Я отступил в сторону, уклоняясь от удара. Нона вонзила лезвие туда, где только что была моя гортань, но нашла только пустоту и, не удержав равновесия, неуклюже подалась вперед. Перехватив ее запястье, я стиснул и тряхнул его. Нож выпал у нее из руки и с глухим стуком ударился о грязный линолеум. Нона попыталась выцарапать мне глаза своими длинными зелеными ногтями, но я поймал ее за обе руки. Телосложение у нее было нежное, под гладкой мягкой кожей скрывались хрупкие кости, однако ярость придавала ей силы. Она принялась извиваться, лягаясь и плюясь, и ей удалось зацепить мою щеку. С больной стороны. Я почувствовал теплую струйку, щекочущую кожу, затем острое жжение. На пол упали бордовые капли. Я прижал руки Ноны к телу. Она застыла, глядя на меня с ужасом раненого животного. Вдруг она мотнула головой вперед. Я отпрянул назад, спасаясь от укуса. Вырвавшийся змеей изо рта тонкий язычок поймал кончиком капельку крови. Нона провела им по губам, увлажняя их красным. Натянуто улыбнулась. – Я выпью тебя до дна, – хрипло произнесла она. – Сделаю все, что ты пожелаешь. Если после этого ты уйдешь отсюда. – Я пришел не за этим. – Просто ты не знаешь меня. Я дам тебе почувствовать то, о существовании чего ты даже не догадывался. Это была фраза из дешевого фильма, но Нона произнесла ее совершенно серьезно, прижимаясь своей промежностью к моей. Лизнув меня еще раз, она разыграла целое представление, глотая кровь. – Прекрати! – сказал я, отстраняясь от нее. – О, ну же! – Она снова прильнула ко мне. – Ты классный парень. У тебя такие красивые голубые глаза и густые черные кудри. Готова поспорить, член у тебя такой же миленький, да? – Нона, хватит. Надув губки, она продолжала тереться об меня. От ее тела пахло дешевым одеколоном. – Не сердись, Голубоглазый. Нет ничего плохого в том, чтобы быть большим здоровым парнем с большим толстым членом. Я его уже чувствую. Вот здесь. О да, он огромный. Я с наслаждением с ним поиграю. Возьму его в рот. Проглочу тебя. Выпью до дна. – Она похлопала ресницами. – Я разденусь, и ты поиграешь со мной, пока я буду с тобой заниматься. Нона снова попыталась меня лизнуть. Высвободив руку, я отвесил ей затрещину. Она ошеломленно отшатнулась назад, по-детски удивленно уставившись на меня. – Ты человеческое существо, – сказал я. – А не кусок мяса. – Я шлюха! – взвизгнула Нона, вцепившись себе в волосы и высвобождая длинные имбирно-рыжие щупальца. – Нона… Девушка содрогнулась в ненависти к самой себе и сложила руки в два вопросительных крючка. Однако теперь, нацеленные на ее собственную плоть, они застыли в каких-то дюймах от того, чтобы разорвать до крови это красивое лицо. Я крепко схватил ее за руки. Какое-то время Нона боролась, осыпая меня грязными ругательствами, затем взорвалась всхлипываниями. Казалось, она вся как-то съежилась, стала меньше. Она долго плакала, уткнувшись мне в плечо. Когда слезы наконец закончились, она бессильно рухнула мне на грудь, немая, обмякшая. Я усадил ее на стул, вытер лицо салфеткой и другую прижал к своей щеке. Кровотечение прекратилось. Подняв с пола нож, я бросил его в раковину. Нона сидела, уставившись на стол. Я взял ее за подбородок. Чернильно-черные глаза остекленели и не фокусировались. – Где Вуди? – Там, в комнате, – безучастно сказала она. – Спит. – Покажи. Нона нетвердо поднялась на ноги. Прицеп был разделен рваной занавеской для душа. Я отдернул ее. В душном помещении в дальней части прицепа царил полумрак. Обстановка состояла из всякого хлама, купленного на распродажах. Пластиковые стенные панели под березу были покрыты глубокими царапинами. На гвозде криво висел календарь. На дешевом радиоприемнике на дешевом пластиковом столе ярко светились цифры часов. На полу валялись журналы для подростков. Обтянутый синим плюшем диван был раздвинут, превратившись в двуспальную кровать. Под выцветшим клетчатым одеялом спал Вуди, разметав по подушке медно-рыжие волосы. На тумбочке у изголовья лежали комиксы, игрушечный грузовик, пузырек с таблетками. Витамины. Дыхание мальчика было ровным, но затрудненным, губы у него распухли и пересохли. Я прикоснулся к его щеке. – У него жар, – сказал я Ноне. – Это пройдет, – с вызовом ответила та. – Я даю ему витамин С. – И как, помогает? Отвернувшись, она покачала головой. – Нона, его нужно отвезти в больницу. – Нет! Согнувшись пополам, она обхватила руками детскую головку. Прижалась щекой к щеке Вуди, поцеловала его в закрытые глаза. Мальчик улыбнулся во сне. – Я вызову «Скорую помощь». – Здесь нет телефона! – с ребяческим торжеством объявила Нона. – Вам придется отправиться на поиски. А когда вы вернетесь, нас здесь уже не будет. – Вуди очень болен, – терпеливо произнес я. – Каждый дополнительный час задержки увеличивает нависшую над ним опасность. Мы поедем вместе, в моей машине. Собирайся. – Ему сделают больно! – крикнула Нона. – Как и раньше. Воткнут иголки ему в кости! Поместят его в пластмассовую тюрьму! – Нона, выслушай меня. У Вуди рак. Он может умереть. Она отвернулась. – Я вам не верю. Я взял ее за плечи. – А ты поверь. Я говорю правду! – С чего вы так решили? Потому что вам сказал этот полоумный врач? Он ничуть не лучше всех остальных. Ему нельзя верить. – Девушка повела бедром так, как делала это в клинике. – Ну откуда у Вуди может быть рак? Он никогда не курил, не дышал никакой заразой! Он же ребенок! – У детей тоже бывает рак. Ежегодно эту страшную болезнь выявляют у тысяч малышей. Никто не может сказать, почему они заболевают, но это так. Практически всех их можно лечить, и многие вылечиваются. Вуди один из них. Дай ему шанс. Нона упрямо нахмурилась. – В больнице его травят ядом! – Чтобы победить болезнь, нужны очень сильные лекарства. Я вовсе не говорю, что это безболезненно, но спасти Вуди жизнь может только медицина. – Это тот полоумный врач попросил вас сказать мне это? – Нет. Это я говорю тебе от себя. Вы можете не возвращаться к доктору Мелендес-Линчу. Мы найдем другого специалиста. В Сан-Диего. Мальчик захныкал во сне. Бросившись к нему, Нона стала негромко напевать колыбельную без слов, гладя его по голове. Вуди успокоился. Нона взяла его на руки и принялась укачивать. Один ребенок нянчит другого. Безупречные черты лица задрожали, снова появились слезы, неудержимым потоком хлынувшие по щекам. – Если мы придем в больницу, его заберут у меня. Лучше я буду ухаживать за ним здесь. – Нона, – сказал я, собирая все свое сострадание, – есть вещи, которые не по силам даже матери. На какое-то мгновение она перестала укачивать мальчика, затем продолжила снова. – Я только что был в доме твоих родителей. Видел теплицу и читал дневник твоего отца. Девушка вздрогнула. Она впервые слышала о дневнике. Но, быстро подавив удивление, она притворилась, будто не замечает меня. Я продолжал негромко: – Я знаю, что тебе довелось пережить. Все началось после гибели черимойи. У твоего отца скорее всего уже давно было не все в порядке с психикой, но неудача и собственное бессилие его доконали. Он попытался вернуть уверенность в своих силах, разыграв из себя господа бога. Сотворив собственный мир. Девушка напряглась. Опустив мальчика, она нежно положила его голову на подушку и вышла из комнаты. Я последовал за ней на кухню, поглядывая на нож в раковине. Приподнявшись на цыпочках, Нона взяла бутылку виски с верхней полки шкафчика, налила себе половину кофейной чашки и, изящно облокотившись о стол, выпила залпом. Непривычная к крепким напиткам, она поморщилась и содрогнулась в приступе кашля. Похлопав по спине, я усадил ее на стул. Она забрала бутылку с собой. Усевшись напротив, я подождал, когда кашель закончится, и продолжал: – Все началось с различных опытов. Самые причудливые межродственные скрещивания и сложные привои. И поначалу все это оставалось только таким – причудливым. Не происходило ничего преступного до тех пор, пока твой отец не обнаружил, что ты стала взрослой. Снова наполнив чашку, Нона запрокинула голову назад и вылила виски в горло – пародия на крутость. Когда-то в ней не было ничего крутого. По воспоминаниям Маймона, милая рыжеволосая девочка, улыбающаяся и дружелюбная. Проблемы начались только тогда, когда Ноне было уже лет двенадцать. Маймон не знал, в чем дело. А я сразу догадался. Нона достигла половой зрелости за три месяца до того, как ей исполнилось двенадцать лет. Своуп отметил в дневнике тот день, когда это обнаружил: «Эврика! Аннона расцвела. Ей недостает духовной глубины, но какое физическое совершенство! Первоклассный подвой…»[44] Зачарованный переменами в организме дочери, он описывал их терминами ботаники. И пока он наблюдал за ее развитием, на обломках его рассудка сформировался чудовищный замысел. Какая-то часть Своупа по-прежнему оставалась организованной, дисциплинированной. Способной к аналитическому мышлению, что можно было сказать также и про доктора Менгеле[45]. Совращение девушки было осуществлено с методичностью научного эксперимента. Первый шаг заключался в том, чтобы лишить жертву всех человеческих качеств. Чтобы оправдать будущее насилие, Своуп переклассифицировал Нону: теперь она уже была не его дочь и даже не человеческое существо. А просто представитель нового экзотического вида. Annona zingiber. Аннона имбирная, рыжая. Пестик, который предстояло опылить.