– На вкус совсем как курица! С трудом сдержав улыбку, я открыла стеклянную дверь. Жест Хамида вызвал у протестующих энергичную версию христианского гимна «О, благодать», а меня внезапно охватил дух панк-рока. – АБОРТЫ РАЗРЕШЕНЫ ЗАКОНОМ, ЧТОБ ВЫ ЗНАЛИ! – крикнула я. – А ВЫ ЗАСТРЯЛИ В 50-Х! Отповедь была не ахти, но Хамид рассмеялся. Хлопнув дверью, я прошла в фойе, и секретарша в регистратуре, с пурпурной прядью в волосах, записала меня на прием. Сам аборт явился чередой заботливых, дружелюбных лиц, вопросов о том, удобно ли мне, и благодатно действенных обезболивающих. Когда я вернулась в приемную, испытывая легкое головокружение, Хамид помог мне пройти к машине, после чего катал меня до тех пор, пока я полностью не пришла в себя, чтобы можно было вернуться домой. Хамид был прав: я действительно знала его тогда, и он мне определенно нравился. Однако после того дня я никак не могла совладать с собой. У меня из головы не выходили кровавые причуды Лиззи и непрекращающиеся угрозы со стороны отца. Я не была готова к еще одному слою чувств, особенно после того как нам пришлось вдвоем разбираться с абортом. События развивались слишком напряженно и слишком быстро. Чем больше я размышляла о том, какой была тогда, тем меньше могла представить себе место Хамида в моем прошлом. Однако сейчас в моей жизни было место для него. Резко остановившись, я поцеловала Хамида в щеку. – Это за что? – улыбнулся он. – Я подумала, как было бы здорово, если бы мы познакомились сейчас, а не тогда. Мы сможем притвориться? Ну, что я наткнулась на тебя в «Пончиковой Стэна» и мы решили, что нам определено судьбой посмотреть вместе «Киборга-полицейского»? Лицо Хамида стало серьезным. – Думаю, попробовать можно. Особенно если на следующей неделе мы посмотрим вместе «Короткие истории». – Этот фильм тоже про суперсолдат? – Вероятно. Или про динозавров. Вообще-то, Роберт Олтман[72][Роберт Бернард Олтман (1925–2006) – знаменитый американский кинорежиссер. Несмотря на огромное разнообразие и неровность фильмов Олтмана, его имя ассоциируется главным образом с саркастическими групповыми портретами того или иного социального или профессионального слоя (прим. пер.).] предпочитает динозавров. – И Хамид снова поцеловал меня, так, что это показалось мне знакомым и в то же время не похожим на все то, что было в истории нашей планеты. * * * Я тянула с эссе до последнего и села за него только в воскресенье вечером. Ничего страшного. Я не лягу спать, утром сдам экзамен, и дальше можно будет завалиться на весь день. Промежуточные экзамены почти закончились, и в коридорах общежития стояла непривычная тишина. Роза куда-то ушла, поэтому я включила новый альбом «Шиканистов», чтобы наполнить комнату чем-нибудь более вдохновляющим, чем стук пальцев по клавиатуре. Меня по-прежнему не покидало прочно поселившееся раздражение тем, что никто понятия не имел, как работает история. Именно это чувство, в большей степени, чем кофеин и сигареты, помогло мне продержаться на плаву всю ночь. Я осознавала, что после разговора с Анитой моя точка зрения изменилась. И не то чтобы я перестала верить в теорию о роли личности, однако теперь я видела, что каждый выдающийся человек на самом деле являлся крошечной частицей чего-то значительно большего: общественного движения, организации, а может быть, группы не связанных между собой людей. Быть может, единственным существенным отличием между теориями о выдающейся личности и коллективных действиях было то, что у великого человека были последователи, а не круги по интересам. В школе нас учили, что для изменения истории требуются масштабные сражения и главы государств. Но к половине восьмого утра я поняла, что это не так. Я перечитала заключительные строки своего эссе, напечатанного на лазерном принтере, прежде чем опустить его в ящик перед кабинетом Аниты: Коллективные действия означают, что любой человек, совершая что-то незначительное и личное, также может изменить историю. Даже если это сводится лишь к тому, чтобы изучать древние камни или слушать друга. Две недели спустя мы с Хамидом лежали обнявшись на моей койке, а Роза занималась в коридоре. Мы с ним проводили вместе много времени, и я уже начинала подумывать, что, может быть, он мой парень. Пожалуй, сейчас было самое подходящее время для того, чтобы завести «разговор». Глядя на Хамида, я размышляла, как получше сформулировать вопрос о наших отношениях, не прибегая к штампам. – Бет, я хочу спросить тебя о чем-то очень важном, можно? Похоже, я напрасно ломала голову над тем, как начать «разговор». – Конечно. В чем дело? – Кивнув, я поцеловала Хамида в подбородок. – Помнишь, как ты сказала, что в прошлом году оказалась в дерьме и потому перестала со мной общаться? Я поймала себя на том, что у меня напряглись мышцы плеч. – Да. – Что с тобой случилось? Я знаю, что ваша дружба с Хитер также расклеилась. Ты можешь не говорить, если это что-то очень уж личное, но… Я правда хочу лучше тебя понять. Для меня это очень важно. Собравшись с духом, я начала в шутливой форме говорить, что мои подруги стали серийными убийцами. Затем я уклончиво заметила, что порой родители оказываются худшими врагами. И, наконец, незаметно для себя перешла к тому, о чем до сих пор рассказывала лишь себе и мысленно. – Я была настроена… ну… антисоциально. В основном потому, что мой отец был… Ну, он очень строгий. У меня строгие родители. Типа, у нас дома множество правил о том, как себя вести. Есть вещи, о которых мне нельзя говорить, и… не знаю, разные придурочные требования насчет того, как мне убирать у себя в комнате и где ставить в буфете чашку. И если я нарушала правила, родители надолго запирали меня дома. Обычно на пару месяцев. Я хочу сказать, в школу я ходила, но остальное время должна была оставаться у себя в комнате. Я так думаю, эти правила родители придумали из-за того, что произошло давным-давно, еще когда я училась в шестом классе. Я была тогда бунтаркой, понимаешь? Маму на несколько дней положили в больницу, потому что у нее было это состояние… Не важно. В общем, отец очень разозлился на меня, потому что я плохо вымыла посуду, перед тем как сложить ее в посудомоечную машину. Он сказал, что я буду сидеть дома целый месяц. Потому что непослушание вошло у меня в привычку. А я… я очень разозлилась. Я заявила, что отец поступает несправедливо, обозвала его сумасшедшим и еще не знаю как. Я помню, что кричала, а отец… Он схватил меня за лицо, очень больно. После чего стащил с меня штаны и принялся пороть ремнем. И это было ужасно. Я была вся в крови. И вдруг отец сломался, расплакался, и стал просить прощения, и повел меня в душ, чтобы смыть кровь, и сам тоже залез. Это было просто жутко… Я хочу сказать, мы стояли под душем голые, отец тер меня мылом, оно щипало, а отец засовывал пальцы… Мне внутрь… И говорил, что любит меня больше, чем мою мать… Хамид крепко прижал меня к себе, и голос его дрогнул. – Понимаю, со стороны кажется, будто ничего страшного не произошло. У родителей ведь могут быть какие-то причуды, правда? Это было давно, и с тех пор отец ничего подобного никогда не делал. Но он всегда вел себя так, будто имел право так поступать, а в последний год такое определенно происходило чаще. Поэтому я просто не могла больше ни о чем думать. Отец постоянно мне угрожал… Хамид молча кивнул. Лицо его оставалось непроницаемым. Внезапно мне отчаянно захотелось кое-что узнать. – Тебе это кажется нормальным? Я хочу сказать, родители постоянно шлепают своих детей, и отец поступил так лишь однажды… Многие родители строгие… – Нет, – прошептал Хамид, уткнувшись губами мне в волосы, крепко сжимая меня в объятиях. Щеки у меня стали влажными. – Это не нормально, Бет. Абсолютно ненормально. И я сожалею, что с тобой случилось такое, а я ничего не знал. Я вжалась лицом ему в рубашку, захлестнутая облегчением по поводу того, что кто-то это знал. Знал с самого начала. Вот почему она спасла мне жизнь. * * * На следующий день я пришла к юристу. Та улыбнулась, когда я уселась напротив нее на деревянный стул. – Рада снова вас видеть. Что вы надумали? – Я долго размышляла и решила, что хочу получить отмену положения о несостоятельности. Мой отец уже длительное время жестоко обращается со мной, и мне необходимо освободиться от него. – Вам нужно будет дать показания под присягой на этот счет. Вы готовы? Я сглотнула комок в горле. – Да. Я готова. Глава 30 Тесс Ракму, территория Османской империи (1894 год н. э.)… Западное побережье Гондваны (447,1 м. л. н.) Я с огромным облегчением возвратилась в Ракму после целого месяца, проведенного в море и в поездах. Регулярных пассажирских маршрутов в Ракму было значительно больше, чем во Флин-Флон, и все-таки путешествовать в девятнадцатом веке было крайне утомительно. Мы с Морехшин разместились в тех же комнатах на постоялом дворе, которые Анита сохранила для нас в наше отсутствие. Я сварила для нас с Анитой крепкий кофе, а тем временем Морехшин с помощью своего многофункционала приготовила завтрак. Внезапно в комнату ворвались Си-Эль. – Рада, что вы вернулись, потому что я провела еще один анализ, и мы в глубокой заднице! Си-Эль выкрасили волосы в ярко-зеленый цвет, в тон ногтям. На вид Си-Эль заметно постарели. – Как долго вы трудились над этим? – удивилась Анита. Си-Эль почесали за ухом. – Мне удалось продлить период экспериментальных работ, так что, полагаю, год путешествий плюс-минус. В основном – в прошлом. Но в настоящем я где-то на месяц впереди вас. Мне приходилось время от времени возвращаться, чтобы воспользоваться компьютерным залом в геонаучной лаборатории. Приношу свои извинения. Ничего страшного тут не было; это означало лишь, что первый месяц после возвращения нам нужно будет держаться от Си-Эль подальше, чтобы избежать смежных конфликтов. – Что вы обнаружили? – спросила Морехшин. – «Комстокеры» очень близки к тому, чтобы вывести из строя механизм, который поддерживает «червоточину» открытой с обеих сторон. Все данные у меня вот здесь. – Си-Эль похлопали себя по груди. – Вы заучили их наизусть? – Нет, конечно же. Это было бы безумием. Я загрузила их в свою рубашку. Настал черед Морехшин выразить бурный восторг. – Вам удалось взломать интерфейс? – Совершенно верно, – просияли Си-Эль. – Пронести через Машину времени какой-либо инструмент или компьютер невозможно, правильно? Интерфейс пропускает только одежду и имплантаты. Вот как Морехшин пронесла свой многофункционал – она может вживить его в свое тело. Ну, по крайней мере, это мое предположение. – Вы правы. – Морехшин разжала руку, и из нее появился многофункционал, разрастаясь, словно пузырь в вязкой жидкости, прежде чем стать твердым. Я не догадывалась, что она способна это делать. – Ну а у меня есть один знакомый, – продолжали свою лекцию Си-Эль, – который раздобыл для меня прототип «умной» рубашки, над которой сейчас работает «Алфавит»; в основе лежат вплетенные в ткань проводники, соединяющие процессор, датчики и память, так что это часть моей одежды. Мне требуется лишь выход на внешнее устройство, вот для чего у меня этот имплантат. – Си-Эль постучали себя пальцем по брови. – Я могу сохранять и считывать данные на месте, используя сверхширокополосную связь. Самое классное, что это можно применять в любых экспериментальных работах, а не только при путешествиях во времени, правильно? Я собираюсь использовать эту рубашку в своем проекте по изучению содержания двуокиси углерода в воде тающих ледников Антарктики, потому что она работает под управлением операционной сети «Фуксия», а один из моих коллег по лаборатории написал прекрасную программу для газовых хроматографов. Да, девочки, я вам говорила, что Национальный научный фонд наконец выделил мне на это грант? Это будет… – Ладно, ладно, Си-Эль, – замахала руками Анита. – Об этом мы поговорим как-нибудь потом. Переходите к делу. – Точно. Я измерила уровни фотонной материи в Машине в нескольких критических точках линии времени. Насколько мне удалось установить, любое изменение тотчас же отражается на остальных Машинах. То есть мои данные показывают, что гипотеза о том, что Ракму воздействует на другие Машины, верна. Существует очень реальная вероятность того, что уничтожение Машины в Ракму полностью положит конец путешествиям во времени. – Проклятье! – Также я предположила, чем именно занимаются «комстокеры». Приблизившись в путешествиях к точке ветвления, я обнаружила лагерь с каменной кузницей. Они куют стальные мечи, чтобы частично воспроизвести старые органы управления интерфейсом, еще когда Машины имели консоли с клавиатурами. Вот почему «комстокеры» вроде бы наугад режут скалы – они пытаются активировать триггер. Существует какая-то установка интерфейса, которая отрезает его от «червоточины». Вероятно, это делается для обслуживания или чего-то подобного. В любом случае в результате остаются «червоточина» и интерфейс, но уже не связанные между собой. – И каким боком тут замешана плавка стали? – Голова у меня раскалывалась от обилия информации, наложенной на головную боль, но, к счастью, Си-Эль любили все досконально разъяснять. – Для того чтобы отпереть интерфейс, нужен металлический сплав. Увидев, как использует свой многофункционал Морехшин, настраивая навес, я сообразила, что мы пользуемся не теми инструментами. Я хочу сказать, не просто не теми, но и не в тех местах. Интерфейсы никуда не делись, просто со временем разрушилась та их часть, которая облегчала взаимодействие со стороны пользователя. Ну, это все равно как стереть с клавиш клавиатуры цифры и буквы. Пользоваться ею по-прежнему можно, но отыскивать нужную клавишу – тот еще геморрой. Но только в нашем случае это не клавиатура, а невероятно сложный механизм, управляющий физическими свойствами вселенной, для которых у нас еще нет названий. Я тут подумала, что, возможно, Машины предназначены вовсе не для путешествий во времени… – Очевидно, «комстокеры» еще не нашли выключатель, разрывающий связь, – перебила их Морехшин. – То же самое не удалось и нам в мое время. Но чего-то они все же добились. Тот раз, когда мы оказались в ордовикском периоде… Перезагрузка исправила проблему, но, боюсь, нельзя надеяться на то, что так будет продолжаться и дальше.