— Хватит валять дурака. — Игорь решительно притормозил у придорожного ресторанчика. — Себе дороже. Да и подзаправиться не худо как следует. Путь неблизкий. — А здесь ничего, — одобрила Людмила, озирая современной работы витражи и грубо побеленные стены, декорированные косыми балками. К таким же благородно подморенным дубовым карнизам были прикованы бронзовые пятиугольники с рисунком пчелы. Взъерошенный молодой человек в ковбойке отложил книгу и вышел из-за стойки навстречу гостям. — Мадам, мсье. — Он величаво обвел рукой пустующий зал с накрытыми клетчатыми скатерками столиками. — Нам бы пообедать слегка. — Игорь Александрович, щурясь на свет, потер руки. — Чего-нибудь местного, остренького? — Рекомендую суп из раков по-ортезски. Кроме лангустов, мы кладем мелких омаров и крабов. — Замечательно! — обрадовалась Людмила, готовая съесть что ни предложат. — А рыбы у вас нет? На горячее? Игорь Александрович слегка поморщился, но ничего не сказал. — Мы только что получили превосходных тюрбо. Наш повар метр Бриссо бесподобно готовит морскую рыбу в томатном соусе. — Тюрбо? — Людмила неуверенно покосилась на мужа. — Это такая камбала, дорогая, — объяснил он. Пока Берсеневы устраивались за облюбованным столиком, выдергивая льняные салфетки из мельхиоровых колец, молодой человек обнаружил чудеса трансформации. Исчезнув за неприметной дверью, он вскоре возник в сиреневом фрачном пиджаке. С его шеи уныло свисала цепь с анодированной блямбой, на которой был изображен омар с бутылкой в клешнях. — Аперитив? — поинтересовался импровизированный метрдевин, вручая карту напитков. — За рулем. — Берсенев скорчил подобающую гримасу. — А мне кока-колу, — попросила Людмила. — Вино? — Полбутылки белого, — кивнул Берсенев, памятуя о рыбном заказе. В мгновение ока возникла пузатая бутылка «Видамессы де Монсегюр», установленная на лафете на манер артиллерийского ствола. Игорь Александрович пригубил, посмаковал и кивком знатока одобрил выбор. — Урожая сорок седьмого года. — Молодой человек, уже без медали и фрака, но зато с белой крахмальной салфеткой на сгибе руки, умело разлил вино. А затем, облаченный в передник с кокетливыми рюшами, он предстал с супницей, окутанной умопомрачительным по вкусноте паром. Вопреки размеренным пассажам Луиджи Боккерини, звучавшим из скрытых динамиков, обед протекал с веселой поспешностью. — Как тюрбо, мадам? — полюбопытствовал парень, когда с нежной рыбой было покончено. Заложенная карандашом книга оказалась у него под мышкой. Сделав немыслимый вольт, он заменил ее хрустальным подносом с сырами под отуманенным колпаком. Игорь Александрович придирчиво выбрал ананасного вида ломтик, к которому добавил пластиночку бри. — Рыба чудесная, — благодарно улыбнулась Людмила, беря то же самое. — Далеко отсюда до Монсегюра? — Господа едут в Монсегюр? — уважительно удивился официант. — Часа два или чуть больше. — Там что? — спросил Игорь Александрович. — Музей или как? — Никакого музея, мсье. Просто развалины на вершине горы. Остатки стен, но очень величественно. — Как же мы сумеем достать проспекты? — огорчилась Людмила. — Если хотите, я мог бы взглянуть, — услужливо предложил молодой человек. — У нас, кажется, остались нераспроданные экземпляры. Вам «Фуа», «Каркассон»? Может быть, «Кафедральный собор в Альби»? — Нет, только «Монсегюр». — К сожалению, есть лишь на немецком языке. — Парень принес тощий буклетик с изображением мрачной скалы, увенчанной руинами. — Очевидно, вас это не очень устроит? — Если бы хоть по-английски… — Игорь Александрович вопросительно взглянул на супругу. — Ничего, давайте, — решительно тряхнула кудряшками Людмила Георгиевна. — Папа же превосходно читает по-немецки, — шепнула она мужу. — Какая разница? — Может, нам повернуть назад? — Игорь Александрович небрежно перелистал брошюру. — Главная цель достигнута, а всяческих развалин мы с тобой нагляделись. — Но папа же спросит! Ему же интересно! — Скажем, что были. Чего-нибудь напридумаем. Мало мы видели всего в Каркассоне? Всех вопросов не предусмотришь. Даже в страшном сне не приснится, что может ни с того ни с сего взволновать нашего дорогого папá. — Как тебе не стыдно! — обиделась Людмила, нервно засовывая салфетку в кольцо. — Да шучу я, шучу, — досадливо махнул рукой Игорь Александрович. — Сейчас и поедем… Счет, будьте любезны. На сей раз парень отсутствовал довольно продолжительно. Когда Берсеневы уже отчаялись дождаться, он вдруг объявился с золотой уткой в руках, которую водрузил с церемонным поклоном посреди стола и, словно в воздухе растворился. — Это еще что за фокусы? — захлопал глазами Берсенев. Он надел очки и критически осмотрел диковину. Потом догадливо прояснел взором и тихо засмеялся: — Сдается мне, что здесь спрятана нейлоновая шубка… Или сто пар колготок. — Что ты городишь! — А вот сейчас выясним. — Он раскрыл утку, приподняв плоский клюв. Внутри на бархатной красной подкладке лежал счет. — И что я тебе говорил? — восторжествовал Берсенев, доставая бумажник. — Юмористы! — Все-таки тут очень славно, — вздохнула, поднимаясь, Людмила. — Не находишь? — Почему? Прелестный уголок. — Бросив купюры в утиное нутро, он поспешил за женой. Снегопад кончился. Небо просветлело студеной голубизной. Мокрое шоссе сверкало, как полированный шведский гранит. — Ну и холодище! — Людмила поежилась. — То ли еще будет! Может, все же зададим лататы. — Я своих решений не меняю. — Тогда садись побыстрей. — Игорь Александрович включил зажигание и склонился над картой. — Пока прямо. Окаймленная редколесьем гора с крутой лепкой известковых проплешин и складчатых жил возникла ошеломительно внезапно. Полускрытое завесой разорванных туч солнце заливало ее расходящимися струями, тонко высветив над хаосом карстовых ниш строгий прямоугольник крепостной стены. Легендарный замок, служивший альбигойцам чем-то вроде обсерватории, открылся сразу же после дорожного знака с изогнутой стрелкой. Поворотик оказался и вправду лихой, круче некуда. Судя по изрядно помятой металлической полосе ограждения, далеко не каждому удалось избежать здесь острых ощущений. Игорь Александрович и сам едва успел вывернуть руль. Даже дыхание перехватило от неожиданности. Прибавив газу, он уверенно повел машину по безупречно прямой асфальтовой ленте. Только полосатые столбики зарябили, словно риски стальной рулетки. Сужаясь в иглу где-то у самого подножия, она то колюче вспыхивала, выходя из пятнистой тени, то угасала свинцовым перстом. Что-то заранее предначертанное мнилось в этом последнем отрезке и неизбежное, как судьба. Заслонившая волнистые дали громада излучала неодолимую притягательность. Властно выпрямив окружающее пространство, а вместе с ним и дорогу, она само солнце удерживала на привязи струнных лучей. Оттого, наверное, и длился нескончаемый день, полыхая тяжелым сиянием, надрывно и монотонно позванивая в ушах. — Полезешь? — Игорь Александрович остановился у обочины и, приоткрыв дверцу, критически оглядел пропыленный склон. Теряясь в бурьяне, светлой жилкой вилась над обрывом узенькая тропа. — А ты? — неуверенно разминаясь, Людмила вылезла из машины и тоже посмотрела наверх. — Чего я там не видел? Изъеденных кирпичей? Отсюда вполне можно наиподробнейше все разглядеть. — Он извлек из футляра бинокль. — Хочешь? Или тебе необходимо отметиться на верхотуре? — Просто мне интересно. — Она обиженно свела брови. — Хочется посмотреть, как жрецы в древности наблюдали за солнцем. Это же второй Стонхендж… Грех упустить такой случай. — Ты-то откуда знаешь? Разве можно слепо верить туристским проспектам? Они тебе чего хочешь насочиняют ради рекламы… Не советую, Люда, право слово. Да и солнце зайдет, пока ты вскарабкаешься. — Игорь Александрович лихо отпасовал банку из-под пива, которая, громыхая и крутясь, понеслась по асфальту. — Не будь дурочкой. Что тебе, больше всех надо? Разбросанные вокруг бутылки и картонные стаканчики молчаливо подтверждали его правоту. Наезжавшие к Монсегюру туристы предпочитали упиваться древностью, не утруждая ног. — Нет ощущения присутствия, все равно, что по телевизору, — произнесла Людмила Георгиевна, озирая циклопическую кладку, скупо прорезанную непроглядными амбразурами. — А я руками потрогать хочу, погладить… Понимаешь? — Она вернула бинокль и, упершись в бампер, потуже зашнуровала кеды. — Не скучай. Подъем оказался не столь трудным, как ей сперва показалось. Тропинка была протоптана со знанием дела, в обход скальных выступов и опасных крутостей. А уж пахло на высоте так, что каждая клеточка переполнялась неизбывным блаженством. Ради одного этого стоило забраться в такую даль. Травы тут росли пучками, пробиваясь из-под ноздреватых камней. Она с первозданным волнением узнавала памятные по Синеди пижму и клевер, невольно прощая отцу чудачества, так осложнявшие всем им жизнь. Впрочем, чаще все же попадались незнакомые виды: какая-то седая полынь да пропыленные насквозь колючки посреди шиферных осыпей. Встретились и мандрагоры, тоже белые от пыли. Она привозила нечто подобное в прошлом году. Игорь еще ругался тогда из-за перевеса. Пытался доказать, чудак, что не всем слабостям старых людей следует потакать. А если нет выбора, как тогда? Если налицо мания, чисто внешне проявляющая себя в различных формах? При мысли о том, какую физиономию скорчит муж, когда она возвратится с корневищем в руках, Людмиле Георгиевне стало совсем весело. Конечно же, она не намерена снова копать вонючую мандрагору, которая вовсе не кричит при этом, как пишут вруны травознаи, но пучок травы нарвать стоит. Во-первых, совершенно немыслимый запах, а во-вторых, уж больно красиво. Куда там всяким розам да лилиям! В них нет такого волшебства, которое незаметно источают эти малюсенькие багряно-сиреневые цветки. Неповторимые в скромном своем совершенстве. Карабкаться с зажатым в потном кулаке букетиком оказалось не очень ловко. С крутизной шутки плохи. Припав раз-другой к земле, Людмила вскоре убедилась, что свободные руки отнюдь не роскошь, и выбросила цветы. Благо их кругом вон сколько и можно нарвать на обратном пути. Неэаметно она забралась на такую высотищу, что дух захватывало. Лакированным жучком, божьей коровкой виделся отсюда автомобиль. До каменной кромки, казалось, совсем близко, но нечего и мечтать было залезть по меловому откосу. Да и заросли ежевики защищали подходы лучше любой колючей проволоки. Оставалось искать обход по узенькому карнизу. Людмила втайне уже жалела, что ввязалась в столь рискованную авантюру, но вернуться с полдороги мешало самолюбие. На счастье, тропа понемногу расширилась, и сковавший ее было ужас слегка разжал ледяные тиски. Она сама не знала, как одолела последние метры, и, перебравшись через глыбу, чуть ли не на четвереньках, вползла на мощеный двор. Как тихо тут было, как солнечно и безмятежно покойно! Ни единый стебелек не колыхался. От сглаженного веками булыжника, заросшего жесткой травой, излучалось разнеживающее тепло. Людмила легла на спину и, раскинув руки, устремилась в сверкающую беспредельность. Не только взглядом из-под тяжелеющих век — всем существом. Она спала считанные минуты, но пробудилась бодрая, отдохнувшая, без тени захолодившего ее страха. Стряхнув с застиранных джинсов въедливую, как пудра, пыль, побрела осматривать замок. Немногое могли поведать ее душе вещие камни. Не вычленяя в опутанных лебедой и чертополохом нагромождениях прихотливого рисунка когда-то возвышавшихся здесь портиков и галерей, она прыгала с кучки на кучу, вспугивая чутких ящерок. Еще плыл зной над квадратными башнями и стенами, замкнутыми в каре. Сухо стрекотала цикада. Из главной солнечной двери, глядящей на заснеженную макушку святого Варфоломея, косой предзакатный луч, проскользнув сквозь визир глубокой бойницы, каплей расплава стекал по грубо обтесанным плитам. Замечая лишь разрозненные фрагменты молчаливой мистерии, Людмила Георгиевна была бесконечно далека от того, чтобы прочувствовать ее навеки утраченную суть. Боясь признаться себе, что разочарована, она следила, как находит на землю вечерняя тень. Затрепетали жухлые былинки под совиным ее крылом. Отсчитав секунды давным-давно минувших веков, погасли одна за другой слюдяные чешуйки в ядрах. Гробовой прохладой потянуло от стен, и сыростью подземелий дохнули засыпанные руины. «Все-таки Гоша был почти прав, — подумалось с запоздалым раскаянием. — Скоро станет совсем темно». Беспокоясь о том, как будет спускаться, она уже и не вспоминала о тайных знаках, которые ненароком надеялась отыскать. Метившие известковые блоки где-то под мохом, а может, и в толще земной, они померкли с последним лучом канувшего в горный провал светила. Зябким шелестом крапивы и лопухов встрепенулся оживший ветер. Зашуршало, завыло в аркадах на басовитой тоскливой струне, ожило в невидимых глазу пустотах ворчливое барабанное эхо. И зацарапал песок по брусчатке, и затрещали кусты, осыпаясь колючими семенами. Стараясь не смотреть на летучих мышей, чертивших холодеющий воздух, Людмила Георгиевна кинулась к пролому в стене. Больше всего на свете она боялась остаться в этом прибежище ночных призраков. Шарахнувшись от зловещего просверка сигаретной фольги, она больно подвернула ногу и вдруг заплакала, преисполняясь жалостью к себе, смутным раскаянием и обидой. И тут же смолкла, подавившись испуганным всхлипом, когда заметила, как обозначились в скуповатых бликах какие-то фигуры во мраке грота.