Мужчина на кушетке оказался бароном Уолфордом, легко узнаваемым даже в простой льняной рубашке. Он смачно причмокнул губами и улегся назад на кушетку. – Делайте свое черное дело, доктор, – скомандовал он. – Дождаться не могу, когда раз и навсегда распрощаюсь с этим жутким стеклянным глазом. Выражение лица доктора было не разобрать за стеклом. Он поднес пропитанный эфириумом платок к лицу барона, а затем повернулся к закутанной фигуре в кресле. – Будьте любезны, сэр, – обратился доктор к мужчине в цилиндре. Тот сдернул вуаль, под которой оказался мальчик со светлыми волосами, от грязи казавшимися почти каштановыми, связанными спереди руками и тряпкой, намотанной на лицо, чтобы заглушить крики. Мальчик извивался в путах, выгибаясь взад и вперед в попытках освободиться. Даже со своего места Хейзел смогла разглядеть неприкрытую панику на его лице, ставшем уже багрово-красным. – Ну-ну, – проворковал доктор, снова смачивая платок эфириумом, прежде чем прижать к лицу жертвы. Мальчик дернулся в руках похитителей, а затем обмяк. – Вот так, – пробормотал доктор. – Давайте-ка его на стол. Будьте добры, сэр? Мужчина в цилиндре помог доктору вытащить мальчика из кресла и положить на длинный стол в центре сцены, прямо рядом с бароном Уолфордом, на вид просто мирно спящим. Тело мальчика безжизненно обвисло, словно у тряпичной куклы. – Жутко сложно было найти глаз того самого цвета, – заявил мужчина в цилиндре грубым, как шуршащий гравий, голосом. – Перебрал дюжину парней, пока нашел этого, с нужным оттенком. Красное дерево, так? Вот скажите, что его гляделки не такие. – Да-да, – сказал доктор. – Могу себе представить ваши трудности. Но за деньги, что заплатил этот славный джентльмен на столе, думаю, можно подобрать ему именно то, что он хочет. Мужчина в цилиндре прочистил горло. – А сколько конкретно он платит? За такое? – Ну-ну, Джонс, вы же знаете, что я нахожу неуместными разговоры о деньгах. Но смею вас заверить, заплатил он достаточно и может требовать, чтобы новый глаз сочетался по цвету со старым. Доктор настроил линзу своего увеличителя и выбрал скальпель со стола. – Сама по себе процедура проста, особенно учитывая, что у клиента первоначально не было глаза. Глазница уже обработана. А теперь нам всего лишь нужно… Он с мерзким хлюпаньем воткнул скальпель в лицо мальчику, который даже без сознания остался со связанными руками. Мальчик не дернулся, даже когда нож доктора врезался под его надбровную кость и сделал толстый разрез вдоль носа. – А теперь наружу прыг, – проговорил доктор и выковырял левый глаз из глазницы мальчика. – Джонс, будьте добры, подайте тертый бобовый корень, серебряную пудру и то снадобье, которое я храню в черной банке в шкафу. Мужчина в цилиндре в это время уставился на рану на лице мальчика, расплываясь в жуткой, звериной ухмылке. Он послушно кивнул и вскоре поставил на стол все три ингредиента, которые просил доктор. – Это волшебство, доктор, как ни крути, – выдохнул мужчина в цилиндре, когда доктор осторожно капнул снадобье в пустую глазницу барона, следом отправив и глаз мальчика. – Вовсе не волшебство, Джонс, – возразил доктор с заметной долей раздражения, обрабатывая глазницу порошками. – Ничего, кроме науки. И, само собой, знания человеческого тела, которое совершенствовалось долгие годы. Он хмыкнул, не отвлекаясь от проведения операции. Хейзел застыла от ужаса. Горло перехватило, ноги приросли к полу, словно были отлиты из стали. В голове крутились мысли о том, что ей следует делать, какие действия предпринять: прервать их криком, выбить нож из руки доктора или, по меньшей мере, побежать за помощью, еще раз позвать констебля, затащить его в тайный коридор и показать, что здесь происходит. Где-то на задворках разума мелькнула мысль об экзамене. Он, наверное, уже начался, но если пуститься бежать, она могла бы еще успеть. Но тело не слушалось мысленных приказов. Ужас у нее внутри стал живым существом, монстром, превратившим кровь в ее венах в лед, а мышцы – в кисель. Она могла лишь наблюдать, как доктор заканчивает свою чудовищную операцию, закрепляя глаз мальчика редкого цвета красного дерева на отекшем, багровом лице барона Уолфорда. Когда операция была закончена, доктор отступил и склонил голову набок, оценивая плоды своего труда. Затем вытер скальпель о фартук, сунул руку в карман и вытащил крошечный флакон с какой-то мерцающей, золотистой субстанцией. Ее сияние, словно свет свечи, осветило лицо доктора снизу. – Вот так. Всего капельку, чтобы избежать воспаления и убедиться, что новый глаз приживется, – пробормотал он и бережно наклонил флакон, позволяя единственной капле упасть на лицо барона. – А с этим что будем делать? – спросил мужчина в цилиндре, кивая на связанного мальчика, из опустевшей глазницы которого кровь текла рекой на стол и солому на полу. – Кровь из него так и хлещет. Все внимание доктора было обращено на барона. – О, – отмахнулся он, – тампон в рану, чтобы кровь не текла. – Он цыкнул и быстро глянул на мальчика. – Сомневаюсь, что он выживет, храни его Господь. Пусть побудет здесь пару часов, может, оклемается. Если умрет, отвезите тело в богадельню. Вы знаете, что делать, Джонс. Если спросят, это римская лихорадка. – Он снова повернулся к барону, наклонившись, чтобы внимательнее осмотреть свою работу: те сотни крошечных вен, которые он сшил и запечатал, чтобы покупатель получил глаз, за который заплатил. – Я считаю, это одна из моих лучших работ, Джонс. – И одна из самых быстрых к тому же, – подхватил мужчина в цилиндре. – Потратили вполовину меньше времени, чем на другие операции. – Что ж, я действительно старался, – согласился доктор. Его волосы слиплись от пота. Стянув увеличивающую линзу и вытерев пот со лба затянутой в кожаную перчатку рукой, доктор Бичем повернулся к галерке анатомического театра и посмотрел прямо туда, где стояла Хейзел. – В конце концов, у нас сегодня зрители. 34 Не успела Хейзел даже шелохнуться, как мужчина в цилиндре грубо схватил ее за локоть. Он двигался в тени, как гончая, настолько тихо и быстро, что вскрикнуть она успела, лишь когда он уже тащил ее к сцене анатомического театра. – Мисс Синнетт, – произнес доктор Бичем, вытирая кровь с перчаток, – добро пожаловать. Признаюсь, что искренне рад вашему присутствию на моей операции этим утром. Я часто замечаю, что моя рука тверже, когда я работаю перед аудиторией. Так скучно творить в пустом зале, все равно что писать музыку в стол. А вы еще и одна из тех, кто, по моему мнению, способен оценить всю значимость того, чем я здесь занимаюсь. Остальные, – он махнул рукой на барона, чей глаз теперь был обложен ватой, – вполне довольны, просто получая то, что хотят. Они вносят свою плату, и дело сделано. Никакого любопытства. Никакого интереса к науке, помимо удовлетворения их собственных жалких нужд. Даже трагично в некотором роде, насколько пустой жизнью они живут. Насколько равнодушны они к миру вне пределов их собственного тела. Но вы! Вы, Хейзел Синнетт, вы понимаете. Экзамен был нынче утром, не так ли? Полагаю, это означает, что вы проиграли наше маленькое пари. Но это не имеет значения, вовсе не имеет. Мне намного радостнее видеть вас здесь. Вы понимаете, какое это на самом деле чудо – взять живую часть тела у одного человека и переместить ее другому, вернуть дар зрения с помощью, скажем так, другого дара от нашего щедрого дарителя. Мне потребовались годы, чтобы научиться работать с глазами. Пальцы – легко. Раз-два, и готово. Затем целая конечность, и с тех пор непрерывное развитие. Теперь разве что сердце мне не дается. Все еще тренируюсь его перемещать. Но не теряю оптимизма. Сердце станет моей следующей ступенью. Хейзел забилась, пытаясь вырваться из похожей на тиски хватки мужчины в цилиндре. Все скопившиеся у нее вопросы рванулись вверх, но с губ сорвался только один: – Что вы творите? Бичем прекратил вытирать перчатки. – Что я творю? Милая моя, но разве это не очевидно? Хейзел вырвала свой локоть из захвата мужчины в цилиндре, и Бичем поднял руку, давая понять своему приспешнику, чтобы держался в стороне. – Вы… вы же похищаете людей. Вы крадете бедняков и проводите на них операции. Используете ваш эфириум, чтобы отнимать у них разные части. Конечности, органы, глаза. – «Отнимаете» – слишком грубое слово, – возразил Бичем, слегка поморщившись. – Вы живете очень обособленно, мисс Синнетт, и я сомневаюсь, что вы имеете хоть малейшее представление о том, какие чудовищные вещи происходят в Старом городе среди по-настоящему нищих и обездоленных. Эти люди воры и преступники. Они теряют части тела, а зачастую – и жизнь, самым бессмысленным и жестоким образом каждый божий день. Этот воришка мог бы умереть от голода, чахотки или побоев и еще по сотне разных причин. Нож в пьяной драке мог бы лишить его глаза, к примеру, завтра, и никому не было бы ни малейшего дела. Я просто привношу порядок в этот хаос. Я придаю смысл их существованию. – Вы – убийца, – выплюнула Хейзел. – Возможно, – легко согласился доктор Бичем. – Но я также и дарю жизнь. Я спасаю жизни, используя тела тех, кого я убил. А вот бедность – убийца без оправданий, мисс Синнетт. Не я виновен в появлении бедняков, теснящихся по двадцать душ в комнате, в полной нищете, работающих по двадцать часов в день всего лишь за кусочек мяса. Разве это жизнь, если уж на то пошло? Хейзел смотрела на светловолосого мальчика, у которого из раны на месте глаза рекой текла кровь. Она успела пропитать его волосы, но грудь все еще едва заметно поднималась и опускалась. – Он же может умереть! Этот мальчик умирает, а вы готовы убить его из-за того, что барон захотел новый глаз. Доктор Бичем тихо хмыкнул. – Да, полагаю, в этом случае дело в тщеславии, не так ли? Богатым нужно все самое лучшее. Все началось с новых зубов – многие, если не все, хирурги могут поставить фальшивый зуб из чужого рта. Но только я способен на большее. А ведь практически все хотят большего. И они готовы платить. Но не все операции, которые я делаю, служат тщеславию, моя дорогая. Только в этом году я переместил – дайте-ка посчитаю – две печени, матку и легкое. И все это, чтобы продлить жизнь людей, занимающихся искусством, литературой, музыкой и наукой. Они были взяты у тех, кто обречен влачить жалкое, полное лишений существование. А теперь скажите мне, разве это плохо? Хейзел не могла оторвать взгляд от истекающего кровью на столе мальчика, который дышал все реже. – Пожалуйста! – закричала она. – Пожалуйста, он умирает! Тень разочарования скользнула по лицу доктора Бичема, но он тут же скрыл ее под маской любезности. Щелкнул языком. – Я так надеялся, что вы будете в состоянии оценить все значение происходящего здесь, мисс Синнетт. Правда. – В его голосе промелькнули гневные нотки. – Разве вы не видите, что я сделал? Разве не способны оценить это? – Он сунул палец в перчатке в окровавленную глазницу мальчика, что-то нажал и закрутил. – Нет, не думаю, что способны. Он, вероятно, будет жить, смею заметить. Если шок до сих пор не убил его, то уже и не убьет. На самом деле я считаю, что оказал ему услугу. Он попрошайничал на улицах, когда попался на глаза моему помощнику, а, насколько мне известно, попрошайки с увечьями вызывают у прохожих больше сострадания. Он, вероятно, поблагодарил бы меня, если бы смог. Человечество – это нечто намного большее, чем совокупность жалких личностей, а избранные способны на невероятные достижения. Как вы считаете, Бог скорбит, когда насекомые гибнут под камнями возводящихся человеком башен, соборов и университетов? Хейзел покачала головой. – Вы не Бог, – отрезала она. Бичем рассмеялся. – Если бы только вы знали, мисс Синнетт, чему я научился за свою жизнь. Что я проделывал с человеческим телом. Что еще я смогу сделать! Но нет… не буду забегать вперед. – Что бы подумал ваш дедушка? Доктор Бичем в своем трактате писал о защите человечества, о служении… о том, чтобы быть средством улучшения жизни человека… – Мой дед? Что бы он?.. О! Вот это сильно, весьма, весьма сильно. – И Бичем от души расхохотался. Затем утер слезы с глаз. – Эти слова были написаны дураком. Молодым дуралеем, не знавшим жизни. Клянусь вам, мисс Синнетт, я намного мудрее моего дедушки, написавшего эти слова так давно. Хейзел нахмурила брови, но не успела ничего ответить, потому что их прервал стук в дверь за спиной Бичема. – Еще один, – раздался приглушенный голос с той стороны. – Входите, – велел Бичем. Двое мужчин внесли носилки с лежащим на них телом, накрытым простыней. Мужчины выглядели странно: один короткий и лысый, другой с громадными моржовыми усами на пол-лица. Они казались ей знакомыми, но вспомнить, откуда, не удалось. – А этого взяли прошлой ночью, когда он раскапывал могилы в Грейфрайер, – сказал тот, что с усами, при каждом слове демонстрируя отвратительно желтые зубы. – Один. Похоже, мы его напугали до полусмерти. Внутренности Хейзел скрутило узлом. Она шагнула вперед, но мужчина у нее за спиной обхватил ее мясистой рукой за шею, удерживая на месте. – Ну нет, не вздумайте, мисси, – рыкнул он ей на ухо.