— Вперед, руки за спину, — Скороговоркой пробормотал вертухай, пропуская в узкий тамбур. Открылась новая дверь, и вот они шагают по длинному, освещенному мигающими лампами, названными с чьей-то недоброй руки дневными. «Какие они дневные? Скорее мертвенные», — Оля вздрогнула от окрика «Вперед» и шагнула в совсем маленькую комнатку. — Степановна. Прими постоялицу, — неожиданно спокойно, по-домашнему, произнес сержант. — Пометь в журнале. В третью определили. Бумаги, следак сказал, после дежурному отдаст. Милиционер развернулся и вышел, прикрыв за собой дверь. Клацнул замок, Оля осталась одна. Занавеска, отделяющая угол комнатки, дрогнула и на свет выкатилась уютная, не соответствующая этому страшному месту, старуха. И даже не старуха, скорее пожилая женщина. Перетянутый ремнем ватник делал ее похожей на усталую колхозницу. Да и клетчатый шерстяной платок, из-под которого выглядывал клочок седых волос, никак не вязался с суровым антуражем подвала. Женщина коротко глянула на новоприбывшую. Поправила узел платка, раскрыла толстую тетрадь. — В камере запрещается иметь при себе деньги, драгоценности, ценные вещи… — заучено пробормотала кладовщица. — На стол выклади, да смотри, не вздумай чего спрятать. Все равно отыщу. А стыду не оберешься, — фраза вызвала у арестантки нервный смешок: «Надо же, стыду? Они меня стыдить будут». — Чего стоишь? Впервой? Ну, это ничего. Привыкнешь. — Поторопила хозяйка. — У меня и нет ничего, — хлопнула по карманам Оля. — Телефон, пятьсот рублей и все, — она порылась в заднем кармашке джинсов. — Вот, еще ключ от дома. Но он не нужен, — пробормотала, вспомнив, как вспыхнуло над лесом багровое зарево. Контролер быстро вписала в тетрадь перечень изъятого, сложила вещи в прозрачный пакет. — Зря ты… — протягивая тетрадь, наставительно произнесла она. — Ключ у человека должен быть. Тюрьма, она когда-никогда окончится, а ключ дождаться поможет. — Да нету дома. Сгорел. — Что ж, бывает, — так же спокойно отозвалась тетка. — Ничего. Все наладится. Она сноровисто охлопала Ольгу, не ожидавшую от толстухи этакой прыти. — Колечко, сережки, цепочку снимай, — перечислила тетка, мигом углядев цепким взглядом все украшения. Сложила в другой пакет. Процедура завершилась. Бабка негромко крикнула, оборотясь к дверям: — Заходи. Эй, Серега. — Все, что ли? Тогда вперед, — вертухай посторонился, выпуская Олю в коридор. Третья камера оказалась маленьким темным тупичком, вроде лошадиного стойла, отгороженным от коридора толстыми прутьями решетки. Нары — пологий помост во всю ширину камеры, почти до самой решетки, в потолке, за частой сеткой, вмазанная в стену лампочка свечей в сорок. Ни окон, ни вентиляции. — Чего ждешь? Обживайся, — произнес сержант. — Оправка в двенадцать, приспичит, покричишь. Завтрак пропустила, — он повернулся и, отходя, бросил: — Если чего надо, попроси. Схожу, куплю, — и двинулся к выходу из коридора. Она присела на краешек затертого помоста. Шершавая штукатурка стены уперлась в спину. Не прошло и часа, как отделение КПЗ начало потихоньку оживать, потянуло запахом табака, закашлялся кто-то в соседнем боксе. — Эй, начальник, — прозвучал разухабистый голос. — На горшок бы… Своди, а? — Сейчас, разбежался, — отозвался из-за решетчатой двери сержант. — Водил. Дрыхнуть надо меньше. Терпи. — Блин, так я тут наделаю. — Сама потом вытирать будешь, — флегматично резюмировал конвоир. Соседняя камера затихла. Оля устроилась удобнее, подогнув ноги, попыталась восстановить в памяти детали короткой беседы со следователем. «Взрыв был такой, что от дома, наверняка, ничего не осталось. Попробуй теперь отыщи. А с другой стороны. Им меня выпускать не резон. Найдут, что предъявить. Пока разберутся, пока решат. Если, как сказал Михаил Степанович, его вычислили, то будут требовать отдать компромат». Сердце тихонько заныло. Тягостная атмосфера подвала отнимала последние силы. Однако усталость взяла свое. Поворочавшись еще минут десять незаметно заснула. А проснулась от стука железа. — Входи, подруга, — впустил сержант в камеру новую арестантку. Слегка помятая, с большим багровым синяком в полщеки разбитная деваха. Огненно-рыжая, в короткой, с вызывающе-откровенным разрезом, юбке и полупрозрачной кофте, она явно не готовилась к посадке. — Вот, суки, опять закрыли, — беззлобно чертыхнулась вновь прибывшая и глянула на соседку. — Первоход? Что предъявили? — вместо приветствия произнесла бойкая девица, сверкнув нагловатыми глазами. — По недоразумению, — отозвалась Ольга, — Ничего конкретно не говорят, а так, пугают. — Правильно, мы тут все по недоразумению. — Рыжая плюхнулась на нары и протянула ладошку с ободранным маникюром: — Марго. А тебя? — Оля, — осторожно пожала руку сокамерницы и вежливо поинтересовалась: — А тебя за что? — А, ерунда. Хахаль намутил. Шмотки чужие у меня в хате нашли. Вот соучастие и крутят. Да ну его. Успеем наговориться. В обезьяннике могут до трех суток держать. Так, что… У тебя курево есть? Оля отрицательно мотнула головой. Марго заметила мелькнувшую по коридору тень и подвинулась к решетке. — Сережа, угости сигареткой, — вкрадчиво попросила девица у сторожа. Сержант недовольно скривился, но полез в карман и вытянул мятую сигарету. — Все, Маргоша. Больше не клянчи, — видно было, что постоялица здесь свой человек. — Спасибо, Сереженька, ни боже мой. Разве что еще разок? А кто тебя меняет? Сержант хмыкнул: — С него ты точно ничего не поимеешь. «Бубен» заступает, — он прошел к выходу и клацнул дверью. — От, блин, — ругнулась продувная соседка. Ловко прикурила сигарету, выдула дым между решеток. — Ну не везет, так не везет. Этот козел все душу вымотает. Да еще трахнет на халяву, — с огорчением произнесла она. — Как это? — Оля непонимающе уставилась на рыжеволосую сокамерницу. — Как? Обыкновенно. Пристегнет к решке и обработает. А чего ему? Ночь длинная. Да и кому жаловаться? А будешь возникать, дубинкой так ухайдакает, неделю кровью будешь харкать. Лучше уж… — она покосилась на миниатюрную фигурку. — Он блондиночек уважает. Так что, похоже, туго тебе придется, — как о чем-то малозначащем сказала она и протянула недокуренную сигарету: — На, покури. Оля, не слыша предложения, опустилась на твердое дерево лежака. В голове тупо кольнула далекая еще игла. Но сердце неровно стукнуло. — Ты что? — заметила перемену в соседке Марго. — Не успела еще? Ну, ты даешь? — изумилась сокамерница и поскучнела. — Совсем нехорошо, — она, превратно истолковав состояние Оли. Затушила окурок и полезла на полог. — Может, звякнуть хочешь? — небрежно обронила она после недолгой паузы. — Пока Серега не сменился можно договориться. Потом поздно будет. — Некому. — Растеряно отозвалась Оля, чувствуя, как поднимается откуда-то из солнечного сплетения мутное облако страха. — Нет, так нет. — Сокамерница повертелась на жестких досках, устраиваясь удобней. — Посплю пока, — оповестила она и вскоре тихонько засопела. Страшная новость, с которой невозможно было смириться, стучала в голове. Потихоньку нахлынули страшные воспоминания. И хотя помнила она из той ночи немногое: Только страшную рожу, да бритую голову насильника, но вот остальное, что было после, врезалось навечно. Страшная маска вместо лица. Игла, прожигающая мозг. Холодный ветер на нескончаемо длинном мосту… — Этого больше не будет, — сказала вдруг Оля. — Пусть… но сразу. Только не это. И будто волна теплого покрывала накрыла ее, легла на плечо невесомая ладонь. «Он слышит меня! — подумала Оля. — Я сильная. Он меня научил. А если суждено, пусть так и будет». Странное, невероятное спокойствие и уверенность наполнил. Тело начало покалывать невидимыми иголками, наполняя необъяснимой силой. Тихонько опустилась на доски и задремала. Голоса донеслись сквозь сон. Открыла глаза и различила сквозь решетку силуэты милиционеров. Один — дежурный. Второй — мордатый, с толстой, распирающей ворот форменной рубахи, рябой шеей и пятнистым, плоским, как блин, лицом. — Две, — пересчитал их по головам сменщик. Пометил в тетради. — А эта ничего… — толстомордый засмотрелся на Олю. — Марго. Опять? Я тебе говорил, что если снова попадешь, на толчок не поведу? Ну, вот и сиди теперь сутки… Будешь знать, как… — бросил он, отходя к следующей камере. — Вот, сука, — прошептала рыжеволосая Марго. — Прошлый раз у меня месячные были. Вот и злобится. Козел, — добавила она. — А теперь, точно, не пустит. Придется отрабатывать. Оля поднялась и взглянула в спину конвойного. Впрочем, не столько на него, сколько определяясь в пространстве. — А что, эта тетка, которая вещи принимает, и ночью сидит? — мимоходом поинтересовалась у соседки, когда надзиратели скрылись в дежурке. — Теть Люба? А как-же, конечно. У них дежурства. И вертухай. Хотя здесь двое должны дежурить, но одного к мужикам забрали. Там народу много. — пояснила бывалая Маргарита. Она всмотрелась в лицо Ольги: — Ты будто другой стала. И глаза… Я такие раз только видела. На Ростовской пересылке. С пожизненным приговором одну на Особую зону отправляли. Но у той-то за душой восемь «жмуров» было. Ты чего, подруга? — Все нормально, — Оля опустилась на край настила. — Давай помолчим. Мне подумать нужно. Однако спокойно посидеть не удалось. Принесли жидкий обед. Потрепанный мужичок в несвежем, когда-то белом халате раздал миски с похлебкой. — Чего там? — поинтересовалась Марго. Баландер молча протянул ей клочок бумажки и проследовал дальше. Арестантка прочитала написанное карандашом и выругалась. Витиевато и с чувством: — Вот тварь.