— Может, и не следует ничего, а проверить не мешает. Исключить возможность наводки, чтобы не думалось. — Наводка? — Люсин с сомнением оттопырил губу. — Зачем тогда было про дверь вспоминать? Ведь все и составилось у нас из-за этого стука. — Так про то другая вспомнила, Вера Петровна… — Значит, вы полагаете… — Ничего я не полагаю, Владимир Константинович. Только оно дорогого стоит, это крохотное уточнение. — Ваша правда, — признал Люсин. — Догадываюсь, что не очень вы меня, старого сухаря, одобряете и размолвку с Натальей Андриановной все никак простить не желаете, но ничего с собой поделать не могу. Так уж устроен. — Себя ломать — последнее дело. — Люсин задумчиво усмехнулся. — У каждого свой стиль, Борис Платонович, и ничего тут не попишешь. Хотя как-то приноравливаться все-таки не мешает. — Спасибо за намек. — Гуров старательно выдувал дым в узкую, как лезвие, щель, но дождь ломал тонкую струйку и гнал обратно. — Ради бога, Борис Платонович. Никаких намеков. Не смею, да и не нахожу оснований, как на духу говорю, в чем-либо вас упрекнуть. По-моему, мы неплохо работаем в паре… Пока. — Значит, не упрекаете? И на том спасибо… — Я бы не стал так ставить вопрос. — Поторопился я с Натальей, пережал. С кем не бывает?.. Тем более что знахарочку вашу я за три версты обхожу. Уговор помню… Вы из нее, кстати, ничего не выжали? — Человек не виноград, Борис Платонович, — чувствуя, что вот-вот сорвется, процедил Люсин. — Я, извините, не приемлю такую терминологию… Но давайте лучше о деле, коль уж вы затронули. Я навел кое-какие справки. Аглая Степановна действительно ездила на свадьбу к своей крестнице Галине, оператору машинного доения. Молодой она привезла в подарок финские сапоги, и жениху — чайный сервиз, так сказать, на обзаведение. Что же касается ее лесных походов и ваших сомнений, вполне резонных, и насчет осеннего сбора, то тут у меня душа спокойна. Хотите знать, почему? — Интересно послушать. — Аглая Степановна не скрыла от меня, что и с какой целью искала. Даже урожай свой продемонстрировала, хоть я в таких материях, мягко говоря, слабо ориентируюсь. — Я тем более. И это наша общая беда. — Но я все же проконсультировался со специалистами, даже литературу кое-какую полистал. Вот краткие заключения насчет собранного Аглаей Степановной растительного сырья. — Люсин раскрыл записную книжку. — Шерошница душистая, или ясменник пахучий, — Асперула одората, — он со вкусом подчеркнул латинское звучание, — собирают после цветения… Прошу обратить внимание: после. Применяется для общего улучшения обмена веществ, хорошо действует на печень и желчный пузырь. Подходит? — Пока согласуется. — Пойдем дальше. Буквица лекарственная — Бетоника оффициналис. Собирают ее весь период цветения, который продолжается с июня до сентября, влияет на печень. Наконец, третье — жеруха. — Блатное, однако, названьице. — Это уж как взглянуть, Борис Платонович. Это уж дело вкуса… Если не нравится, называйте по-латыни: Настуртиум. Цветет она с мая до конца сентября. Употребляется исключительно в свежем виде, поскольку при сушке теряются лечебные свойства. Особенно показана при нарушениях функции печени и желчнокаменной болезни… Вас устраивает? Диагноз, поди, не забыли? — Выходит, почти кругло, — признал Гуров. — Если, конечно, исключить возможность заранее заготовленной легенды. — Такого подарка нам с вами никто не приготовил. Можете сомневаться сколько угодно, но, извините, про себя. — Это я понимаю! — Гуров кисло улыбнулся. — И чту священный принцип презумпции невиновности во всей его… Не знаю чего… — Вы, кстати, что кончали? — Юридический факультет МГУ, заочно. — Узнаю изысканную латынь. Школа! Альма-матер!.. — А насчет этой Марины я все-таки наведу справки. Не возражаете? — Ваше полное право. — Вы бы, конечно, не стали? — Почему? Если бы вдруг возникло сомнение, не замедлил бы. — Вдруг? Вдруг, дорогой мой Владимир Константинович, ничего не случается. На все есть своя невидимая причина… Ничего у меня, кроме благодарности, к этой даме нет. Но резануло словечко, не скрою. Уж больно кстати припомнила! — Кстати, если учесть последующие события. Едва ли она ожидала, что Вера Петровна скажет про дверь. — Явно не ожидала. Даже вскинулась сперва, что тоже наводит на размышления. — По-моему, нормальная реакция, — заметил Люсин. — Эх, времени жалко! Я же так и знал, что все просто в подлунном мире. Сложности не для наших клиентов. Они вьют круги, запутывают, но в основе всего примитив. Да и чего ждать? Если ты способен убить человека из-за… словом, из-за бумажек, то грош тебе цена как мыслящей личности. Ты уже не гомо сапиенс и вообще никакой не гомо. Так, протоплазма с навозом… Чего делать будем-то? — Первым делом пройду я этим путем до станции. Как только погода позволит. — А пока? — Продолжу расшифровку. Мне эта кабалистика солитовская покоя не дает. По ночам снится вместе с дурманом и белладонной. — Неужели вас все еще волнуют эти чудачества, чепуха, можно сказать, на постном масле? Уж теперь-то мы знаем, что к чему! — Знаем? Не слишком ли сильно сказано?.. Кстати, Борис Платонович, утром меня снова затребовали на ковер. — Что, торопит любимое начальство? Так ведь и меня, грешного, теребят. — К тому, что торопят, я привык. На то и щука в реке, чтоб карась не дремал. Не первый год служу и наловчился выслушивать понукания. Но одна фраза, скажу вам по чести, меня проняла. — Что же это за фраза такая особенная? Уж не намекнули ли вам на понижение в должности? — Гуров сочувственно рассмеялся. — Понижение мне не грозит, — с непроизвольной улыбкой ответил Люсин, — как, впрочем, и повышение. Просто мне напомнили, что патенты Солитова принесли миллионы в валюте. Миллионы! — Ну и что? — А то, уважаемый коллега, что любая неясность в таком деле невольно наводит на размышления. Самого разнообразного свойства. Надеюсь, вы понимаете? — Но ведь только что… — Да, вы правы, только что впервые обозначился след. Версия, примитивная и железная в своей однозначности. Но как раз это меня и настораживает. — Почему, позвольте спросить? Разве речь идет не о весьма значительной сумме? Таксиста на прошлой неделе из четырнадцатого парка по голове стукнули за меньшее. У него, судя по счетчику, тридцать шесть рубликов было. — Да знаю я, — устало отмахнулся Люсин. — И про то, как алкоголики из-за пятерки насмерть порезались, не в газете прочитал… И все же! — Ну, не мне вам советовать, Владимир Константинович. Тем паче что с собачкой не погуляешь: остыл след. Мозгами ворочать надо. Разгадывайте свои иероглифы, раз уж возникла такая нужда. Прошу извинить, если осложнил вам с Натальей Андриановной. — Боюсь, что так. — Люсин озабоченно почесал макушку. — Пошлет она меня куда подальше и будет права. — Она-то? Уж это точно. Она может… Хотите, я у нее официально прощения попрошу? — Издеваетесь? — Люсин неодобрительно покосился на не в меру разговорившегося напарника. — Как-нибудь обойдемся без жертв. — Обиделись никак? — Напротив. Начинаю понимать, что с вами все-таки можно сосуществовать. Без последнего куска хлеба не оставите. — Уж не идея ли наклюнулась какая? — Может, и наклюнулась, только нипочем не скажу. — Да знаю я ваши муровские штучки! Хотите на спор? — На пиво. — Ну, пиво, так пиво, хоть я его и в рот не беру… А думаете вы, милейший, что надо вдарить по темному элементу. Проверить, короче говоря, местную клиентуру. Станете отпираться? — Не стану. — Люсин задумчиво покачал головой. — Куда от вас денешься? Ориентировку мы, конечно, пошлем, хотя чует мое сердце, что пользы от нее будет, как от козла молока. Но на пиво вы заработали. — Ой, хитрите, майор! — Гуров проницательно прищурился. — Другое у вас сейчас на уме. — Верно, другое. Жалею, что не завернули к Аглае Степановне. Придется позвонить. Хочу справиться, когда дождь кончится. Следователь прокуратуры Гуров и сотрудник уголовного розыска Люсин расследуют дело об исчезновении профессора-химика Солитова. Они узнают, что Георгий Мартынович занимался анализами лекарств по старинным рецептам. Последний из этих опытов закончился взрывом на даче, где профессор проводил свой отпуск. Выясняется также, что в день исчезновения Георгий Мартынович снял со своего счета в сберкассе полторы тысячи рублей. Гуров подозревает, что в этой истории замешана домработница Солдатенкова, которой профессор завещал дачу. Продолжение. См. «Огонек» №№ 1–5.