Василий Александрович конфузливо улыбнулся: – Виноват. Про покурить это я из деликатности. Не курю-с, лишний расход. На самом деле мне в клозет, по натуральной необходимости. Дама с достоинством отвернулась. Тубус штабс-капитан прихватил с собой. Поймав негодующий взгляд спутницы, извиняющимся тоном пояснил: – Не имею права выпускать из рук. Проводив его взглядом, Гликерия Романовна пробормотала: – Какой все-таки несимпатичный. – И стала смотреть в окно. А штабс-капитан быстро прошел через второй и третий классы в хвостовой вагон и выглянул на тормозную площадку. Сзади донесся протяжный, требовательный гудок. На площадке стояли обер-кондуктор и караульный жандарм. – Что за черт! – сказал первый. – Никак литерный. А телеграфировали, что отменен! Не далее как в полуверсте ехал длинный состав, влекомый двумя паровозами. Локомотивы пыхтели черным дымом, за ними вытянулся хвост из зачехленных платформ. Время было уже позднее, одиннадцатый час, но сумерки едва начали сгущаться – приближалась пора белых ночей. Жандарм оглянулся на штабс-капитана, взял под козырек: – Ваше благородие, виноват, но извольте закрыть дверь. Согласно инструкции, строжайше запрещено. – Это, братец, правильно, – одобрил Рыбников. – Бдительность и все такое. Я, собственно, только покурить хотел. Ну да я в коридорчике. Или в нужнике. И в самом деле отправился в туалетную комнату, которая в третьем классе была тесна и не слишком опрятна. Запершись, Василий Александрович высунулся из окна. Поезд как раз въезжал на допотопный, еще клейнмихелевского строительства мост, перекинутый через неширокую речку. Рыбников нажал ногой рычаг слива воды – в дне унитаза открылось круглое отверстие, сквозь него было видно, как мелькают шпалы. Штабс-капитан надавил пальцем какую-то незаметную кнопочку на тубусе и запихнул узкий кожаный футляр в дырку – диаметр совпал в точности, так что понадобилось приложить некоторое усилие. Когда тубус исчез в отверстии, Василий Александрович быстро намочил руки под краном и вышел в тамбур, стряхивая с пальцев воду. Минуту спустя он уже входил в свое купе. Лидина взглянула на него строго – еще не простила конфуза с «натуральной необходимостью» – и хотела отвернуться, но вдруг воскликнула: – Ваш секретный футляр! Вы, верно, забыли его в туалетной комнате? На лице Рыбникова отразилось неудовольствие, но ответить Гликерии Романовне он не успел. Откуда-то донесся ужасающий грохот, вагон качнуло. Штабс-капитан бросился к окну. Из других окон тоже торчали головы. Все смотрели назад. Дорога в этом месте описывала небольшую дугу, и было видно как на ладони железнодорожный путь, давешнюю речку и мост. Вернее, то, что от него осталось. Мост обрушился ровно посередине, причем в тот самый момент, когда по нему проезжал тяжелый воинский состав. Зрелище катастрофы было ужасающим: столб воды и пара, выплеснутый рухнувшими в воду локомотивами, вздыбленные платформы, с которых срывались какие-то массивные стальные конструкции, и самое жуткое – сыпавшиеся вниз человеческие фигурки. Гликерия Романовна, притиснувшаяся к плечу Рыбникова, пронзительно завизжала. Кричали и другие пассажиры. Хвостовой вагон литерного, вероятно, отведенный для офицеров, покачался на самом краешке пролома, кто-то вроде бы даже успел выпрыгнуть из окна, но затем опора подломилась, и вагон тоже ухнул вниз, в груду перекореженного металла, что торчала из воды. – Боже, Боже! – истерически закричала Лидина. – Что вы смотрите? Надо же что-то делать! И бросилась в коридор. Василий Александрович, помедлив долю секунды, последовал за нею. – Остановите поезд! – накинулась экзальтированная дамочка на обер-кондуктора, бежавшего в сторону головного вагона. – Там раненые! Тонущие! Нужно спасать! Схватила его за рукав, да так цепко, что железнодорожнику пришлось остановиться. – Какой там «спасать»! Кого спасать? Такая каша! – пытался вырваться бледный как смерть начальник поездной бригады. – Что мы можем? На станцию нужно, сообщить. Не слушая, Гликерия Романовна била его кулачком в грудь. – Они гибнут, а мы уезжаем? Остановите! Я требую! – визжала она. – Жмите этот ваш, как его, стоп-кран! На вопли из соседнего купе высунулся чернявый господин с нафабренными усишками. Видя, что начальник поезда колеблется, угрожающе крикнул: – Я тебе остановлю! У меня срочное дело в Москве! Рыбников мягко взял Лидину за локоть, успокаивающе начал: – Сударыня, ну в самом деле. Конечно, катастрофия ужасная, но единственное, чем мы можем помочь, – это поскорее протелеграфировать с ближайшей… – Ах, ну вас всех! – крикнула Гликерия Романовна. Метнулась к стоп-крану и рванула ручку. Все, кто находился в коридоре, кубарем полетели на пол. Поезд, подпрыгнув, мерзко заскрежетал по рельсам. Со всех сторон доносились вой и визг – пассажиры решили, что и их поезд угодил в крушение. Первым опомнился чернявый, не упавший, а лишь стукнувшийся головой о косяк двери. С криком «Убью, мерррзавка!» он налетел на оглушенную падением истеричку и схватил ее за горло. Судя по огонькам, вспыхнувшим в глазах Василия Александровича, он отчасти разделял кровожадное намерение чернявого господина. Однако во взгляде, который штабс-капитан бросил на удушаемую Гликерию Романовну, была не только ярость, но и, пожалуй, изумление. Вздохнув, Рыбников схватил несдержанного брюнета за воротник и отшвырнул в сторону. Слог четвертый, в котором вольный стрелок выходит на охоту Аппарат зазвонил в половине второго ночи. Еще не сняв трубку, Эраст Петрович махнул камердинеру, просунувшему в дверь свою стриженую башку, чтоб подавал одеваться. Телефонировать в такой час могли только из управления и непременно по какому-нибудь чрезвычайному делу. Слушая голос, взволнованно рокотавший в рожке, Фандорин все больше хмурил черные брови. Переменил руку, чтобы Маса просунул ее в рукав накрахмаленной рубашки. Покачал головой на штиблеты – камердинер понял и принес сапоги. Телефонировавшему Эраст Петрович не задал ни одного вопроса, сказал лишь: – Хорошо, Леонтий Карлович, сейчас буду. Уже одетый, на секунду остановился перед зеркалом. Причесал черные с проседью (про такие говорят «перец с солью») волосы, прошелся особой щеточкой по совершенно белым вискам и аккуратным усикам, в которых еще не было ни единого серебряного волоска. Поморщился, проведя рукой по щеке, но бриться было некогда. Вышел из квартиры. Японец уже сидел в авто, держа в руке дорожный саквояж. Самое ценное в фандоринском камердинере было даже не то, что он все делал быстро и точно, а то, что умел обходиться без лишних разговоров. Собственно, господин и слуга пока вообще не обменялись ни единым словом. По выбору обуви Маса догадался, что предстоит дальняя поездка, – вот и снарядился соответствующим образом. Двухцилиндровый «олдсмобиль», взревев мощнейшим двадцатисильным мотором, с ревом вынесся с Садовой, где квартировал Фандорин, и минуту спустя уже скользил по Чернышевскому мосту. С серого, неубедительного ночного неба сочился вялый дождик, мостовая блестела от луж. Замечательные небрызгающие шины фирмы «Геркулес» скользили по асфальту, словно по черному льду. Еще через две минуты авто затормозило у дома номер 7 по Коломенской улице, где располагалось Санкт-Петербургское Жандармско-полицейское управление железных дорог. Фандорин взбежал по ступенькам, кивнув взявшему под козырек часовому. Камердинер же остался сидеть в «олдсмобиле», да еще демонстративно отвернулся. С самого начала вооруженного конфликта между двумя империями Маса, являвшийся японцем по рождению, но российским подданным по паспорту, заявил, что будет соблюдать нейтралитет, и скрупулезно придерживался этого правила. Подвигами героических защитников Порт-Артура не восхищался, но не радовался и победам японского оружия. Главное же – принципиально не переступал порога военных учреждений, что по временам доставляло и ему, и его господину изрядные неудобства.