Озеро блестело под безоблачным небом невозмутимой синевой летних дней, хотя леса вокруг, тронутые последними пламенеющими мазками, сквозили оцепенелой пустотой. Изредка посверкивающий то здесь, то там гребешок пены лишь подчеркивал безмятежную чистоту горизонта. Природа не замечала неуклонно стягивающейся петли, и не было у нее памяти о человеке. Сад ведовских зелий, куда вошли Люсин с Крелиным, отворив жалобно скрипнувшую калитку, являл печальное зрелище. Травы на куртинах и грядках увяли, давно облетевшие розы топорщились колючими прутьями, и лишь чертополох в глухом углу стойко противостоял иссушающим ночным заморозкам и гипнотическому дыханию неукротимо подступавшей зимы. В слегка подрагивающей паутине запутались семена, живо напомнившие Люсину спущенный носок Пети-Кадыка. Сумрачный дом больше, чем когда бы то ни было раньше, напоминал запечатанный склеп. Окна были скрыты за тяжелыми черными ставнями, дверь заперта, и никто не откликнулся на стук. — Может, отлучилась куда? — подумал вслух Крелин. — А ставни? — Значит, уехала ненадолго. — Откуда это видно, что ненадолго? — Так, подумалось почему-то… — Делать нечего. — Люсин подкинул на ладони ключи. — Придется сходить за понятыми. — Не терпится попробовать? — понимающе улыбнулся Крелин. — Не только это. Можно пригласить тех, что были тогда. — Так мы и сделаем. Особенно того старичка, в очках. Уж он-то должен знать, куда запропастилась Аглая Степановна. — Ты чего, огорчился? Небось надеялся, что опять угостят вкусной похлебочкой? — Тебе, я вижу, здорово весело, а мне, представь, не очень. — Мировая скорбь? Я тебя уже предупреждал однажды, что нельзя поддаваться настроению. — Крелин перехватил вновь подброшенную Люсиным связку ключей и сунул ее к себе в карман. — Если бы все полицейские и врачи переживали каждую смерть так трагически, то в мире давным-давно не осталось бы ни врачей, ни полиции. Не укорачивай себе жизнь, Люсин. Да что там жизнь! Раньше или позже, как говорится, все там будем. Болезнь — вот чего надо по-настоящему опасаться. Побереги нервы, Володя. С них все и начинается. Медицинский факт. — Вовсе не в том дело. — Люсин надулся, словно застигнутый на месте преступления дошкольник, и отвел глаза. — Просто мне немного не по себе. Может, погода, может, давление подскочило. — Знаю я эту погоду! Постарайся усвоить одно: на нас, в первую очередь я подразумеваю тебя, нет и тени моральной ответственности. Ты понял? Солитов был убит, то есть я полагаю, что он был убит, задолго до того, как тебе поручили дело. Так какого, прости меня, черта? Делай свою работу и радуйся жизни, которая нам тоже дана не навек… Сколько ему было? Я позабыл. — Семьдесят три. — Нам бы с тобой дожить! Ей-богу, Володя, ты мне ужасно не нравишься. Так нельзя. При нашей службе смерть нужно воспринимать с минимальной затратой эмоций. Иначе попадешь в реанимацию или хуже того — в психбольницу. — Так ведь смотря чью смерть! Ты представить себе не можешь, что это был за человек. Даже ты! За эти месяцы он, как бы тебе объяснить, стал для меня очень близким, живым, что ли. Да, я упорно искал все это время его труп и вроде бы даже знал, что найду, но в глубине души вроде как на чудо надеялся. Готов был ухватиться за любую соломинку. Так бывает, Яша, ты сам это знаешь. Мы ведь не заблуждаемся насчет собственного конца, все распрекрасно знаем, даже разряд, по которому похоронят. И все же… — И все же? — вопросительно повторил Крелин, облизав пересохшие губы. — Всегда рады поверить, что с нами, как бы это точнее выразиться, все случится немножко не так. — А как, ты случайно не знаешь? — Брось иронизировать. Ведь ты прекрасно понимаешь, что именно я пытаюсь сказать, — проговорил Люсин, присаживаясь у крыльца. — А сейчас не сочти за труд — приведи понятых. А я пока посижу, погреюсь на последнем солнышке. Устал чего-то, ноги не держат. — «И это пройдет». Вот единственная мудрость жизни. Но она дает и некоторое утешение. Не в пример познанию, которое лишь умножает скорбь. Для твоего сведения, Флобера как-то нашли лежащим в беспамятстве. «Только что умерла госпожа Бовари», — объяснил он, когда его привели в чувство. Поэтому не завидуй создателям бесплотных форм. У них тоже есть свои огорчения. Им даже приходится убивать своих героев. Как Бальзаку, который едва не заболел, когда умер старик Горио. — Ты-то откуда все это знаешь? — Я давно не расту над собой, как хохмил в годы нашей молодости какой-то эстрадный трепач. Я перестал штудировать перед сном работы по специальности. Я читаю только художественную литературу. Причем отдаю предпочтение древней жизни. — Утешает в горестях? — И утешает, и наставляет на ум… А понятых я тебе достану из-под земли. Сиди себе спокойно, дыши озоном. Все-таки нет ничего лучше сосен! Чувствуешь, какой аромат? Когда Крелин привел живущего по соседству старичка Караулкина и юную почтальоншу Таню, Люсин, превозмогая охватившую его дремотную слабость, отомкнул оба замка, демонстративно распахнул и, словно прощаясь, медленно притворил обитую искусственной кожей дверь. — Что и требовалось доказать, товарищи, — заметил он с наигранной беспечностью. — Ключи принадлежали Солитову. Понятые, осведомленные Крелиным по дороге, понимающе закивали. — Жалко Георгия Мартыновича. — Караулкин под конец прослезился. — Редкого душевного совершенства был человек! Да будет земля ему пухом. А вам спасибо, хоть похоронят теперь достойно. Рядом с хозяйкой, с Анной Васильевной. Я знаю могилку, могу показать, если надо. — А Аглая Степановна разве не знает? Кстати, где она сейчас? — Степановна? Уехала от нас, голубушка, совсем уехала. — Так скоропалительно? Ни с того ни с сего? — Значит, была причина. — Караулкин насупился. — Тут Игорь Александрович на днях приезжал, беседу имел с ней серьезную. Только нас это не касается, товарищ начальник, ни с какой стороны. Последнее дело — соваться в семейные дела. — Но ведь Солитов завещал дом именно ей! — Эх, легко сказать… Скоро улита едет! Не стала Степановна ждать суда. Собрала свои чемодан деревянный, понавязала узлов и отбыла в родимые края. Тянет нас, стариков, к отчим могилкам. Только боюсь, что не больно ей там обрадуются. — Адреса не оставила? — Писать обещалась. Как, значит, обоснуется, так и сообщит. Травку свою раздала по соседям. Каждому наказала, как и чего пить. Мне тоже оставила. Против давления и от радикулита. — А не сказала вам, на чем они порешили с Игорем Александровичем? — без особой надежды спросил Люсин. — Сказала, не сказала — какая разница? Уехала — вот что важно. А куда уехала? В белый свет! Лично у меня большого доверия к ее сродственникам нету. Хоть она и прикопила кое-чего на черный день, но человеку, кроме корки хлеба, внимание требуется, ласка. — И когда она уехала? — Третьего дня, аккурат через неделю после наезда Игоря. Он и ко мне заходил, за домом просил приглядывать, за участком. Сами они с Люсей, с Людмилой Георгиевной, значит, обратно за рубеж собираются, к месту службы. Пока, говорит, пусть все, как есть, остается, а там они решат, что делать, когда окончательно возвернутся. Я так понял, что в нынешнем виде садик его решительно не устраивает. И то правда: на кой ему эти дикие сорняки? Может, фруктовых деревьев побольше насадит? Кто его знает, чего он там себе думает… Люсю бы надо предупредить, что отца-то нашли. Решив, что не стоит заходить в покинутый дом, Владимир Константинович присел на ступеньку, набросал коротенький протокол и, дав понятым подписаться, подтолкнул Крелина в спину: — Поехали. Ему захотелось как можно скорее уехать отсюда, чтобы не видеть ни этого уподобившегося заброшенному погосту вертограда, ни возвышающегося над ним траурного мавзолея с плотно пригнанными слепыми ставнями. — Может, дадите знать, когда Георгия Мартыновича хоронить будут? — семеня вслед, попросил Караулкин. — Обязательно, — пообещал Люсин, обернувшись на ходу. — А с Людмилой Георгиевной я сам свяжусь, вы не беспокойтесь. Исчез со своей дачи профессор-химик Георгий Мартынович Солитов, увлекавшийся исследованиями лекарственных трав и старинных рецептов. Сотрудник уголовного розыска майор Люсин и следователь прокуратуры Гуров после долгой и кропотливой работы устанавливают, что Солитову позвонил некий Корнилов, спекулировавший книгами, и предложил купить у него богемский травник семнадцатого века из библиотеки императора Рудольфа. Солитов взял в поселковой сберкассе тысячу пятьсот рублей и отравился за покупкой. В Москву он не приехал. Тело Солитова было обнаружено в озере Синедь, неподалеку от которого находился дачный поселок. Продолжение. См. «Огонек» №№ 1—11. Глава двадцать первая ТЕМНАЯ НАБЕРЕЖНАЯ В небесах, как это все чаще случалось в последние годы, что-то окончательно разладилось. Вечерок выдался на редкость безветренный, теплый. После мимолетного дождика, ласкового, как в мае, стало еще теплее, и явственно запахло робким цветением. Волшебно преображенные улицы были прекрасны, как тропические реки. Призывно и нежно вспыхивали в таинственных мокрых глубинах разноцветные огни, и, словно колеблемые зыбью, дрожали и множились золотистые змейки. Не знав, чем себя занять, Люсин вышел не улицу. Оставаться в четырех стенах было невмочь. Еще издали примечая каждую телефонную будку, он влился в подхвативший его поток и, безотчетно ускорив шаг, понесся по направлению к Садовому кольцу. Остановился лишь на Смоленской площади возле киоска с пепси-колой. Щекочущая пена приятно охладила гортань, но он оставил бутылочку недопитой. Мешало волнение, беспокойно теснившее грудь. Потерпев поражение в борьбе с самим собой, а может быть, одержав победу, решился наконец позвонить Наташе. — Простите, но это я, — торопливо выпалил он, точно боялся, что она сразу же повесит трубку. — Больше вам не придется пугаться меня, ожидая плохого. Оно случилось, Наташа, и, как мне ни горько, я хочу, чтобы вы узнали все от меня. — И умолк, слыша, как отдается дыхание в настороженной пустоте. Слова были продуманные и заряженные внутренней энергией, словно горячая «двушка», которую он чуть не час продержал в кулаке, прежде чем сунуть в щель автомате. — Где вы сейчас? — отчетливо прозвучал ее голос, соединив разделенные бездной материки. — В двух шагах от вашего дома. — Тогда заходите. Сейчас я объясню вам, как нас скорее найти. — Может, лучше на улице? Если вы, конечно, не против. — Ладно, — с вялым безразличием согласилась она. — Тогда жду вас на том же месте! — задохнулся он от невыразимого облегчения. — Я буду там через две с половиной минуты.