Чак — соседский мальчик, подросток. Подрабатывает, сгребая сухую листву и подметая дорожки. Продолжаю орудовать лопатой. — В любом случае спасибо вам, — произносит миссис Мейхон. — Пустяки. Вдруг меня осеняет. Хватаюсь за телефон. Ответа от Эшли нет как нет. — Скажите, миссис Мейхон, вы сегодня заняты? В смысле, у вас есть планы? — Я, Мики, давно планов не строю, — миссис Мейхон мрачнеет. * * * Никогда не была у нее в доме. Договор подписывали в квартире, которую я сейчас и занимаю. Удивление мое неподдельно. Я представляла обстановку вроде той, что окружает Ба: безделушки-пылесборники, видавший виды ковер на полу, захламленное пространство. Но у миссис Мейхон — минимум эргономичной, недешевой мебели и безупречная чистота. Пол из паркетной доски, кое-где лежат стильные коврики. Кругом картины — абстракции большого формата, написанные размашистыми мазками. Очень, очень недурны. Неужели миссис Мейхон балуется живописью? Спросить не решаюсь, хотя язык так и чешется. — Мне нравятся ваши картины, миссис Мейхон. — Спасибо. И никаких пояснений. — Ужасно неловко вас беспокоить… Если бы не безвыходная ситуация… Томас стоит не шевелясь. Похоже, одновременно заинтригован и напуган. Вот шагнул вправо, к лестнице; вытянул шейку, пытаясь увидеть, что там, на втором этаже. Спальня миссис Мейхон — что же еще. Извлекаю бумажник. В нем только двадцать долларов одной купюрой. — Возьмите, миссис Мейхон. Это пока. Вечером будут еще деньги. Миссис Мейхон отмахивается. — Ну что вы, Мики! Не надо! — Нет, я так не могу. Пожалуйста, позвольте мне расплатиться. — Не позволю, — заявляет она. Дальнейшие уговоры не действуют. Миссис Мейхон непреклонна. Вручаю ей сумку, которую собрала еще дома. Там смена одежды для Томаса, книги, игрушки. — Завтрак я тоже упаковала, миссис Мейхон. Об одном я умалчиваю. Томасу всего четыре года. Он до сих пор писается в штаны, особенно если увидит по телевизору что-нибудь страшное. А напугать его может даже выпуск новостей. Взглянув на Томаса, решаю утаить эти подробности от миссис Мейхон. — Вот это уж совсем лишнее, Мики. Я прекрасно могу состряпать ланч. Надеюсь, юный джентльмен любит сэндвичи с арахисовым маслом? А, Томас? Как насчет сэндвичей? Тот кивает. — Вот и славно. Кажется, мы поладим. Опускаюсь перед сыном на колени. Целую его в щеку. — Будь хорошим мальчиком, Томас. Ты же знаешь, что это такое? Снова следует кивок. — Это значит — слушаться старших, — произносит Томас, указывая себе на ушко. Храбрится изо всех силенок. Чем, чем он будет заниматься целый долгий день? Записываю свой номер мобильника; впрочем, наверняка он у миссис Мейхон имеется. — Если что — звоните. Прошу вас. Не стесняйтесь меня отвлечь. Работа не убежит. Наконец делаю шаг к двери. Затем еще один. И еще. Не оглядываюсь. Перед глазами — дрожащий Томасов подбородок. * * * Всю дорогу в участок меня трясет. Что я сделала? С кем оставила Томаса? Эта миссис Мейхон — она вообще кто? Родственников ее я не знаю. Помню, она говорила о сестре. А как у миссис Мейхон со здоровьем? Вдруг ее припадок накроет или инсульт? А если она несдержанная? Если сорвется — ударит моего сына, наорет на него? Спохватываюсь. Говорю себе: «Микаэла, прекращай нянчиться с Томасом. Ему почти пять лет. С каждым днем твой сын все самостоятельнее». Сегодня потеплело, со вчерашним не сравнить. И снег не идет. Тот, что выпал, уже тает; на проезжей части бурая каша, изборожденная шинами. Бетани вполне могла бы проехать. Если б захотела. После планерки подхожу к сержанту Эйхерну, спрашиваю, получил ли он мое сообщение. — Какое еще сообщение? — Вчера я вам звонила, попала на автоответчик. — А, это!.. Ну да. Что стряслось? Поговорить хотели, Фитцпатрик? Озираюсь по сторонам. Трое патрульных торчат в зоне слышимости. — Дело деликатное, сержант Эйхерн. Может, лучше у вас в кабинете? Он тяжко вздыхает. — Там сейчас комиссия. Напяливают бронежилеты, поедут с нашими ребятами по району. Вы же не потащите меня в сортир, чтобы изложить ваше деликатное дело? Говорите здесь. Снова кошусь на троих патрульных. Двое из них отлично подходят под описание, данное Нуэном, — белые, возраст чуть за сорок. — У вас не найдется для меня минут двадцать? В обеденный перерыв? — мямлю я. — Найдется. Я перекусываю «У Скотти». Эйхерн назвал забегаловку, где всегда толкутся патрульные. Место самое неподходящее. Стараюсь там не появляться. Как и в остальных заведениях, облюбованных моими, гм, коллегами. — Лучше в «Бомбическом кофе», на Франт-стрит, сержант Эйхерн. * * * Утренние часы еле ползут. Примерно в десять вздрагиваю, заметив ярко-оранжевую куртку. Так и есть: Док собственной персоной, скрестив на груди руки, торчит на перекрестке с Кэмбрия-стрит. Держит пластиковый пакет. Останавливаюсь, не доехав до него полквартала; наблюдаю. Если Док и заметит полицейский автомобиль, все равно насторожиться не должен бы. Ему с такого расстояния не разглядеть, кто за рулем. Зато мне отлично видно: всякий раз, когда кто-нибудь приближается к Доку, его губы шевелятся. Подозреваю, что произносит он одно и то же слово: «Агрегаты». Чистые шприцы. Совсем дешево. Таким способом в Кенсингтоне многие зарабатывают — берутся продавать шприцы. Плата мизерная, но на дозу хватит. Случается, предлагают и свои услуги — поставить укол, чаще всего в шею — если все остальные вены давно одеревенели. Бывает, особенно когда бесплатная больница закрыта или находится слишком далеко, такие персонажи берутся лечить инфекции и вскрывать фурункулы. Как правило, с фатальными результатами. Достаю телефон, ищу номер Трумена. Медлю с минуту. Любопытство пересиливает. Печатаю сообщение. «Ты не занят?» Да, лучше так. Учитывая тот недовольный женский голос. Вдруг у Трумена личная жизнь, а я вторгаюсь? Почти сразу он отвечает: