Привязанность, которую Джек когда-то питал к Изабелле, казалась тогда такой искренней, такой нерушимой, такой важной. И все же на следующий вечер, направляясь к ручью, на берегу которого видел Хейзел, он кое-что понял: его чувство к Изабелле походило на изображение свечи, нарисованное мастером, которому удалось уловить и мерцание, и свет, осветивший все вокруг, но все же это пламя было всего лишь краской на холсте. Когда Джек смотрел на Хейзел, пламя было настоящим, оно взвивалось ввысь, обжигая воздух. Он чувствовал его жар и мощь, слышал треск. В первый раз он видел пламя своими глазами. – Ты была неподражаема там, – сказал он. – То, что ты делаешь, то, на что ты способна. Это просто… ты неподражаема. Хейзел подняла взгляд, но вставать с берега не стала. – Я совсем не знаю, что делаю. Джек, я была в ужасе. – Что? В ужасе? Хейзел кивнула. – Целая жизнь в моих руках? Что, если бы я все испортила? Что, если бы навредила Изабелле или ребенку? Я бы… я даже не знаю, что бы тогда сделала. Как бы я стала жить с этим? Джек уселся рядом с ней и посмотрел на тонкую струйку воды, скачущую по камням. Замок накрывал их темной тенью. На следующий день после родов им удалось перевести Изабеллу с ребенком в главный дом, где их разместили в прежней комнате Джорджа. – Ты все сделала идеально, – заверил ее Джек. – И малышка идеальна. – На этот раз, – буркнула Хейзел. А потом замолкла, и Джек задумался, не совершил ли ошибку, придя сюда, чтобы составить ей компанию. Но тут она снова заговорила: – Я раньше была так уверена в себе. Забавно: я считала, что все знаю и все могу. А затем ты видишь, как все происходит на самом деле, понимаешь, насколько тонка грань между «все в порядке» и «все больше никогда не будет в порядке», и внезапно тебя накрывает осознание, что ты не знаешь ничего. Я просто глупая маленькая девочка, которой нравятся переодевания и игры в доктора. Я ведь еще даже не сдала врачебный экзамен. И что тогда я вообще делаю? Джек взял руку Хейзел в свою. Ее рука оказалась холодной, словно неживой. Бледной и бескровной. – Хейзел, – произнес он мягко, – ты самая выдающаяся личность из всех, что я встречал за свою жизнь. – Ты – невероятная. – Я так боюсь, – призналась Хейзел. – Хорошо, – сказал Джек. – Это нормально. Нет ничего плохого в том, чтобы бояться. Хейзел склонила голову Джеку на грудь, и он обнял ее. Тут пошел дождь, такой мелкий и слабый, что был похож на туман. – Пойдем спрячемся от дождя, – предложил Джек, помогая Хейзел подняться на ноги. Он повел было ее по тропе, поднимающейся к замку, но она потянула его прочь. – Нет, – сказала она. – Пока еще нет. И Хейзел с Джеком отправились к конюшням, где было тепло и сухо, а в воздухе витал приятный аромат сена. Они стащили пару попон с полки и устроились под крышей загона, распахнув двери и глядя, как летят вниз капли дождя на фоне неба, темнеющего над каменной оградой Хоторнден-касл. Солнце уже садилось: в Эдинбург пришла зима с ее короткими днями и пронизывающими холодными ветрами. Хейзел спрятала руки под куртку Джека, чтобы согреть их. – Никак не могу согреться, – прошептала она. Тогда Джек наклонился и поцеловал ее, так легко касаясь ее губ своими, словно был духом, а не человеком из плоти. А потом она поцеловала его в ответ, и вскоре они слились в таком страстном поцелуе, что, казалось, перестали быть двумя разными людьми. Дождь припустил сильнее, громко стуча по хлипким стенам конюшни, но им не было до него дела. Джек прижал Хейзел к балке и принялся вытаскивать шпильки из ее волос, пока те волной не упали на плечи девушки. Он зарылся лицом в ее волосы и глубоко вздохнул, а затем обвел пальцем контур щеки. – Господи боже, – прошептал он. – Как ты красива, Хейзел Синнетт. – Никто прежде не говорил мне, что я красива, – призналась Хейзел. Она даже не осознавала, что ее слова – правда, пока не произнесла их вслух. Джек оперся руками по обе стороны от ее лица, и смотрел на нее несколько долгих секунд. Потом наклонился и нежно поцеловал ее веки. – Кто-то должен говорить тебе, что ты красива, каждый раз, когда восходит солнце. Кто-то должен говорить тебе, что ты красива, по средам. И за чаем. Кто-то должен говорить тебе, что ты красива, на Рождество, и в Сочельник, и в вечер перед Сочельником, и на Пасху. Тебе должны говорить это и в Ночь Гая Фокса[15], и на Новый год, и каждое восьмое августа, просто так. – Он снова коснулся ее губ нежным поцелуем, а потом, оторвавшись, посмотрел прямо в глаза. – Хейзел Синнетт, ты – самое чудесное создание, которое я когда-либо встречал, и я буду думать о том, как ты красива, всю свою жизнь, до самого последнего дня. 27 Спустя неделю Хейзел впервые потеряла пациента. Он страдал от римской лихорадки, и однажды вечером, отказавшись даже от предложенной Хейзел прохладной воды, уснул, чтобы уже никогда не проснуться. Она не проронила ни слезинки, заворачивая его в простыню и укладывая в тележку, чтобы отвезти в подземную лабораторию. Джек нашел Хейзел, когда та рыдала под красным дубом, так и не довезя тележку с телом до места. И без лишних слов взялся рыть могилу. – Я должна исследовать его, Джек, – сказала Хейзел, заметив, что он делает. Из-за рыданий ей едва удавалось говорить. – Мне нужны все тела, что есть. – Но не это, любимая, – тихо возразил Джек. – Ты знала его. Ты заботилась о нем. Ты можешь похоронить и оплакать его. Не обязательно резать его на органы. Не в этот раз. Хейзел не ответила. Она принялась глубоко дышать, пока рыдания не стихли, а потом сморгнула слезы и направилась обратно в замок. К тому времени, как Джек похоронил покойного и вернулся в Хоторнден, Хейзел уже совершенно успокоилась и снова отправилась к пациентам в солярии. Не существовало никаких медицинских рекомендаций по лечению, не говоря уже об исцелении от римской лихорадки, поэтому Хейзел начала с простых, безвредных средств. Она поила больных чаем с лимоном и медом. После обеда давала им молоко с порошком из семян кардамона, что в книге рекомендовалось как лекарство от чахотки. Повязки менялись три раза в день, и их ткань почти всегда была покрыта прилипшей коркой от струпьев. Те, кто мог переносить запах, пили отвар бородавочника, который заваривал Джек. Если он пил этот отвар все детство и ни разу не подхватил римскую лихорадку, наверняка в нем было что-то полезное. Как ни странно, это помогало, по крайней мере некоторым пациентам. Спустя час после того, как она принесла отвар бородавочника четырем пациентам с лихорадкой, один из них тихонько постучал в стекло и попросил у Хейзел колоду карт, чтобы они могли сыграть в вист. На следующий день она растерла корень бородавочника в порошок и приложила к фурункулам. Рубцы не рассасывались, но улучшение от его применения было налицо: плоть, прежде воспаленная, красная с зеленоватыми прожилками, становилась розовой и гладкой. Пациент, первым появившийся в Хоторндене с римской лихорадкой, рыбак по имени Роберт Бортлок, с седыми баками и носом-картошкой, стал уже просить добавки за завтраком. Струпья на спинах пациентов, поправляющихся от римской лихорадки, напомнили Хейзел об изображениях оспин, которые она видела в своих книгах. Конечно, она знала историю Эдварда Дженнера: как этот английский врач обратил внимание на то, что местные молочницы, похоже, единственные, кто не подвержен заражению оспой, и предположил, что, перенеся коровью оспу, их организм научился сопротивляться ее более опасной человеческой разновидности. Лорд Алмонт даже как-то приглашал Дженнера на один из своих вечеров, и хотя Хейзел была слишком мала, чтобы понимать все, о чем он говорил, ей вспомнилась его редковатая седая шевелюра и белоснежный платок, туго обмотанный вокруг шеи и завязанный элегантным двойным узлом под подбородком. Но прививки существовали и до этого, причем не одно десятилетие. Ученые примерно представляли себе, что можно подготовить тело к борьбе со смертельной болезнью, заставив перенести ее более слабую версию, и, еще до появления Дженнера с его коровами, люди использовали растертые в порошок струпья с заживающих оспин, обрабатывая им специально поцарапанную кожу. Так почему никто не попробовал того же с римской лихорадкой? Конечно, эта болезнь по масштабу намного уступала оспе, но ведь если бы этот способ сработал, врачам в Эдинбурге удалось бы спасти тысячи жизней. Возможно ли, что случаев выздоровления от римской лихорадки было так мало, что прививка даже не рассматривалась как вариант? Хейзел полагала, что об этом должны были что-то писать в медицинской литературе, например, эссе в «Медицинском журнале Шотландии» или исследование, опубликованное в Лондоне. Но ничего не нашла. Она решила написать доктору Бичему в Анатомическое общество и узнать его мнение. Доктору Уильяму Бичему III В Королевское Анатомическое общество Эдинбург Дорогой доктор Бичем! Надеюсь, это письмо благополучно доберется до вас, и заверяю, что продолжаю усердно готовиться к врачебному экзамену. В качестве обучения я начала проводить первичные осмотры некоторых наших сограждан – как мужчин, так и женщин, – страдающих от различных болезней, в том числе, вынуждена признать, и от римской лихорадки. Искренне прошу простить мою дерзость, но я хотела бы узнать ваше мнение по одному вопросу. Проводились ли когда-нибудь эксперименты с прививкой от римской лихорадки? По совету одного знакомого и опираясь на его воспоминания о народном лекарстве из его детства, я давала пациентам отвар корня бородавочника, а заметив положительные результаты, добавила еще и компрессы с порошком этого корня, когда делала перевязки. Эффект был вдохновляющим. Настолько вдохновляющим, что я задумалась, не могут ли струпья с заживших фурункулов использоваться для прививки. Я понимаю, что ваше расписание, должно быть, полностью забито, но если вы все-таки найдете время, пожалуйста, напишите мне. Искренне ваша, Хейзел Синнетт Хоторнден-касл По меньшей мере он, возможно, укажет ей, у кого в научном сообществе искать соответствующую литературу. Но где-то в глубине души Хейзел на самом деле мечтала о том, каким может быть его ответ: что, возможно, его письмо будет усеяно чернильными кляксами от волнения, а в конце каждого предложения воздвигнется восклицательный знак, потому что она решила проблему и решение все время было у них под носом! И никто больше никогда не будет страдать от римской лихорадки, потому что ее вакцину разошлют во все уголки Шотландии. Общество имени Эдварда Дженнера организует в ее честь ужин и торжественное мероприятие. И сам король потребует представить ее двору. И тогда ей вряд ли придется сдавать экзамен на врача; она в мгновение ока превратится в самого известного доктора королевства, не достигнув еще и возраста двадцати лет. Когда не была занята осмотром новых пациентов в лаборатории или обходом больных на первом этаже Хоторнден-касл, Хейзел слонялась по холлу в ожидании ответа Бичема. Поэтому, услышав стук в дверь замка, она почувствовала, как внутренности скрутило в тугой узел. Сквозь окно она видела Джека, который на южном склоне позади замка учил Чарльза основам владения мечом. – Нет, нет! – крикнула она Йоне. – Я сама открою. Расправив юбки, она открыла дверь и увидела нечто намного более неожиданное, чем письмо. – Приветствую, мисс, – сказал парень, отвешивая ей глубокий поклон. Лицо и волосы у него были покрыты сажей. Выпрямившись, он одарил ее широкой усмешкой, показавшей отсутствие нескольких зубов. – Слыхал, Джек Каррер ошивается где-то в здешних местах. Скажите ему, что Мунро восстал из мертвых. Озадаченная, Хейзел пригласила парня в дом и помогла снять плащ. Один из его рукавов висел пустым. Этот парень, пропавший Мунро, вернулся в мир живых всего с одной рукой. 28 Мунро выпил два чайника чаю и съел целое блюдо печенья, а затем откинулся на спинку дивана, похлопал себя по животу и улыбнулся Хейзел и Джеку, которые не сводили с него глаз с того момента, как он появился на пороге Хоторнден-касл. Мунро причмокнул губами.