— Именно! А на поверку все тот же знахарь, шаман или медиум. — Пытаясь шагать в ногу, он радостно волновался столь удивительному согласию в мыслях. — Чего стоят одни разговоры про излечение по телефону или диагноз по фотокарточке… А возьмите филиппинских знахарей! Вот уж чушь так чушь! Тут, казалось бы, для здравомыслящего человека никаких доказательств не требуется: ловкий трюк, виртуозный обман. Но ведь находятся ярые защитники! Ссылаются на очевидцев, на фильмы. А чего не сделаешь с помощью кино? — Врет, как очевидец, — подсказал Баринович… — Вы очень торопитесь, Наталья Андриановна? — Испытывая давным-давно позабытый трепет, он осторожно взял ее под руку. — Ничуть. — Она замедлила шаг. — Привычка. — Вы говорили о бескровной хирургии филиппинцев. Я слышал, что создали специальную комиссию? — Будь моя воля, я бы не стала тратить времени на проверку. Все изначально ясно. Допустив даже в мыслях возможность такого, мы должны отказаться от научной картины мира. — Не слишком ли дорогая плата? И во имя чего? Чтобы уверовать в четвертое измерение, в магию, кто знает во что? — Как вы удивительно точно схватили! — Наташа почти с восхищением взглянула на Бариновича, который уже не казался ей таким комично нескладным. — Она-то и лежит в основе случайных удач самозваных целителей — вера. Как и вы, я тоже не исключаю какого-то физического влияния на организм человека через глаза, руки… Хоть и не обольщаюсь, если честно сказать, потому что привыкла доверять лишь строго доказанному. Но основная причина — это вера больного в то, что ему помогут. Человек слепо верит и потому исцеляется. Чья тут первоочередная заслуга: врачевателя, лекарства или собственных защитных сил, — особого значения не имеет. Работает весь комплекс, активизируя мозг, который и подает подсознательные команды. Резервы тут, конечно, колоссальные. — Не знаю, как насчет резервов, — с осторожным скептицизмом заметил Баринович, — но кое-какой опыт человечество все же накопило. Заблуждаться, я имею в виду невольные заблуждения, тоже все скопом не могут. Таким образом, разумно будет записать в наш актив несколько чудесных, внушающих оптимизм случаев, пусть даже несколько десятков. Но не сотен, не тысяч тем более! Посмотрим теперь, что окажется в пассиве: многие миллионы человеческих жизней, которые унесли «черная смерть», оспа, холера, наконец, «испанка» в начале века. В Англии, например, претендующей на сомнительную славу родины европейского колдовства, в четырнадцатом столетии чума выкосила три четверти населения. Целиком вымирали деревни, города, графства. И это, подчеркиваю, в четырнадцатом веке, когда лечили с помощью трав, алхимических снадобий или колдовства. Экстрасенсов и тогда, надо полагать, было предостаточно, хоть отбавляй. Сами судите, сколь многого достигли они своими пассами и наложением рук. — Не могу возразить вам, даже если бы очень хотела… Ваш исторический экскурс весьма убедителен. Хоть мы и ругаем современную медицину, альтернативы ей нет. Хочешь не хочешь, а надо искать все новые антибиотики, синтезировать все более сложные в химическом отношении препараты. Знаем, что вредны, что организм привыкает и вирусы приспосабливаются, но что дальше? Об отказе не может быть и речи. Стоит лишь ослабить усилия в борьбе со всевозможными недугами, и на мир обрушатся нарастающие валы опустошительных эпидемий. Про СПИД, надеюсь, слышали? — Временами мне кажется, что мы читаем мысли друг друга. — Мне тоже, — с обезоруживающей откровенностью призналась Наташа. — Как будто знаем друг друга тысячу лет. Правда? — А может, так оно и есть. Ведь ваша фамилия Гротто? — Да, а в чем дело? — Тогда, может статься, что мне посчастливилось знавать вашу пра… пра… бабушку. Такое имя, как Лита Гротто, ничего вам не говорит? — Нет, — не сразу ответила Наташа. — Впервые слышу. — Очень жаль, Наталья Андриановна, потому что я пережил несколько незабываемых часов, прослеживая запутанные перипетии ее судьбы, подкупающе романтической и злосчастной. — Вы меня интригуете, Гордей Павлович. Они не заметили, как миновали площадь Маяковского, и, свернув за угол, пошли к Белорусскому вокзалу. Ощущение времени и пространства растворилось в наполнявшем обоих благодарном чувстве единомыслия. Безотчетно хотелось продлить его до нового перекрестка, где в таинственном безлюдье Брестских улиц перемигивались совиные глаза светофоров. — Я работал тогда в архивах города Кельна, — начал рассказывать Баринович. — Меня интересовала история одного алхимика, сваренного живьем по приговору магистрата. Судя по некоторым указаниям, он имел определенное отношение к тому самому алхимику, чью лабораторию в поисках эликсира долголетия посетил Фауст. — Ничего себе, — одобрила Наташа. — Завлекательное начало. — Тем более, что прямого касательства к вашей пра… пра… бабушке оно не имеет, — засмеялся Баринович. — Упоминание о ней я обнаружил совершенно случайно, когда разбирал счета, предъявленные к оплате регенсбургским палачом. Бедная женщина была сожжена по обвинению в злокозненном чародействе в 1589 году. Ее казнь обошлась магистрату в три талера и два гроша. Не знаю почему, но меня это вдруг взволновало, и я принялся за розыски. Какие тени прошли передо мною, Наталья Андриановна! Прекрасная, беззаветно любящая женщина, проданная бездушным мужем своему влиятельному сеньору. Изувер инквизитор, утонченное коварство, чудовищный, наглый обман… Может быть, это и хорошо, что вы ничего не знаете об этой несчастной. Что мы вообще знаем о себе, дети двадцатого века? Не дальше трех-четырех поколений. А ведь прошлое никогда не умирает совсем. Как чахлая тень, оно влачится по нашим стопам, мучая несовершенную память, увлекая на кем-то пройденные когда-то круги. Или встает на перепутье, как болотный туман, колыхаясь и застилая глаза… — Из дальних предков я знаю только капитана Андреа Гротто. — Наташа невольно вздрогнула. — Он, как тогда говорилось, «вышел» из Ливонии и поступил на царскую службу. Это было незадолго перед кончиной Петра Алексеевича. — Андреа… А вы Андриановна? — Натальи и Андрианы у нас в роду. От бабки мне осталась венчальная икона с этими именами… Неопалимая купина. — И нет документов, писем? — Никаких! — Она мечтательно улыбнулась. — Если что было, то сгинуло после развода… Мы разошлись с мужем, прожив вместе много лет. Я ни о чем не жалею, у меня есть сын Тема, почти совсем взрослый, и мы очень счастливы с ним вдвоем. — А у меня целых три! И в этом мое спасение. Иначе бы я влюбился в вас до смерти и стал бы несчастнейшим из смертных. — Это еще почему? — Да хотя бы потому, что матушка не нарекла меня Андрианом. — Значит, так тому и быть. — Наташа решительно повернула к метро. — Но прежде чем распрощаться, я бы хотела узнать… — О Лите Гротто? — Нет, на сей раз не угадали. Меня беспокоит другое. Расскажите как можно подробнее о том вашем разговоре по поводу травника. — Она высвободила руку и выжидательно остановилась под навесом «Белорусской-кольцевой». — Думаете, это что-нибудь даст? — Баринович прислонился плечом к колонне. — Впрочем, кто знает?.. Короче говоря, позвонил мне один книжный жучок на прошлой неделе. Человек он тертый и в своем бизнесе ас. Не только знает все мало-мальски ценные издания, но и ведет учет частным библиотекам. Не успеет кто-нибудь из коллекционеров отдать душу, как он мгновенно узнает об этом по какому-то тайному телеграфу. Форменный стервятник. Раньше он частенько снабжал меня всякими редкостями. Теперь же, к сожалению, мне такая роскошь не по карману. Во-первых, обременен семейством, во-вторых, цены возросли настолько, что и не подступишься. — И все-таки он обратился к вам с предложением? — Очевидно, по старой памяти. Да и книжка уж больно занятная. Притом с личной печатью Макропулоса, которого считают лейб-медиком Рудольфа Второго, императора Священной Римской империи, австрийского эрцгерцога и чешского короля. Аккурат по моей части. Откровенно говоря, у меня слюнки потекли. Но я сразу сказал, что не потяну, и посоветовал обратиться к Георгию Мартыновичу. Как-никак такие антики попадаются не часто. Один раз в сто лет, можно сказать. — И что он ответил? — Сказал, что уже звонил Георгию Мартыновичу и обо всем с ним договорился, но тот, видимо, передумал. — Так-так… — Каюсь, но тогда я не придал этому особого значения. Лишь пожалел мимоходом, что книга уйдет в совершенно чужие руки. Только теперь, когда узнал о случившемся… — Понятно, — опережая мысль собеседника, выводила свои заключения Наталья Андриановна. — Сколько он просил за книгу? — Две, но намекнул, что можно договориться. Только о чем договариваться, когда мне и тысячи не наскрести? — Более-менее ясно. Поймите меня правильно, но вам придется еще раз рассказать все это в милиции. Я дам сейчас телефон. Это совершенно необходимо. Обещайте мне, что позвоните, не откладывая. — Ну, если вы настаиваете, то конечно, — без особой охоты пообещал Баринович. — Раз надо… — Сейчас, именно сейчас, я с полной абсолютностью поняла, что это совершенно необходимо. На месте Георгия Мартыновича могли оказаться вы, я, кто угодно… Представьте себе, что его убили, да, скорее всего убили, сразу после того, как он взял в сберкассе полторы тысячи рублей. Наверняка чтобы купить этот дьявольский травник, который не стоит ни единого часа человеческой жизни. Прошлое действительно не умирает. Вы были глубоко правы. Оно все еще требует крови, и убивает, и мстит. Глава двенадцатая РАЗВЕДКА НА МЕСТНОСТИ От дачи Солитова до железнодорожной платформы было чуть поболее двух километров. Прогулявшись раз-другой туда и обратно, Люсин до тонкости изучил этот вполне рядовой для Подмосковья маршрут и составил довольно подробный план. Сразу за калиткой начиналась вымощенная бетонными плитами кольцевая дорога, обозначавшая внешнюю границу участка кооперативной застройки. По одну ее сторону тянулся сплошной зеленый забор, за которым виднелись крыши хаотично разбросанных домиков, по другую — открывалась приятная для глаза лесозащитная полоса с водокачкой, царившей над местностью, подобно какому-нибудь рыцарскому замку. К озеру можно было выйти либо прямиком через лес, либо более длинным путем, ведущим на станцию. Рыбаки и купальщики, разумеется, выбирали первый вариант, всем остальным приходилось идти по бетонке, надежно замаскированной вязкой глиной, намытой дождевыми потоками из поросших сурепкой отвалов. Лет двадцать назад, когда здесь вовсю шли строительные работы, кое-что было, видимо, недовыполнено, а что-то, как водится, сделано шаляй-валяй. Ничего удивительного, что последствия вроде заполненного стоячей водой провала у самой развилки сказывались по сей день. В этом ненавистном водителям месте кольцевая сворачивала к камышовому болотцу, а ответвлявшийся от нее отрезок терялся в узкой просеке. Попасть в поселок, а затем и на станцию можно было только этим путем. Дорога шла в гору и находилась поэтому в сравнительно благополучном состоянии, хотя отдельные стыки порядочно разошлись. За кюветами по обеим сторонам темнел частокол елей, изредка просвеченных чахлыми хлыстиками берез. Два крутых поворота на протяжении каких-нибудь пятидесяти шагов делали этот участок потенциально опасным, что Люсин и отметил у себя соответствующим значком. Особенно в дождь, когда видимость сведена до минимума. После сберкассы Солитов мог и не пойти на станцию, а преспокойно возвратиться домой. Вернее, сделать такую попытку, потому что до дому он явно не дошел. Далее путь пролегал через совхозное поле. Судя по дружной ботве, урожай свеклы и картофеля ожидался богатый. Но хотя местность просматривалась до зубчатой каймы горизонта, на поле не было видно ни единой живой души. Только вороны, переваливаясь с боку на бок, бродили возле сенного стога, чей пьянящий, ни с чем не сравнимый аромат будил сладостные воспоминания. Конечно, в сплошной завесе ливня вся эта сельская благодать выглядела несколько иначе. Но поле не лес. Оно постоянно открыто для глаза. Тем более совхозное поле, чьи заботливо ухоженные, удобренные и защищенные от вредителей гектары набирали перед уборкой последние центнеры. Пошли огороженные жердями выгоны, длинные бетонированные коровники, сельскохозяйственная техника под навесом, выкрашенная ярко-оранжевой краской, а затем и двухэтажные домики. Чем дальше, тем чаще попадались навстречу люди. Прогромыхал колесный трактор с прицепом. Озорная молодуха в белом халате весело окликнула Люсина с грузовика, но слова потерялись в дребезжании высоких бидонов. Только смех донесся. Владимир Константинович растроганно помахал рукой. Казалось бы, случайная встреча, а как согрела беззаботным, счастливым весельем! Нормальным людям, занятым повседневным трудом, с их горестями и радостями, не прочувствовать этого с такой благодарной болью. Но работа, которую приходилось, причем увлеченно, подчас даже азартно, выполнять Люсину, едва ли могла считаться обычной. Заложенная в самой основе ее изначальная отстраненность от привычных общечеловеческих представлений неизбежно накладывала неизгладимый отпечаток на самые тонкие сферы духовной жизни. Да и может ли быть иначе, если постоянно приходится абстрагироваться от таких вещей и явлений, которые окружают тебя с рождения и связаны с тобой, со всеми твоими чувствами нерасторжимыми нервными нитями. И не только абстрагироваться, но и выискивать потаенную, скрытую от нормального зрения сторону, пытаясь угадать, как рисуется она заведомо извращенному оку. Порой — к счастью, это происходит уже задним числом — оторопь охватывает от вопиющей противоестественности такого двойного видения, обретающего с годами автоматизм. И в самом деле, разве не противоестественно видеть невольных пособников преступления в деревах, сочащихся тягучей смолой, в пахнущих грибами и прелью овражках, даже в этих слежавшихся кипах сена, разметанного на всем пути от стога до ферм? Можно сбрендить, подозрительно вглядываясь в непроглядную муть, где лишь круги разбегаются от нырнувшей лягушки. Поди угадай, что там, на дне. Без полного сосредоточения, когда мобилизованы все чувства и разум, трудно рассчитывать на успех. Это азбука дела. Но даже в таком предельно собранном состоянии, когда механически проверяешь не то что незнакомого человека, но и саму природу, не должна остыть память о добром, нормальном мире людей. К счастью, он тут, рядом, хоть и унесло твою память о нем в черные дыры Вселенной. Догадываясь, как трудно и одиноко тебе, он посылает и эту улыбку, и этот мирный запах навоза, словно напоминая о том, что неизбежно настанет минута, когда в кустах при дороге ты снова увидишь всего лишь кусты — пропыленные листья и ветки — и даже не обернешься, заслышав вороний переполох. Какое дело нормальному человеку до карканья птиц? Ему и в голову не придет проверять, над чем это они так суматошно мечутся. Поймав себя на том, что поминутно отвлекается на всякие мелочи вроде бархатных бабочек-траурниц — он так любил их в детстве! — Люсин вновь сверился с местностью и отметил на плане котлован с незаконченным фундаментом. Несмотря на погожий денек, строительная площадка по-прежнему пустовала. Уложенные бетонные блоки и перекрытия были завалены грудами битого красного кирпича. Над зачарованным царством заросших бурьяном асбестовых труб, ржавых рельсов и арматуры простирал ажурную длань мощный, но, к сожалению, недвижимый кран, которого напрасно ждали где-нибудь по соседству. За стройкой пошли частные огороды, на которых мелькали хозяйки в платочках и беззаботно играющие ребятишки. Вкусный дымок сжигаемой в кучах ботвы курился медленной винтообразной струйкой. Покоем и умиротворением дышали тронутые осенней пестротой дали. Бетонка под прямым углом примыкала к асфальтированному шоссе, где ходил рейсовый автобус. Возле остановки, защищенной от непогоды стенами из толстых стеклянных блоков, стояла слегка покосившаяся телефонная будка, а на другой стороне был пустырь, на котором какие-то вполне взрослые дяди в рабочих спецовках гоняли по песку мяч. В глубине двора, окруженная ивами и тополями, виднелась длинная одноэтажная постройка из светлого кирпича, объединившая под своей оцинкованной крышей уже знакомую сберкассу, почту и продовольственный магазин без вывески. Злачное место тем не менее легко распознавалось по груде разбитых ящиков. Судя по кошелкам с бутылками, которые тащили туда и обратно, ящики были из-под заветной стеклотары. Отсюда путь на станцию пролегал по шоссе: двенадцать минут обычного хода по обочине или две остановки автобусом. В дождь предпочтительнее воспользоваться услугами общественного транспорта. Тем более если для этого созданы все условия. Постояв под навесом и дождавшись наконец желтой машины, заботливо сработанной на прославленном венгерском комбинате, Люсин засек время по секундомеру. Автобус опоздал против расписания на семнадцать минут. В ливень, когда в нем была особая нужда, он мог, как это порой водится, вообще не прийти. Опрос водителей ничего определенного на сей счет не выявил, хотя в автопарке уверяли, что в тот день машины ходили точно по расписанию. Возможно, это и соответствовало действительности. Но коль скоро никто из шоферов не проявил интереса к своим пассажирам и по фотографии Георгия Мартыновича не опознал, существенного значения это не имело. Оставалось лишь гадать, как поступил Солитов в то утро между одиннадцатым с половиной и двенадцатым часом: поехал на станцию, пошел ли пешком или же повернул к дому. Люсин, естественно, отправился пешком, послав вперед поджидавшую его «Волгу». Как и было договорено, она ждала его у треугольного дорожного знака, изображавшего самую понятную в мире эмблему — скрещенные вилку и ложку. Ресторан «Рыболов» хоть и не пользовался известностью, выходящей за границы района, но можно было надеяться, что Коля Самуся не станет терять времени даром. Сам Владимир Константинович успел порядком проголодаться, и ему стоило заметных усилий продолжить свой пеший рейд, длившийся уже без малого три часа. Но не хотелось нарушить целостность впечатления. Тем более что приближался наиболее ответственный участок. Пока ничто не внушало тревоги. Сельские домики стояли по обе стороны, и шоссе поэтому находилось под перекрестным обстрелом окон, а следовательно, и глаз. Движение тоже выглядело достаточно оживленным. Но в том месте, где стрелка указывала на гидроузел и дорога раздваивалась, пешеходная тропа уклонялась в сторону. И немудрено, потому что на неогражденной дамбе оставалось место лишь для полосатых низеньких столбиков. Идти навстречу грохочущим самосвалам, ощущая за спиной гудки обгоняющих машин, было просто-напросто страшно. Люсин последовал за большинством, хоть по шоссе и было короче метров на двести. И сразу в голове вспыхнул предостерегающий красный сигнал. Молодые сосенки, посаженные плотными гнездами на песчаных буграх, полностью закрывали обзор. Тут могло произойти все, что угодно. Стежка, по крайней мере та, извивом которой следовал Владимир Константинович, потому что под сенью колючих сосенок петляли десятки других, вывела на высокий обрыв, откуда во всей красе открывалась стальная гладь озера. Узкую полоску песка внизу лизала медленная волна. Из-за постоянных дождей вода заметно прибыла. От глинистых обрушений расплывалась нечистая пена. Включив шагомер, Люсин двинулся вдоль обрыва, и чем далее шел, тем менее нравилось ему это место. Попытка найти не столь рискованный вариант кончилась ничем. Углубившись в сосны и проблуждав там, как в лабиринте, он вновь оказался на берегу. Определенно подтверждался первоначальный вывод: эти триста сорок шагов по-над берегом, безусловно, были самыми опасными на всем пути. Здесь даже в сухую светлую пору можно было невзначай оступиться. Судя по карте, затребованной у местных гидрологов, дно опускалось достаточно круто. Теперь, когда уровень повысился чуть ли не на метр, глубина была довольно приличная почти на всем протяжении. Особенно подозрительно выглядели участки оползней, где озеро словно вгрызалось в берег. Простой здравый смысл подсказывал, что таким путем мог пойти в тот день лишь заведомый самоубийца. Значит, Георгий Мартынович выбрал другую дорогу, более дальнюю. Полюбовавшись бледными облаками, растянувшимися низкой прерывистой цепью, Люсин вернулся в сосны. Пришлось порядком побродить, прежде чем обнаружилась неприметная аллейка, выводящая к мостику. Люсин вернулся по ней к исходному пункту, где шоссе сворачивало на дамбу, и, совершив поворот на сто восемьдесят градусов, вышел к протоке. Так идти оказалось не в пример проще, хоть и несколько дольше. Проблемы оставались прежние: густые лесопосадки и близость озера, правда, далеко не столь угрожающая. Владимир Константинович постоял в одиночестве на мосту, пока не появился гражданин с удочками в защитного цвета чехле, и, поплутав среди крупноблочных башен, снова выбрался на берег. Сравнительно низкий, сплошняком заросший курчавым клевером, он мирно спускался к затопившей нижнюю кромку воде. Отсюда уже виднелись ажурные подвески проводов и край высокой платформы. Туда вела черная лента асфальта, отмеченная штангами уходящих вдаль фонарей.