Соня с сомнением скосила глаза на копию “Девятого вала”, которая скромно выглядывала из стопки небрежно сложенных у стены холстов. Всем бы так скучать… Мысль зрела еще с прошлой недели. Ей хотелось попросить что-нибудь ей подарить, потому что Тимур Андреевич свои старые работы и перерисовки просто складывал в кучу, но пока не решалась. Он мог отказать просто из вредности, а краснеть в очередной раз за свою наивность и несдержанность Соне не хотелось. Картина выглядела потрясающе, но не рисковать же ради нее… — Все требует времени и усилий, — подытожил Тимур Андреевич. — И таланта. — Не нужен тебе талант, когда у тебя впереди сотни лет. — Думаете, если я начну рисовать, то научусь?.. Лет через пятьдесят? — Научишься и рисованию, и музыке, и писательскому мастерству. — Вы и книги писали? — Писал. Соня огляделась, задерживаясь взглядом на книжных полках. Неужто там есть рукописи или даже печатные книги Тимура Андреевича?.. — И музыку играл. — А на чем играете? Ни рояля у вас тут нет, ни скрипки, ни еще чего-либо. — На всем играю. Все инструменты пропил четырнадцать лет назад в Италии. Ни о чем не жалею. Вина у них отменные. Соня вымученно улыбнулась. — В самые пьяные и веселые дни даже кровь не была такой вкусной, как бокал красного Бароло, — с усмешкой добавил Тимур Андреевич. Соня резко перестала улыбаться и заметно помрачнела. Возможно, даже позеленела. Тимур Андреевич это заметил сразу и засмеялся. Он сменил пластинку, и Магомаев запел “Атомный век” на всю квартиру. — Можете дать пару уроков рисования тогда? — предложила Соня через несколько минут бесцельного рисования. По подвижному лицу Тимура Андреевича она поняла, что он не в восторге от ее предложения. Он взмахнул кистью, словно отгонял муху. — Рисуй дерево. — То есть вы не будете мне ничего показывать? — уточнила Соня — Я дал тебе краски и холст. Чего ты еще от меня хочешь? — Несколько уроков бы хотелось. Это же вы меня убедили попробовать! — Ничего подобного. Когда это ты такое услыхала? Соня поникла. И правда. Не убеждал. Сама услышала то, что захотелось услышать. — Но… — Учись сама, Софья. Жизнь будет долгой, а творчество еще ни одному человеку или вампиру не навредило. Самое большое удовольствие — понять все самостоятельно, поэтому не спеши и насладись каждым мгновением творческого процесса. Соня, конечно, подозревала, что преподаватель из Тимура Андреевича получится не самым грамотным, но чтобы настолько бесполезным?.. За двадцать минут Соня, затаив негодование, нарисовала дерево. Красивое, в общем-то, дерево, со старательно прорисованными веточками и желтыми осенними листьями — воспоминание о яркой и быстротечной осени. Тимур Андреевич быстро взглянул на него и хмыкнул. — Я ожидал худшего. Не иначе как высшая форма похвалы от него. — Десять лет рисования для стенгазет, — похвалилась Соня. — Оно и видно. — Вам гордость не позволяет сказать мне что-то хорошее? — Нижняя ветка справа немного похожа на настоящую. Соня бросила кисточку на подставку и развернулась к выходу. А как хорошо все начиналось. Она почти забыла о том, что ей предстоит, погрузившись в не такой уж и нужный ей процесс рисования — даже почувствовала азарт. Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, этого бы хватило с лихвой. Но нет же! Опять глупость сделала. Дома ее ждала гора тетрадок на проверку, а она снова пришла к этому ворчуну в какой-то непонятной надежде на то, что не потратит время впустую и выяснит еще что-то если не интересное, то хотя бы полезное о том, что ее ждет впереди. Просить поддержки у такого человека себе дороже! Ну не художествами же она будет себя успокаивать, когда придется продлевать свое существование кровью! Какая ерунда! — Софья, — окликнул ее Тимур Андреевич, когда она уже почти втиснулась в сапоги. — Что? — буркнула она недовольно. — Жизнь без любви, творчества и развития совершенно пуста. А на пустоты всегда наползает тьма. Соня замерла, оглушенная запоздалым осознанием. Ей попался не лучший наставник, но и ему с ученицей не свезло. Он называл ее глупой и совершенно не вдумчивой девчонкой — наверное, такой она и была. Соня нерешительно потопталась у входной двери еще несколько минут, смакуя стыд за свою вспышку эмоций, но Тимур Андреевич так больше ничего и не сказал. Глава семнадцатая, в которой кошмар становится явью Соня отрешенно взглянула на безвольное тело. Пальцы дрогнули, хватая воздух, но не сжались. Внезапно вся невероятная сила, с которая могла переломить пополам позвоночник хрупкого человеческого тела, исчезла, будто ее и не было никогда. Как до абсурдного легко было удерживать в голове мысль, что никогда эти руки не сделают ничего дурного, ничего выходящего за пределы необходимого, что они не посмеют сломать, оборвать и украсть чужую жизнь! Как же легко оказалось напортачить, не уследить, не проконтролировать и совершить непоправимое. Хотелось дотронуться до холодной кожи и попытаться все же отыскать отголоски жизни в нем, но Соня не шевелилась и даже не пробовала заставить себя сделать это. Она не найдет пульс — закричит и взвоет так громко, что сбегутся люди. И они найдут ее такую, опрятную, нарядную, всего лишь с несколькими крохотными пятнами на подоле и безжизненным телом юной девушки перед ней. Они не поверят случившемуся и позовут милицию. Ее заберут, будут долго допрашивать, у ее жертвы найдут на предплечье не успевшие затянуться из-за преждевременной смерти ранки, ее отправят в страшные подвалы, где выведают, выпытают и выбьют из нее все, что она знает, а затем сожгут на солнце опасную тварь — и правильно сделают. Соня сильно прикусила губы, чтобы сдержать дрожь. Вкус крови исчез, но чувство сытости напоминало о ней так явно, что Соню бы тут же вывернуло на месте, если бы ее тело способно было отторгнуть то, что она так сильно ненавидела, но без чего теперь не могла жить. В сонной тишине квартала и для чутких ушей звук, с которым она шаркнула по земле сапогом, задевая и кроша тонкую льдистую корочку, был почти оглушительным. Это нога двинулась назад. Так начинался побег. Соня скривила лицо и зажмурилась. Это не кошмарный сон. Она собиралась трусливо сбежать. И бросить девушку здесь остывать на морозе. Разве же мертвым холод страшен? Нет. Но страшнее было осознание того, что она оставит это тело здесь, как что-то ненужное. Как что-то использованное. Ставшее ужином. Соня сделала еще шаг назад, и грудь сдавило от безысходности и ужаса. Она побежала прочь так стремительно, словно в ее прежней жизни воздух был настоящим препятствием, тяжелым, сковывающим и не пускающим вперед, а теперь она была способна разбить его с поразительной легкостью и почувствовать наконец по-настоящему свободное движение. Это было ошеломляющим и отрезвляющим открытием. Соня по инерции пробежала несколько десятков метров прежде, чем смогла остановиться. Она огляделась по сторонам. Куда ей теперь идти… А ведь день начинался так хорошо, пусть Соня и проснулась с сухим горлом и чувством, будто ее кошмарный сон был реальнее некуда. У нее оставались еще сутки, поэтому она успокаивала себя как могла. Ничего не могло пойти не так. Она же все верно рассчитала. Да? Степа приехал неожиданно. Ворвался на школьный порог, где она разговаривала с Мариной и Виктором Ивановичем, вручил ей большой букет цветов, затем подхватил ее на руки и заявил, что они едут гулять в Горький. — Посреди недели! Ты что?.. — обескураженно воскликнула Соня, завозившись в его объятиях и вынуждая его опустить ее.