– Так ты говоришь, что есть шанс? Я имею в виду, шанс, что ты, возможно, согласишься позволить мне… позволить нам… Бернард потер виски. – Просто… Хорошо. Сдай экзамен, а потом… Потом сообразим, что дальше делать. Но, Хейзел, Господом Богом заклинаю, молю: если с экзаменом не выйдет, пообещай мне, что на этом все закончится! И мой отец никогда об этом не узнает. – Никогда, – повторила Хейзел. – Ты обещаешь мне, Хейзел? – Я обещаю. – Хорошо. – Бернард поцеловал ее в макушку и помог сесть в экипаж. – Прелесть моя. Не тряси на мостовой! – крикнул он кучеру. – Ты везешь мою будущую жену! 32 Долгие недели день Королевского врачебного экзамена в конце семестра казался Хейзел таким далеким, абстрактным, словно ненастоящим. А затем, внезапно, он наступил. В конце концов все, что она узнала, бесчисленные часы проведя за чтением и заучиванием «Трактата доктора Бичема», оказалось всего лишь малой каплей по сравнению с тем, чему научилась за те короткие недели, когда лечила всех, кто приходил к ней в Хоторнден. У Бичема были основания сомневаться в Хейзел, когда они заключили свое пари; если бы в ее распоряжении были только книги, она бы так и не почувствовала, что готова. А сейчас была почти уверена. Наутро перед экзаменом она пролистывала свои заметки, поглощая овсянку, но едва ли понимая, что ест, настолько сосредоточилась на том, что читала. Легочная система? Лимфатическая? Органы? Она мысленно, одну за другой, отмечала все изученные темы, с удивлением понимая, что, похоже, все-таки готова. – Прекрати, – велел Берджесс, поглощая свою овсянку с аппетитом, вызвавшим у Хейзел улыбку. Ему явно было лучше. Пусть иногда его еще терзал раздирающий кашель, но раны на спине начали заживать. А еще к нему вернулся аппетит. – Прекратить что? – не отрывая глаз от листа, спросила Хейзел и капнула овсянкой на колени. – Зубрить. Ты все это знаешь вдоль и поперек. На этом экзамене не будет никого, подготовленного хотя бы вполовину так же хорошо, как ты. – Спасибо, Берджесс. И еще, прими мою благодарность за всю твою помощь. Берджесс слабо усмехнулся. – Неправильно, что ты благодаришь меня, ведь это я, по сути, обязан тебе жизнью. – Лечение – это хорошо, – сказала Хейзел. – Но исцеление лучше. – Что ж, у меня нет сомнений, что за этим дело не станет, если все в руках доктора Хейзел Синнетт. – Я пока не доктор. – Это вопрос нескольких часов. Она взяла перья, чернила и перочинный ножик, а также свой экземпляр «Трактата доктора Бичема», больше наудачу, чем для чего-то еще. – Джек появлялся в последнее время? – спросила Хейзел у Йоны, пока та помогала ей шнуровать ботинки. Йона покачала головой. – Боюсь, что в последние дни нет. – Затем, заметив беспокойство на лице Хейзел, она продолжила: – Хотя я бы не стала переживать об этом парне. Вы же знаете Джека, он вывернется из любых неприятностей. Он изворотливее гадюки и в два раза умнее. Хейзел на это смогла только кивнуть. С Джеком все в порядке. А ей сегодня нужно сосредоточиться на экзамене. Вначале она собиралась прийти на экзамен в костюме Джорджа Хейзелтона; она достала один из лучших камзолов Джорджа и повесила в свой шкаф, чтобы каждое утро видеть напоминание о предстоящей задаче. Но утром, когда пришло время одеваться, ее охватили сомнения. Она не собиралась сдавать экзамен как Джордж Хейзелтон – она решила сдавать его как Хейзел Синнетт. Поэтому Йона помогла ей облачиться в платье, которое прислали от портнихи всего пару недель назад и которое Хейзел еще ни разу не успела надеть. Юбка из белого муслина была украшена лентой по подолу и легкими волнами струилась до лодыжек. Лиф из кроваво-красного шелка дополняли белые льняные буфы на плечах. Воротник доходил до подбородка, заставляя держать его ровно. – Не опоздайте, – поторопила ее Йона, закончив шнуровать обувь. – Вы повторили это дюжину раз, и я не забыла: нужно прибыть ровно в восемь. Хейзел подтянула края перчаток. – Я не опоздаю. Поверь. Она все еще помнила, как пыталась пробраться на хирургическую демонстрацию доктора Бичема в Анатомическом обществе и оказалась перед запертой дверью, едва прозвонили колокола над городом. Когда она направилась к экипажу, земля все еще была покрыта изморозью – застывшей за ночь и превратившейся в лед росой. Хейзел наслаждалась хрустом травы под ногами. «Это будет прекрасный день», – подумала она. Эта уверенность продержалась в ней ровно до того момента, как экипаж поднялся на вершину холма, где расположился Старый город; в окошко Хейзел увидела прочих будущих врачей, спешивших к экзаменационному залу в университете. Все они выглядели очень серьезно, эти мужчины в темных плащах и поношенных ботинках, некоторые в очках, и поголовно каждый с выражением полной сосредоточенности на лицах. Они шагали по мостовой, глядя под ноги и нахмурив брови. У Хейзел скрутило желудок, а ее завтрак горьким комом застрял в горле. От покачивания экипажа ее затошнило. – Можете остановить экипаж? – окликнула она кучера. – Отсюда я дойду пешком. Холод обжег ее, стоило открыть дверь: для декабрьского утра ее плащ был слишком тонким, а палантин она взять забыла. Она шла быстрым шагом, чтобы согреться, и вскоре пересекла мост по дороге к университету. Никто не обращал на нее внимания, когда она шла по мощеным улочкам мимо магазинчиков, от которых шел запах разогретого мяса и вчерашнего эля, мимо бродяг в одеялах, забившихся под навесы, мимо лохматых дворняг, виляющих хвостами при виде любой подачки, мимо детей, играющих в кости, мимо мужчины в цилиндре, везущего кресло-коляску с укрытой вуалью фигурой. Хейзел застыла. Человек с креслом свернул за угол, в переулок. Как там было в рассказе Дженет? Об увиденной во сне вуали. И Мунро рассказывал ту же историю. Он тогда описал именно эту сцену: как его везли по городу под плотной черной вуалью. Никто из прохожих, кроме Хейзел, не остановился и не заметил ничего необычного. На их взгляд, это была пожилая вдова в трауре или калека, совершающий утреннюю прогулку. Хейзел, затаив дыхание, следила, как человек с креслом сворачивает с главной улицы в переулок, тот самый, что ведет к Анатомическому обществу. Хейзел шагнула вперед, не удержавшись от желания заглянуть за угол. Но заметила лишь взмах плаща и закрывающуюся дверь, как подтверждение того, что было ей известно: человека в кресле везли в анатомический театр. В голове предупреждающе звякнул колокольчик. Сегодня был понедельник. Барон Уолфорд отправился на операцию, в Анатомическое общество. Разве не об этом он говорил? Что же происходило за этой закрытой дверью? До экзамена оставалось еще достаточно времени – она собралась так рано, что могла бы добраться от Хоторндена до университета пешком и все равно успела бы до начала экзамена занять свое место и даже наполнить чернильницу. Определенно, ничего страшного не случится, если она просто… заглянет туда. Посмотрит, что там происходит. Наверняка ничего особенного. И вообще, барон Уолфорд на том ужине был изрядно пьян. Ему, скорее всего, подберут новый стеклянный глаз, а фигура в кресле… просто пожилая вдова, навещающая своего внука, приглашенного сюда с лекциями. Время у нее есть. Времени у нее предостаточно. Хейзел захотелось, чтобы Джек оказался здесь, привел бы ее в чувство и велел бы не заниматься глупостями, не обращать внимания на барона и неизвестную вдову, а сосредоточиться. Сосредоточиться на университете, на экзамене, на своем будущем. Но Джека здесь не было; он слонялся где-то в городе, без Хейзел, а она в одиночестве стояла на шумном перекрестке и грызла ноготь, мысленно проигрывая все возможные ситуации. Но свой выбор она сделала, еще когда увидела, как кресло-коляска скрывается за дверью, и почувствовала, как бешено забилось сердце, а волосы на затылке приподнялись от волнения и страха. Хейзел стянула шляпку, оглянулась по сторонам, проверяя, не смотрит ли на нее кто-нибудь, а затем исчезла в маленьком переулке чуть дальше здания, где всего лишь несколько месяцев назад Джек Каррер, имени которого она тогда не знала, показал ей тайный вход. Из «Трактата об анатомии доктора Бичема, или Профилактика и лечение современных болезней» (17-е издание, 1791 год) под ред. доктора Уильяма Р. Бичема Предназначение врача – защищать и беречь ближнего своего. И это единственное указание посвятившим себя этой выдающейся профессии: помогать тем, кто в беде. Целью изучения должно быть расширение границ познания, но никогда – изучение как таковое. Оставьте знание ради знания философам. Жизнь врача слишком коротка, чтобы тратить ее на праздные рассуждения, – если он использует свой ум, то должен также использовать и руки. 33 Каменный коридор оказался темнее и уже, чем помнилось Хейзел. Паутина цеплялась за ее юбки, и она с трудом удерживалась от чихания из-за пыли, кружащейся в полосах света, который просачивался сквозь неплотно пригнанные доски двери у нее за спиной. Чем дальше двигалась Хейзел, тем холоднее и темнее становилось. Не пройдя и десятка шагов по коридору, она уже глубоко раскаивалась в своем решении; ей следовало сидеть в экзаменационном зале университета и усмехаться в ответ на подначки Траппа, ведь она была уверена, что справится со всем, что ждет ее на экзамене. Ее работа была бы образцом аккуратности, написанным безупречным почерком. Возможно, она бы даже закончила первой в классе. Минуты утекали. Она покачала головой, словно выбрасывая оттуда подобные мысли. Она все равно успеет. Времени у нее предостаточно. Пол слегка пошел под уклон, и Хейзел услышала тихий гул голосов с другой стороны двери, которую ей никак не удавалось разглядеть в сумраке. – …значит, что вы ничего не почувствуете, уверяю вас. – …сам прошел через подобную процедуру… – Мы выбрали этого, потому что он молодой, понимаете? Стоит трех пенсов сверху, зуб даю. Хейзел повернула тяжелую металлическую ручку, вздрогнув от скрипа. Она ждала, что раздадутся крики, что темп или градус беседы на сцене изменится, но, судя по всему, ее не услышали. Хейзел приоткрыла дверь на дюйм, впустив в коридор тонкий лучик света, а затем, не дождавшись реакции от людей на сцене, увеличила щель настолько, чтобы проскользнуть боком. В нос сразу же ударил запах соломы – свежей соломы, устилавшей сцену и пол между рядами, вероятно, для того чтобы впитывать кровь. Хейзел, молча возблагодарив матушку за навязанные ею уроки этикета, где ее научили тихой, подобающей леди походке, медленно, словно дух среди теней, прокралась вперед насколько осмелилась. В отсутствие прикрытия из сотни мужских ног, закрывавших междурядье, Хейзел пришлось остановиться далеко от сцены, откуда разобрать, что там происходит, можно было только в общих чертах. Там, на хирургической кушетке, жизнерадостно разглагольствуя, сидел мужчина. Его голос эхом разносился по залу. Фигура под вуалью по-прежнему сидела в кресле, за ее плечом угрожающе возвышался незнакомец в цилиндре. А в центре сцены анатомического театра, держа голубоватый флакон с эфириумом в одной руке и кружевной платок – в другой, стоял доктор. На нем был кожаный мясницкий фартук, а лицо скрывало странное приспособление. Оно походило на большие очки, но вместо двух стекол имело только одно. Одно круглое увеличительное стекло по центру, скрывающее лицо доктора и превращающее его в создание из греческих мифов. Это был он – одноглазый человек, снившийся Дженет, принявший образ циклопа с круглым стеклянным глазом, оправленным в латунь. Его увеличенная радужка вспыхивала голубым и расплывалась за стеклом, как морская вода. – Ключ ко всему – эфириум, милорд. Возможно, вы видели мою демонстрацию в начале осени? Человек на кушетке приподнялся на локтях. – Признаться честно, не видел, доктор. Доктор смочил платок перламутрово-голубой жидкостью. – Что ж, эффект довольно примечателен. Я замечаю, что пациентам нравится использовать его на ночь для улучшения сна. Вы проснетесь через пару часов отлично отдохнувшим. При неудачном раскладе самочувствие будет как после плохого сна. Самое худшее – это легкое раздражение в новом глазе, но оно утихнет через пару недель. Вы заметите, как день ото дня в нем проясняется туман. – Я так жду этого, доктор, клянусь вам!