурился Домбровский, разглядывая Исаевский стильный рюкзак и белую футболку с длинным рукавом, кстати сказать, довольно приличную. Тем временем Андрей заметил на столе перед Домбровским его же любимую черную папку. — Слушай, Саш, — развернулся генерал-полковник к Фадееву, — а что, у тебя все сотрудники в таком виде на работу приходят? — В таком, это в каком? — поинтересовался тот. — В... — нелестный взгляд на чернильные джинсы и кроссовки Исаева, — тренировочно-вольном. — Так они у меня не бумажки перебирают, а в народ ходят. А с народом в костюме как-то не очень поговоришь. Или нет? — Значит, бумажки говоришь, — Домбровский побарабанил пальцами по столешнице. — На меня намекаешь? — Да ладно тебе, — Фадеев махнул рукой, мол, не будем, и перевел взгляд на Андрея. — А ты чего стоишь, как засватанный? Или мне лично стул тебе предложить? — Да нет, я сам, — ухмыльнулся Исаев и посмотрел на стол, где помимо лежащей папки стояли две пустых чашки. — Александр Иванович, а можно мне тоже попросить кофе у вашей секретарши? — Ну попроси, — милостиво разрешил Фадеев. — Кто ж тебе запрещает? — Ага, — колко включился Домбровский. — Ему никто ничего не запрещает, и чувствуется, от кого идет воспитание. — Максим Валентинович, а вы еще кофе будете? — с наивным видом поинтересовался Андрей. — Нет. Но спасибо, что ты ВООБЩЕ мне его предложил. — Господибожемой, право слово, ну что вы, какое спасибо? Да за что? Честно, ну не за что. — Отыграв, Андрей обернулся к Фадееву: — Александр Иванович, а как вы насчет кофе? Вообще-то, все это время Фадеев смотрел на Андрея искрящимися от смеха глазами, но в его зрачках уже ясно читалось: «Андрюх, ты бы угомонился?» Исаев тут же стер улыбку с лица. Фадеев кивнул, и Андрей отправился к секретарше. Прикрывая за собой дверь, он услышал ровный тон дяди Саши: — Максим, ты бы не цеплялся к нему. Обернувшись, Исаев увидел в щель, как Домбровский всплеснул руками: — Сань, знаешь, что? Он у тебя тоже не сахарный. — Ну он-то да, — Фадеев перекинул на затылок очки. — Но ты-то вроде постарше его? Или нет? «Клево!» Андрей с удовольствием прищелкнул пальцами, плотно закрыл дверь и отправился заказывать кофе. Когда он вернулся в переговорную вместе с девушкой, которая, весело болтая с ним, уверяла его, что ему очень пошел бы поднос, разговор между двумя бывшими сослуживцами по МВД уже шел в совершенно другом ключе. Домбровский расслабился, распустил узел галстука и теперь негромко рассказывал Фадееву какую-то историю из прошлых времен. Фадеев добродушно кивал и слушал. Едва Андрей с чашкой эспрессо, прихваченной с подноса, опустился за стол, диалог двух годящихся ему в отцы людей моментально затих. Исаев безмятежно слопал печенье и вытер салфеткой рот: — Мне с чего начинать? — С главного, — обхватил ручки кресла Домбровский. — Ты нашел мою дочь? — Нет. — Но ты же говорил, что видел ее?