— Бумаги прочти. — Чего мне их читать. Читала уже. — Почему ты нам лгала? — Я? Никогда я не лгала! Усмехаюсь. — А кто каждый божий день стонал, что тащит нас на горбу безо всякого пособия? Не ты? Ловко устроилась! Ба сверкает глазом, но голос ее звучит спокойно: — Он вас бросил. Он мою дочь на иглу посадил, а когда она умерла — дёру дал. Я вас одна поднимала. Кому вы нужны были? То-то, что никому. Только мне, бабке. И пара сотен баксов в месяц сути дела не меняет. — Он жив? — А я почем знаю? — Бабушка, ответь, только честно: мы с Кейси тебе жизнь сломали? Она хмыкает. — К чему столько пафоса, Мики? — Это не пафос. Я серьезно. Так сломали или нет? Ба пожимает плечами. — Не вы. Смерть моей деточки. Лизы. Тогда-то всё для меня и кончилось. — Но мы же были совсем маленькие. Кейси и двух лет не исполнилось. Мы не виноваты, что мама умерла. Бабушка дергает головой. — А то я не знаю! И тычет пальцем в холодильник. — Погляди! Нет, ты внимательно погляди! На дверце — целый коллаж. Пожелтевшие, закудрявившиеся по углам листки — записки наших учителей, единственный табель Кейси с хорошими отметками, школьные фото. Фотография Томаса, сделанная бабушкой в прошлое Рождество. — Я о вас заботилась, — говорит Ба. — О тебе и о Кейси. Кроме вас, у меня никого не было. — Да, но ты нас не любила. — Любила! Это слово она почти выкрикивает. Но сразу успокаивается. — Я с вами не сюсюкала, что да, то да. Я делом любовь доказывала. Жизнь на вас положила. Думаешь, я эти деньги, с чеков, прикарманила? Нет, они на вас же и пошли. Долго подбираю слова, наконец говорю: — Я была доброй. А из-за тебя очерствела. Ба кивает. — Так оно лучше. Жизнь — штука жестокая. Я хотела, чтоб ты это усвоила. — Я усвоила. — Вот и хорошо. Значит, не зря я старалась. Крыть нечем. — Бабушка, — начинаю я вкрадчиво, льстиво — этот тон, бывало, действовал в мои детские годы. — Бабушка, пожалуйста, скажи: ты знаешь, где Кейси? Ведь знаешь, да? — Не лезь не в свое дело! — повторяет Ба. Лицо ее становится непроницаемым. — Забудь про Кейси. Не ищи ее, слышишь? — Я поступлю так, как считаю нужным. Впервые в жизни говорю с бабушкой таким тоном. Она цепенеет, будто от пощечины. Затем вперяет в меня неприязненный взгляд. Долго молчит и наконец выдавливает: — В положении она. Так уже давно не говорят. Целый долгий миг мысленно отмахиваюсь от истинного смысла этих слов. С языка едва не срывается дурацкий вопрос: «В каком положении?» — Потому мы и поругались, — поясняет бабушка. — Ну вот, теперь ты в курсе. Не хотела я говорить, да ты все равно узнала бы. Она смотрит пытливо — как я отреагирую? Каменею лицом. Ее взгляд скользит мне за плечо. Оборачиваюсь. Томас потихоньку прокрался в кухню, стоит столбиком, личико испуганное. — Твой малыш, — говорит Ба. Тогда Всё-таки скажу. Да, надо сказать. Я изо всех сил старалась поступать правильно. Как в личной жизни, так и в профессиональной. Я горжусь тем, что мои действия почти никогда не противоречили моим же представлениям о хорошем и дурном. Но и моя правильная жизнь не обошлась без пары решений, которые сейчас я была бы рада пересмотреть. Первое такое решение я приняла в тот период, когда у Кейси, жившей со мной в Порт-Ричмонде, случился срыв. Я не удержала сестру. Но ведь я сразу оговорила единственное условие: Кейси не должна употреблять наркотики и крепкий алкоголь — тогда пусть остается в моем доме, сколько пожелает, я буду рада. Сорвется — откажу от дома. Никаких «вторых шансов». А чтобы у Кейси на этот счет не осталось сомнений, иными словами — лазеек, — я должна сама твердо знать: я действительно ее выгоню, если она возьмется за старое. В тот день, когда я застукала сестру с поличным, когда собственными глазами убедилась, что она снова употребляет, мы ни слова друг другу не сказали. Кейси стала собирать вещи. Я в это время рыдала в чулане, очень надеясь, что сестра не слышит. Как я радовалась, что ей лучше, что мы снова вместе — и притом не в бабушкином доме! Она ушла молча. А потом я увидела ее на улице, поджидающей клиентов. Поверить не могла, что Кейси по собственной воле этим занялась. И вот, вскоре после того как она ушла, мы с Труменом были на дежурстве. Звонок диспетчера привел нас в северную часть района, к Франкфорду. Трумен рулил, я сидела на пассажирском месте. Краем глаза я выцепила женскую фигуру в шортах и футболке, с сумочкой на плече. Успела подумать: это Кейси. Но мы уже ее миновали, и мою уверенность как рукой сняло. Может, все-таки не Кейси? Я извернулась на сиденье, стала смотреть назад. Женщина где-то скрылась. — Ты чего? — спросил Трумен. — Почудилось. Думала — одна знакомая… Трумен тогда еще не знал про мою сестру. Разобравшись с вызовом, мы поехали назад. Я села за руль. Ползла на черепашьей скорости. Сомнений не осталось. Кейси. Точно, она. Под кайфом. Стоит на нетвердых ногах, заглядывает в окно автомобиля. Почти по пояс туда влезла. Мужчина за рулем, увидев полицейскую машину, резко газанул. Еще бы чуть — и руку Кейси сломал бы. Та выпрямилась, шагнула с проезжей части, крайне недовольная — как же, сорвалось. Поправила сумочку на плече. Скрестила руки на груди. Я вела так медленно, что Трумен спросил: может, мне нездоровится? На этот раз я не ответила. Поравнявшись с сестрой, остановилась. Чисто импульсивно. Никто и не подумал сигналить — полицейским автомобилям не сигналят, стой они хоть посреди шоссе.