– Черт возьми, что с тобой? – Алекс, не надо читать мне нравоучения! – Вскочив на ноги, он потряс у меня перед лицом кулаком. Я непроизвольно отступил назад. Уставившись на свою вскинутую руку, Рауль уронил ее и пробормотал слова извинения. Обмякнув, словно у него перерезали жилы, он плюхнулся на скамью. – Во имя всего святого, что на тебя нашло, – спросил я, – что ты в одиночку решился приехать в это место? – Я знаю, что дети там, – учащенно дыша, выдавил Рауль. – За этими воротами. Я это чувствую! – И руководствуясь своими чувствами, ты превратил свой «Вольво» в танк? Помнишь, когда-то ты называл интуицию лишь «еще одной формой обмана, какой одурачивают себя недоумки»? – Это совсем другое дело! Меня не пропустили внутрь! Если уж это не доказывает, что они что-то скрывают, я даже не знаю, что еще нужно! – Он ударил кулаком в ладонь. – Я тем или иным способом проникну внутрь и разнесу все к чертовой матери, пока не найду его! – Это же безумие! Чем тебя так задели Своупы, что ты превратился в ковбоя, черт побери? Рауль закрыл лицо руками. Подсев к нему, я обнял его за плечо. Он был мокрым от пота. – Вставай, уходим отсюда, – сказал я. – Алекс, – хрипло промолвил Рауль, учащенно дыша, – онкология – ремесло для тех, кто готов учиться достойно проигрывать. Не любить неудачу, не принимать ее, а страдать с достоинством, как надлежит вести себя больному. Ты знаешь, что я на курсе в университете был первым? – Меня это нисколько не удивляет. – Я волен был выбирать, куда идти в ординатуру. Многие онкологи – сливки медицины. И тем не менее каждый день своей жизни нам приходится сталкиваться с неудачей. Оттолкнувшись от койки, Рауль рывком встал и подошел к решетке. Он провел руками вверх и вниз по неровным ржавым прутьям. – Неудачи, – повторил он. – Но зато и победы неизмеримо слаще. Спасение и восстановление человеческой жизни. Что может быть более сильной иллюзией всемогущества, Алекс? – У тебя будет еще много побед, – заверил его я. – И ты сам понимаешь это как никто другой. Помнишь ту речь, которую ты произнес на собрании спонсоров – с демонстрацией слайдов с портретами исцеленных детей? Смирись с этой единственной неудачей. Резко развернувшись лицом ко мне, Рауль сверкнул глазами: – У меня есть все основания считать, что мальчишка жив. До тех пор пока я не увижу его тело, я не поверю в обратное! Я попытался что-то сказать, но он мне не дал: – Я подался в эту специальность не из-за слезливой сентиментальности – у меня не умерла от лейкемии любимая кузина, моего дедушку не свела в гроб карцинома. Я стал онкологом, потому что медицина – это наука и искусство борьбы со смертью. А рак – это смерть. С самого первого раза, когда я еще студентом увидел в микроскоп эти чудовищные, примитивные клетки, олицетворение зла, мною полностью овладела эта прописная истина. И я понял, какая профессия станет делом всей моей жизни. Его смуглый высокий лоб покрылся капельками испарины. Похожие на кофейные зерна глаза, мечущиеся по камере, сверкнули. – Я не подниму руки, сдавшись, – сказал Рауль, излучая непокорность. – Лишь победа над смертью, друг мой, позволяет мельком взглянуть на бессмертие. Он застрял в собственном неистовом видении мира, и достучаться до него было невозможно. Одержимый и благородный, отрицающий наиболее вероятное: Вуди и Ноны нет в живых, они погребены где-то за городом. – Предоставь это полиции, Рауль. В самое ближайшее время сюда приедет мой друг. Он во всем разберется. – Полиция! – презрительно бросил он. – Много хорошего она сделала! Бюрократы и крючкотворы! Посредственные умы с ограниченным видением. Вроде этого глупого ковбоя, шерифа. Почему сейчас здесь нет полиции – для мальчишки каждый день имеет решающее значение! Но им нет никакого дела, Алекс. Для них это лишь статистика. Но не для меня! Рауль сложил руки на груди, словно ограждая себя от позора тюремного заключения, не сознавая, какой у него нелепый вид. Я уже давно пришел к выводу, что чрезмерная чувственность может быть смертельно опасной, а чрезмерная проницательность сама по себе штука плохая. Самые живучие – и это доказано исследованиями – те, кого судьба благословила повышенной способностью отрицать. И идти вперед. Рауль будет идти до тех пор, пока не свалится с ног. Я всегда считал его слегка чокнутым. Наверное, по сути своей, таким же, как Ричард Моуди, но только более щедро одаренным в интеллектуальном плане, поэтому избыточная энергия направлялась в заслуживающее уважения русло. На благо общества. Но вот теперь на Рауля свалилось слишком много неудач: Своупы отвергли лечение, а поскольку он жил своей работой, то, с его точки зрения, они отвергли его, что было воспринято как безбожие в худшем своем проявлении. Затем похищение пациента – унижение и потеря контроля. И вот теперь смерть, наивысшее оскорбление. Неудача лишила Рауля способности мыслить рационально. Я не мог оставить его здесь, но не знал, как его отсюда вытащить. Прежде чем мы продолжили разговор, тишину разорвал звук приближающихся шагов. Хоутен заглянул в камеру, сжимая в руке ключи: – Джентльмены, вы готовы? – Шериф, мне повезло не больше вашего. От этой новости морщинки в уголках глаз Хоутена стали глубже. – Вы предпочитаете остаться у нас, доктор Мелендес-Линч? – До тех пор пока не найду своего пациента. – Вашего пациента здесь нет. – Я в это не верю. Стиснув губы, Хоутен насупил брови: – Мне бы хотелось, доктор Делавэр, чтобы вы ушли отсюда. Повернув ключ в замке, он приоткрыл дверь, внимательно следя за Раулем, пока я протискивался в щель. – До свидания, Алекс, – с торжественностью мученика произнес онколог. Хоутен заговорил, отчетливо произнося каждое слово: – Если вы полагаете, сэр, что тюрьма – это развлечение, вас ждет разочарование. Это я вам обещаю. А пока я приглашу к вам адвоката. – Я отказываюсь от юридических услуг. – Тем не менее я приглашу к вам адвоката, доктор. Все то, что будет с вами дальше, пройдет строго по правилам. Развернувшись, он удалился. Покидая тюрьму, я еще раз мельком увидел Рауля за решеткой. У меня не было никаких веских оснований чувствовать себя предателем, однако именно так я себя и почувствовал. Глава 16 Убедившись, что я его не слушаю, Хоутен позвонил по телефону. Через десять минут появился мужчина в рубашке без пиджака, и шериф шагнул ему навстречу. – Спасибо за то, Эзра, что так быстро откликнулся на мою просьбу. – Всегда рад помочь, шериф, – мягким, ровным, мелодичным голосом произнес мужчина. На вид ему было под пятьдесят: среднего роста, худощавый, сутулый, как это бывает с теми, кто много работает за письменным столом. Маленькая голова была покрыта редкими темными волосами с проседью, зачесанными назад. Оттопыренные уши были заостренные, как у эльфа. Правильные черты лица слишком деликатные, чтобы мужчину можно было считать красивым. Белая рубашка с коротким рукавом, безукоризненно чистая, и, несмотря на жару, на ней не было ни одной складочки. Брюки защитного цвета, казалось, только что выстирали. Мужчина был в очках с восьмиугольными стеклами без оправы, а к нагрудному карману был пристегнут футляр от них. Похоже, этот человек никогда не потел. Я встал, и мужчина смерил меня взглядом. – Эзра, – сказал Хоутен, – это доктор Делавэр, психолог из Лос-Анджелеса. Проделал такой путь, чтобы забрать того типа, о котором я тебе говорил. Доктор, позвольте представить вам мистера Эзру Маймона, лучшего юриста в городе. Опрятный мужчина мягко рассмеялся. – Шериф немного преувеличивает, – сказал он, протягивая худую мозолистую руку. – В Ла-Висте я единственный адвокат, и работать мне приходится по большей части не с законами, а с деревом. – У Эзры питомник фруктовых деревьев на окраине города, – объяснил Хоутен. – Он утверждает, что отошел от юридической практики, но мы тем не менее время от времени обращаемся к нему за помощью. – С завещаниями и купчими на небольшие участки земли особых проблем не возникает, – сказал Маймон. – Но если дело дойдет до уголовного дела, вам будет лучше пригласить специалиста. – Все в порядке. – Хоутен покрутил кончик уса. – Это дело не уголовное. Пока что. Просто небольшая проблема, как я говорил тебе по телефону. Маймон кивнул. – Расскажите детали, – попросил он.