– Ты меня искал? Аделина пронзила меня взглядом, в котором я прочел удивление, подозрительность и, хотя она изо всех сил пыталась это скрыть, – радость. Просканировав меня с головы до ног, Аделина решила, что мне можно доверять. – У меня есть страничка, но я пользуюсь ею не так, как другие. Там нет селфи с утиными губами, вечеринок с алкоголем и походов по магазинам. – А что ты публикуешь? – Ничего особенного. – Супер, люблю разнообразие. Будет интересно взглянуть! А какой у тебя никнейм? – Не скажу. – Ну скажи, я хочу знать! – Нет, не хочешь. Так, препираясь, мы добрались до кресел, на которых оставили вещи. Я машинально взглянул на экран телефона, оставленного в беззвучном режиме, и у меня глаза на лоб полезли: двадцать пять пропущенных от Арно! ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ! И столько же голосовых сообщений. Я не прослушал ни одного, но тут же схватил куртку и помчался к выходу, даже ни с кем не попрощавшись. Даже с Аделиной, которая наверняка задавалась вопросом, что случилось. Однако, зная Арно, я уже представлял себе, в каком состоянии он меня встретит, хотя и предупреждал перед уходом, что отправился на прогулку по городу и вернусь к вечеру. Что такого срочного могло случиться? Ждать ответа пришлось недолго. Едва тяжелая дверь театра распахнулась, как я увидел его внизу у ступенек. Арно смотрел на экран телефона, и на мгновение мне захотелось сбежать далеко-далеко, пока он меня не заметил. Но именно в этот момент он поднял голову (да и ты поймешь чуть позже, что побегом я бы проблему не решил). Его взгляд сверкал яростью: он посмотрел на меня, затем на фронтон театра и снова на меня. – В машину, – прошипел он сквозь зубы. Удостоверившись, что я последовал за ним, Арно повернулся и разблокировал дверцы припаркованного в десяти метрах «кашкая». И я послушался. Послушался, хотя единственное, чего мне хотелось, – это сбежать. Арно тронулся прежде, чем я успел захлопнуть дверцу. – Театр. В жалком районе. Что ты там делал? Как ребенок, пойманный за руку за поеданием варенья, я во всем признался. И я говорю «признался», поскольку чувствовал себя виноватым – сам не знаю почему. – Мюзикл? «Ромео и Джульетта»? Ты издеваешься? Тут я пожалел, что Беатрисы нет рядом. У нее был талант и опыт гасить подобные ситуации – я так не умел и чувствовал, что беды не миновать. Однако лишь глупо возразил: – Я прошел кастинг и получил роль Меркуцио. И вот тут – бум! – бомба «А» взорвалась. – Какой к черту Меркуцио! Двенадцать лет подряд я посвящаю тебе каждую свободную секунду, всю свою энергию, все свои возможности! Мы оплатили лучших преподавателей, лучшие стажировки – целое состояние! А ради твоего Гварнери пришлось вообще отказаться от новой машины! Он говорил и стучал кулаком по рулю. Я даже не представлял, что Арно способен прийти в такое бешенство. Словно завороженный, я наблюдал за ним, видел, как кривятся губы, как краснеют щеки. Одно слово все-таки отозвалось в моей памяти. «Гварнери». Я знал, это слово было важным. Ценным. С ним нужно обращаться осторожно. Только почему-то оно давило на меня. Гвар-не-ри. Что это? Пока Арно кричал, я спросил: – Что такое Гварнери? Арно бросил на меня обжигающий взгляд. С секунду он колебался, но бешеное цунами оказалось сильнее. – Гварнери – это итальянец, который жил в восемнадцатом веке, современник и соперник Страдивари. Ну хоть имя Страдивари тебе говорит о чем-то или ты тоже забыл? Да, имя Страдивари говорило мне о чем-то. Скрипичный мастер. Гений, создавший инструменты, оцененные в миллионы евро. Однако я отреагировал не сразу, и Арно снова взорвался: – Скрипка! Это скрипка! Гварнери – это скрипка! – А, да, помню, – едва осмелился я произнести. Выражение лица Арно мгновенно изменилось. – Помнишь? Правда? Ты помнишь? Тут я пожалел, что вообще открыл рот. – Только то, что инструменты, созданные самыми знаменитыми скрипичными мастерами, носят их фамилии, – уточнил я. Арно переменился в лице несколько раз. Озарение сменилось разочарованием, а потом – снова яростью. – Мне надоели все эти психологические штучки! Будто у нас целая вечность впереди! Потерял память? Так я тебе ее верну: ты играешь на скрипке с тех пор, как тебе исполнилось четыре. И ты успешен, очень успешен. Преподаватели в один голос говорят, что у тебя талант. Кстати, через две недели ты должен предстать на конкурсе юных талантов в Сеуле, который откроет тебе двери к карьере солиста, так что выиграть нужно любой ценой. И мы годами к этому шли – слышишь? Годами! Ты играешь двадцать четвертый каприс Паганини. Он уже овладел твоей душой, твоими пальцами. Разве можно послать все к черту из-за дурацкой амнезии? Свою речь Арно закончил полуугрожающим, полуумоляющим тоном. Я ответил не сразу – в машине повисла тишина. Затем я откашлялся и открыл рот. – Я… вообще-то… мне жаль. Я не помню… я же не нарочно. Машина рванула вперед, и меня вдавило в кресло. Арно не произнес больше ни слова до самого дома. Стоило нам зайти в прихожую, как Беатриса выскочила из гостиной. – Ну, где он был? Она обращалась к Арно, словно я был не способным отвечать брелоком, который потеряли и нашли. Теперь Арно будто заморозили: его яростное пламя угасло, и наступил ледниковый период. – Твой сын распевает песенки во второсортном театре. Я же говорил, что-то тут не так! – Я… я не понимаю… – А тут ничего сложного: он вдруг решил стать Ромео! Невероятно! В этой семье стоит расслабиться на пять минут, как все летит к черту! Упрек, ясное дело, был отпущен в адрес Беатрисы. Она словно сжалась и бросила на меня взгляд, полный разочарования, изо всех сил стараясь дать понять, что виновник всей этой ситуации – я. Вдруг Арно вышел, и послышались звуки открывающейся двери гаража. Мы с Беатрисой стояли как вкопанные в прихожей. Я услышал собственный голос со стороны: – Меркуцио, а не Ромео. – Ч… что? – Я получил роль Меркуцио, а не Ромео. Беатриса захлопала ресницами, и я понял, что она совершенно растерялась. Я уже подумал объясниться, как вернулся Арно. Не с пустыми руками. Он бросил мне скрипичный футляр, который я еле поймал. Беатриса завопила: – Арно, Гварнери! Он же сто́ит целое состояние! Вдруг осознав, к чему все идет, она замямлила: – Но… доктор… скрипка… он же сказал… – Плевать, что он там сказал! Разве ты не видишь, Ромен рушит все, что мы построили! Речь идет о деле всей жизни, черт! Конкурс через две недели, а этот умник песенки распевает! Он разложил пюпитр, который держал в одной руке, и поставил ноты, которые принес в другой. В изящных очертаниях букв я прочел: «Каприс № 2 4». – Открой футляр! – рявкнул Арно. Я машинально послушался. И не столько для того, чтобы доставить ему удовольствие, сколько от любопытства: хотелось взглянуть на скрипку, которая стоит как автомобиль. Она и вправду прекрасна. Лак переливается теплыми оттенками – мягко, без лишней мишуры. Я проникся… трепетом. Скрипка выглядела внушительно: сильной и могущественной, словно столетний дуб, но одновременно она казалась нежной и элегантной, как дивный цветок. Я провел рукой по гладкому дереву. Все молчали. Остановись, мгновенье… Я взялся за гриф, достал инструмент из футляра, обитого алым бархатом, и вытянул руку перед собой, не зная, что делать дальше. Скрипка болталась в моей руке, словно безжизненная марионетка. – Ну, приложи к плечу! – торопил меня Арно. Я послушался, но с такой неловкостью, что он снова взбесился. – Черт, аккуратнее! Не швабру держишь! Арно сунул мне в другую руку смычок и приказал: – Давай играй.