— В бумагах, найденных на даче, есть неясные места. — Люсин ограничился формальным ответом. — Хотелось бы разобраться. — Понятно. — Игорь Александрович задумчиво облизал губы. — Документы вы нам, надеюсь, вернете? — Само собой разумеется. После завершения следствия вы получите все до единого. По описи… Вернее, Людмила Георгиевна как основная наследница. — Основная наследница? Что это значит?! — Георгий Мартынович оставил должным образом оформленное завещание, по которому дача и часть денег предназначаются Аглае Степановне Солдатенковой. — Кому-кому? — Неприятно озадаченный Берсенев деланно расхохотался. — Этой выжившей из ума фефеле? Ну учудил!.. Ничего, мы это переиграем! — Имеете полное право. И вообще, завещание сможет войти в силу лишь по окончании следствия. Вернее, шесть месяцев спустя. Впрочем, я не знаю всех тонкостей, поскольку не имею отношения к вопросам наследования. — Это же надо придумать такое! — Игорь Александрович все не мог успокоиться. — Не иначе как старая ведьма его окончательно околдовала! Загипнотизировала… Нельзя все-таки оставлять человека в таком возрасте без присмотра. Бедный папа! — Георгий Мартынович отличался легкой внушаемостью? — Еще какой! Он был ужасно доверчив. Не знаю, чем могла приворожить его подобная особа, по-моему, даже в ранней молодости она выглядела кошмарно, но он у нее только что с рук не ел. — Кажется, для этого были определенные основания? — осторожно осведомился Люсин. — Я слышал, что она излечила Георгия Мартыновича от какой-то тяжелой болезни? — Подавив ненужные эмоции, он попытался вызвать Берсенева на откровенность. — Кто это вам сказал? — Игорь Александрович брезгливо поморщился. — Небось она же? Сказки для детей младшего возраста. Конечно, старикан отличался некоторой мнительностью, не без того, но тяжелая болезнь — это враки! Совершенная чушь. Так, обычные возрастные недомогания… И вообще, лично я не доверяю всем этим фитотерапевтам да гомеопатам. Сплошное шарлатанство. — Зачем же такая крайность? По-моему, и сам Георгий Мартынович травками не пренебрегал… — Только в силу профессионального интереса. — Игорь Александрович всплеснул руками, сделавшись вдруг необыкновенно общительным и словоохотливым. — Вы разве не знаете, что он прославил свое имя новыми химическими соединениями? Учтите, что это был сугубо научный подход, ничего общего не имеющий с… — Словно бы забыв слово, он защелкал пальцами, — ну как его? — Знахарством, — подсказал Владимир Константинович. Он догадывался о причине происшедшей с Берсеневым перемены, и ему стало грустно. Но с чисто тактической точки зрения упоминание о завещании оказалось действенным. — Именно! — Игорь Александрович просиял, отринув былую чопорность и изо всех сил стремясь выглядеть симпатичным. — А вот она, наша милая старушенция, самая типичная знахарка. Надеюсь, вам удалось с ней подружиться? — Он попытался замаскировать излишне пристальный взгляд добродушной улыбкой. — Хотя завоевать ее симпатии очень непросто. Мне, например, это не удалось, несмотря на все старания. Не жалует нас с Людочкой тетка Аглая, не жалует… Сами, наверное, убедились? — Мы с ней почти и не говорили. — Люсин небрежно отмахнулся, разгадав, куда пущен пробный шарик. — Так, по существу происшествия. Что она могла рассказать? Одни вздохи… Да и не было ее в то время на месте: к родным ездила. — Знаем мы этих родных! — усмехнулся Берсенев. — Кстати, вам не кажется несколько странной цепь совпадений? Совершенно неожиданное завещание, последовавший за ним вскорости взрыв? — «После этого — не значит вследствие этого», — учат мудрые латиняне. — Люсин доверительно улыбнулся. — Но странноватый оттенок действительно налицо. А какова ваша точка зрения на сей счет? — Откуда мне знать?.. Есть, однако, старый и верный принцип: ищите, кому это выгодно. Да, уважаемый Владимир Константинович, не мне вас учить, но так называемая случайность далеко не столь проста, как нам иной раз видится. Копните поглубже, и обнаружится железобетонный каркас. — Никуда не денешься — диалектика. — Люсин сделал вид, что не понял намека. — Человеку, к сожалению, не дано знать всех последствий. Жизнь ведь не шахматная партия. — М-да, такого никто из нас не предвидел. — Берсенев твердо держался намеченной линии. — По существу, бедный Георгий Мартынович был пленником этой, простите, деревенской бабищи. Вечный труженик и книгочий, он обнаруживал полную беспомощность в житейских делах. Любая мелочь могла вывести его из равновесия. Яйца «в мешочке» и то не умел сварить. Предоставленный сам себе, он очень даже свободно мог стать жертвой… — Вы имеете в виду нечто конкретное? — Если бы! Мы не виделись с ним больше года. Кто знает, как развивались события. — События? — Люсин упрямо не желал подать руки помощи, хотя прекрасно видел, что лишь боязнь потерять лицо удерживает Берсенева от конкретных обвинений. — В известном смысле. — Страдая от типично милицейской ограниченности, как ему думалось, Игорь Александрович терял терпение. — Как вы не понимаете, что даже нелепое стечение обстоятельств может быть подготовлено всем предшествующим ходом… — Ходом чего? — Человеческих взаимоотношений, бытовизма, привычек? Мало ли? — Это как раз понять не трудно, Игорь Александрович. Ваши рассуждения вполне объективны. Однако каких бы то ни было причинно-обусловленных связей я, извините, не вижу. Очевидно, многого я просто не знаю. — Я тоже. Но даже того, что известно, вполне достаточно. Взрыв, например. — Вы не считаете его случайным? — Не знаю, не знаю, — протянул Берсенев, давая понять, что питает по этой части глубокие подозрения. — Уж как посмотреть. Я бы на вашем месте не был столь благодушным. Мой тесть полвека почти занимается экспериментом, и никогда ничего подобного с ним не случалось. — Это, конечно, не довод, но прислушаться не мешает. — И я так думаю. — Давайте рассуждать вместе, Игорь Александрович, — предложил Люсин, ничем не обнаруживая истинного своего отношения. — Взрыв, кстати, довольно умеренной силы, произошел уже после ухода Георгия Мартыновича. Таковы факты. Совершенно точно установленные и документированные. Содержавшиеся в колбе летучие вещества взорвались только потому, что полностью выкипела водяная баня. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы не абсолютизировать, скажем так, данный момент. О каком-то там благодушии, как видите, не может быть и речи. Все наши усилия сосредоточены на главном: на поисках. Вы согласны со мной? — Ну, если так установили… — Не будучи осведомленным в деталях, Берсенев сразу почувствовал слабость первоначальных позиций и легко отступил, поскольку во всей этой неприятной истории его волновало лишь непредвиденное осложнение с наследством. Черт с ними, с деньгами, хотя и их жалко, но отказаться от такой дачи было выше его сил. Да и с какой стати? Натолкнувшись на непонятное сопротивление явно недалекого милиционера, которого на всякий случай хотел залучить в союзники, Игорь Александрович утратил всяческий интерес к совершенно бесполезному разговору. — Вам виднее. Моя единственная задача — всемерно содействовать компетентным органам, — заключил он с оттенком дешевой патетики. Все-таки беседа оказалась не столь уж бесплодной. Вопрос о даче мог разрешиться только после завершения следственной волокиты. Это Берсенев усвоил намертво. «Что ж, нет худа без добра, — улыбнулся он про себя. — Больше времени останется для маневра». Дача на участке в четверть гектара, да еще на берегу озера, «стоила обедни». — Я очень ценю ваше содействие, — поблагодарил Владимир Константинович. — Вы не позволите осмотреть библиотеку, архив? — Сделайте одолжение. — Берсенев широким жестом обвел просторную комнату с симпатичным эркером, обставленную резной, черного дерева мебелью. Следователь прокуратуры Гуров и сотрудник уголовного розыска Люсин ведут дело об исчезновении профессора Георгия Мартыновича Солитова. Они выясняют, что профессор-химик проводил опыты на своей даче. Это и привело к взрыву в его кабинете, так как что-то заставило экспериментатора срочно отлучиться. При этом Солитов снял со сберегательной книжки тысячу пятьсот рублей. Проверка в больницах ничего не дала. Следствие выдвигает одну версию за другой, но они пока что не находят подтверждения. Продолжение. См. «Огонек» №№ 1–9. Между застекленными двустворчатыми шкафчиками, стилизованными под готику, чудом уместился письменный стол с бронзовыми принадлежностями и легкомысленный ампирный секретерчик. На нем стояла чашка с пыльными камешками, поддерживавшими засушенный пучок пахучей травы. Раньше эта безыскусная икебана едва бы могла привлечь внимание Люсина, но теперь он первым делом замечал цветы, даже такие непритязательные. — Что это? — Тимьян вроде, а может, чабер… Не помню точно. Жена для отца везла из Монсегюрской крепости вместе с каменьями. — Она была в Монсегюре? — уважительно удивился Владимир Константинович. — Мы вместе совершили это небольшое путешествие, — объяснил Берсенев. — Очаровательные городки попадаются в Пиренеях. Кроме телевизионных антенн и электричества, никаких примет века. Сумели как-то законсервироваться… Наш-то обожал старину! Хлебом не корми. Особенно с чертовщинкой. Жена для него еще клубни какие-то откопала мерзейшего запаха, но я их тишком повыбрасывал. — А я вот не был в Монсегюре, — непроизвольно пожаловался Люсин. — Не жалейте — ровным счетом ничего интересного. Крутая гора — семь потов сойдет, пока заберешься, — а на ней развалившаяся стена. Только и всего. Никакого впечатления. Моя Людмила Георгиевна чуть ночевать там не осталась. Спасибо, альпинисты какие-то выручили. Нормальному человеку туда без веревок и крючьев разных и не взобраться. И зачем, главное? Ни музея, ни ресторанчика, даже киоска с проспектами не догадались выстроить… Снаряжение у этих ребят, надо отдать справедливость, первоклассное. Спустили мою благоверную, словно ангелочка какого-нибудь. — Альпинисты? — Ну да!.. Или, может, спелеологи. — Не немцы случайно? — Немцы! — Берсенев удивленно заморгал. — Вы-то откуда знаете? — Так, понимаете ли, умозаключение. — Люсин задумчиво склонил голову к плечу. — Наслышан кое о чем. Будьте уверены: никакие это не спелеологи и не альпинисты. Охотники за катарскими сокровищами, авантюристы. Если, конечно, не хуже. — Думаете, бандиты? — Игорь Александрович озабоченно насторожился. — Террористы? — Это еще не самое страшное. Ваши спасители могли оказаться эсэсовскими последышами, нацистами. У них давняя страсть к альбигойским пещерам. — Что вы говорите! — Берсенев всплеснул руками. — А у Люды чутье! — Она сразу выдала себя при знакомстве за финку. — Он был явно напуган, заново переживая случившееся. — Могла выйти история… — Ведь это только предположение. Наверное, туда приезжают и вполне порядочные люди, действительно спортсмены… Приятно пахнет! — Люсин вдохнул исходившую от крохотного букетика благоуханную волну. — Даже легонько голова покруживается. — Это, наверное, отсюда. — Берсенев отомкнул один из шкафов, в котором хранились уложенные плашмя длинные и плоские ящики. — Гербарий. — Вот оно что! — Люсин сразу узнал преследовавший его с некоторых пор непередаваемый запах, навевавший чары старинных аптек, лечебных дацанов и знахарских бань. — Он сам собирал! Еще в пятидесятых годах… И ведь до сих пор благорастворяются. Чувствуете, какое амбре? — Лишнее доказательство, что высушенные растения с каждым днем теряют свои силы. — Люсин мысленно перенесся на темный чердак, где бабка Аглая сушила свои сборы. Под всеобъемлющей властью запаха сжалось сердце. — Приходится ждать новой луны, обновлять запасы. Кропотливый, незамечаемый труд без надежды на благодарность. Сколько их, травознаев, сожгли на огне, забили оглоблями, но не умерла древняя мудрость. Дождалась своего часа. — Он, благодарно погладив полированную фанеру, выдвинул самый верхний ящик. На листе рисовой японской бумаги, испещренной декоративными жилками, был укреплен оранжевый венчик с зеленым стеблем, листьями и волокнами корневища. Рядом чернели зрелые семена. «Adonis vernalis, — ясно читалась тонкая каллиграфия. — Жар-цвет». Справившись с описью, приклеенной на обратной стороне дверцы, Люсин скоро догадался, что гербарий составляли исключительно зелейные, в основном чародейные травы. И здесь Солитов оставался верен себе. На нижней полке стояли пухлые папки с характерными надписями на корешках: «Эликсир Розенкрейца», «Чай Сен-Жермена», «Средство Макропулоса». Теперь Владимир Константинович понимал, с чем имеет дело. Вооруженный обрывками знаний, почерпнутых у Бариновича, он смело вытащил досье на откровенно алхимический «Золотой раствор». Это была самая тонкая из папок. Никелированная дужка скоросшивателя скрепляла лишь несколько наклеенных на картон фотографий, запечатлевших совершенно неведомые округлые письмена. Люсин бережно вернул папку на место и принялся переписывать этикетки в блокнот. Дойдя до уже встречавшейся ему «Мази ведьм», он не сдержал любопытства. На сей раз досье оказалось куда более представительным. Помимо разноязычных фотокопий, в нем были машинописные страницы, вырезки из газет и журналов. Даже Брюсов, Булгаков, Шарль де Костер не прошли мимо бдительного ока Георгия Мартыновича. Со свойственной ему пунктуальностью соответствующие выдержки были аккуратно подколоты и снабжены обстоятельными комментариями. Из них Люсин узнал, в частности, что его любимый Костер с юношеских лет собирал древние фламандские легенды и в таком, осторожно говоря, специфическом вопросе, как полет на шабаш, считается крупным авторитетом. Именно на него ссылался американский профессор, по всему видно, отчаянный знаток черной магии, доказывая, что ручка «настоящей» летучей метлы изготовлялась именно из березы. Соответствующая статья была напечатана в еженедельнике «Новая метла» и датирована 1984 годом. Венцом беспрецедентного собрания самой дремучей ереси явилась итоговая записка, где Георгий Мартынович предпринял попытку заново воссоздать утраченный, а возможно, и вовсе никогда не существовавший рецепт. Чего только не было в этой леденящей кровь прописи! Змеиный жир и нутряное сало енотов, красавка и белена, дурман, аконит и жабья слизь. Не обошлось, конечно, без цветов кувшинки и корней мандрагоры. Однако интереснее всего был конечный вывод исследователя.