— Ага. Не за что, — кивнул Степа. — Не буяньте больше. — Не буду. — Всего хорошего. Степа постоял на крыльце всего несколько секунд, затем выбросил недокуренную сигарету и поспешил спуститься к Соне. — Что за странный мужик, — обескураженно произнес он, оглядываясь назад, в ту сторону, куда направился мужчина. — Местным оказался. Сказал там, что дал себя привести в милицию, потому что пить хотел, представь себе! А все и подпрыгнули сразу, воду ему искать, наливать. Видать, знают… — А я бы согласилась, — мечтательно заявила Соня, когда мужчина скрылся в переулке между домами. — Жить подольше. Особенно за границей побывать когда-нибудь. Везде, где только можно! Степа едва заметно дернул губой, выражая явное неодобрение. — Что там делать? — Как что? Смотреть. Вот Биг Бен, например. — Да у меня у бабушки в зале часы в разы красивее. Соня с сомнением посмотрела на Степу. Серьезно он, что ли? — Тебе там делать нечего, — выпалил он. — Я обычная советская учительница. — Английского языка! Примут за шпионку. Соня вздохнула. Похоже, Степа забыл, с каким азартом они вместе играли в шпионов в детстве. Она поджала губы. — И что же я — просто так английский учила? — Чтобы детям в школе преподавать. — А детям он зачем? Степа не нашелся с ответом и просто угрюмо буркнул: — Надо. Будут образованными. Сдался тебе этот Биг Бен. Возможно, Соня слишком часто об этом говорила и это превратилось в навязчивую мысль, но да, сдался. Она собиралась во что бы то ни стало увидеть Биг Бен, а потом вернуться в стены школы и в красках поведать своим ученикам, какой он и что за люди вокруг него ходят. Может быть, она, как и дед, тоже поможет какому-нибудь англичанину и осмелится заговорить с ним! — Сдался, — упрямо ответила Соня. — И я его увижу. — Ну-ну, — сказал Степа. По голосу было понятно, что не поверил. Соня вдруг с пугающей ясностью осознала, что замуж за него не пойдет, пока не побывает в Лондоне, иначе не видать ей Биг Бена в браке с ним никогда. Она испустила раздраженный выдох через рот, быстро развернулась на каблуках и, не дожидаясь Степу, зашагала прочь. — Да не злись ты, — миролюбиво сказал он из-за ее спины, догнав ее. — Я голодная и хочу домой. Там пирог. — Ого, пирог! Для меня сделала? Пошли тогда скорее! Он поравнялся с ней и взял под руку, перехватывая за холодную ладонь своей теплой. На его лице играла дурацкая улыбка. — Что я там говорил, когда нас прервали? Про жену Славика, да? Если б у нас все женщины такими были, как она, то и милиция бы никому не нужна была бы! Как она того воришку по башке… Ух! Глава пятая, в которой хуже худшего бывает У бабы Вали жилось сносно, хотя характер у нее был сложный. Ходила она прихрамывая, поэтому Соня благоразумно решила дать ей отдыхать побольше и взяла на себя столько обязанностей по дому, сколько смогла, не подозревая, что на каждое ее действие — не имело значения, правильное или нет — у бабы Вали найдется слишком много слов. Далеко не хвалебных. Разумеется, Соня была очень благодарна за жилье, но ежедневные упреки она слушала сквозь стиснутые зубы. Не пол помыла, а размазала грязь. Не подмела, а пыль встряхнула. Картошку не пожарила, а маслом залила и погрела. И говорила не по-нашенски! — Баб Валь, это же работа моя. Я учительница, — оправдывалась Соня, не отрываясь от проверки тетрадок. — Брат же ваш тоже английский знает. — Брат мой как был балбесом, так и остался. Семью столько раз бросал, пока разъезжал по своим Лондо́нам, а бабка твоя с пузом ходила и помощи просила у всех родственников — одна-то не справлялась. А ты могла б что полезнее выбрать! Младшие классы учить вот. Это важнее. Все с малых лет закладывается. Соня скрипела зубами, но не перечила. Когда она была совсем маленькой, она помнила, что баба Валя была очень доброй и смешливой. Она частенько приходила в гости и каждый раз приносила ей гостинцы: шоколадку “Аленку”, а летом еще и горсть гороховых стручков со своего огорода — Соня горох обожала и всегда съедала прямо с маминой грядки, поэтому кончался он очень быстро. Теперь бабе Вале было уже семьдесят четыре, и она стала несговорчивой и придирчивой, горох не выращивала, “Аленкой” не угощала, зато с аппетитом ела сладкие пироги, которые готовила Соня. Только они критики и не удостаивались — хоть что-то она одобряла, пусть и молча. — И замуж тебе уж давно пора, — непременно добавляла баба Валя после того, как любимые темы исчерпывались. — Засиделась в девках! Когда приезжал Степка, она веселела и превращалась в очаровательную бабушку, которую будто милиционер только что перевел через дорогу. Он ей очень нравился, его она захваливала и смущала. За первые две недели сентября он наведывался пять раз: водил Соню в театр и на местный концерт, гулял с ней по паркам и лез целоваться там, где никто не видел. Баба Валя по вечерам накладывала ему побольше еды, которую готовила Соня, наливала чай, а после восьми вечера выпроваживала домой в Горький. Степа уезжал расстроенным, но ему было не привыкать. Две с половиной недели сентября пролетели стремительно. Соня сильно уставала в школе, но это не останавливало ее от регулярных задержек допоздна. К сожалению, засиживаться приходилось не потому, что она проводила факультативы и устраивала английский клуб — Любовь Васильевна добро на это так и не дала. Нет, вместо этого Соня придумывала планы уроков и составляла упражнения и проверочные для всех классов, которые ужасно отставали от программы. Дома присесть после готовки и уборки удавалось только тогда, когда накапливалась стопка тетрадей с домашними заданиями, а отдохнуть — только укутавшись одеялом на скрипящей койке ночью. На уроках было чаще трудно, чем легко и весело. Соня старалась увлекать младшие классы, как могла, но чувствовала, что того энтузиазма, который она испытывала на своих уроках английского много лет назад, нет, а как растормошить и оживить детей, пока не придумала. Послушные дети выполняли все, что им было сказано, но их глаза не блестели от любознательности и стремления к знаниям — и блеск Сониных понемногу затухал тоже. С 9 “Б” отношения сдвинулись с мертвой точки, но лучше бы не сдвигались. На следующих двух уроках они играли в карты, складывали самолетики и пускали их летать по всему классу, самые бесстрашные и наглые устроили пародийный спектакль со случайными английскими словами прямо у нее под носом, а некоторые помахали ей руками, как только она зашла в класс, и сбежали. Заслуги Сони в том, что позже они все-таки присмирели, не было никакой. Это Любовь Васильевна пришла на четвертый, на пятый, а затем и на шестой уроки, благодаря чему все неподвижно рассаживались по своим местам и не издавали никаких лишних звуков. При всей своей правильности картина выглядела жуткой: дети замирали, словно были самым примерным классом на свете, однако Соня ясно видела напряженные спины и презрительные взгляды и понимала, что, видимо, они недолюбливают ее за стукачество. Очень обидно и незаслуженно! Когда Соня осторожно спрашивала их о чем-либо по кое-как пройденной теме, они открывали рот, чтобы сказать, что не знают ответ на вопрос — “I don’t know”. Она быстро пожалела, что научила их этой фразе. Да, научила — хоть чему-то! — но успех был уж очень сомнительным. Девятиклассники начали с совершенно серьезными минами издеваться над ней, вставляя эту фразу в любых ситуациях и в немыслимых вариантах корявого произношения. “Айдоуноу”. “Ай дунт кнов”. “Ай дон нау”. Любовь Васильевна все замечала на своей последней парте, делала какие-то записи в блокноте и странно кривила лицо. А может, и не кривила. Соне за учительским столом было плоховато видно, так что это могло и воображение дорисовать. Кристина с колготками делала вид, что проблемы с ними у нее вообще не было, а значит и помощи от Сони — тоже. Рядом со своими товарищами она сидела с таким же каменно-презрительным лицом. “Ай донт ноу” разве что произносила верно — только этим и отличилась. А Дима Корешков, временно потеряв контроль над бунтарями, наверное, навсегда вычеркнул Соню из кандидаток в “любимые училки”. Он глазел на нее так часто и пронзительно, что от неловкости ее всерьез начинало подташнивать. Долго все это длиться, конечно же, не могло, и уже на седьмой урок Любовь Васильевна приходить отказалась, поэтому Соня заранее предчувствовала катастрофу. — Как долго с вами нянчиться нужно, Софья Николаевна? — спросила та в учительской, чуть не заставив ее подавиться чаем. — Сегодня отпускаю вас в свободное плавание. Марина принесла целый пакет вкусных конфет в честь своего дня рождения, но даже первую после этого предупреждения Соня доела с трудом. — Со мной она тоже нянчится, — задумчиво сказала Марина, когда та ушла. — Я совсем не знаю, что с 9 “Б” делать. География им не нравится. И меня они ненавидят… Виктор Иванович, который сидел рядом с ними за столом и ел только конфеты, без чая, усмехнулся. — Им вообще ничего не нравится. Русский с литературой тоже не удостоились их внимания. А это, между прочим, самые важные предметы. — Вам, Виктор Иваныч, проще, — возмутилась Марина. — Вы хоть и молоды, но мужчина. Дети вас лучше воспринимают и больше уважают. — Едва ли. Соня слышала, что боятся девятиклассники только директора, завуча, учителей истории, математики и физры, а вот всем остальным приходится тяжко. Но Виктор Иванович лукавил: он с девятиклассниками как-то ладил — чему-то за три года все же научился. — Знаете, в чем секрет наших глубокоуважаемых опытных коллег? — склонив голову набок, задумчиво проговорил он. — В чем? — спросила Марина вяло, не надеясь на полезный совет. — В особых ежовых рукавицах. — Мне Миша Воронин на первом уроке говорил, что все дело в зубах, — вздохнула Соня. — Но ведь ни ежовые рукавицы, ни зубы не подходят. Детей нужно воспитывать не угрозами и грубой силой. Не через страх! Виктор Иванович вскинул брови, а Марина даже перестала теребить фантик от конфеты и непонятно с чего хихикнула, прикрывая рот ладонью. — Наивная Сонечка, — покачал головой Виктор Иванович. Они, конечно, пересекались ежедневно и постоянно сидели втроем в столовой, но такая фамильярность Соню раздражала — сближаться и дружить с человеком, который был к ней неравнодушен, она не хотела.