– Я привык. – Ну мотоцикл так мотоцикл, – согласилась она и вбила в компьютер данные. – Вот ваша карточка. Парковка для персонала у нас в другом месте, не там, где вы сегодня остановились, я покажу. Карточку необходимо всегда держать при себе, охрана вас, конечно, запомнит через какое-то время, но пропуск будет требовать всякий раз – такое правило, даже Аделина Эдуардовна каждый раз показывает, а уж ее-то все знают. – У вас тут, смотрю, для всех равные условия? – Да, – подтвердила Алла. – У нас нет разницы между санитарками, работниками пищеблока или владелицей клиники. Такой подход. Потому и персонал практически не меняется. Я, например, с открытия работаю, и даже мыслей не возникало куда-то уйти. – Странно, что у вас лицо абсолютно натуральное, – заметил Семен, шагая рядом с Аллой по коридору. – Почему странно? – Обычно женщины, имея возможность что-то исправить, обязательно ею пользуются. – А вы считаете, что мне нужно что-то исправлять? – слегка обиделась она. – Нет, но… Даже когда нечего исправлять, а есть доступ… – Глупости какие-то. У нас на операцию просто так не попадают, все через психолога. И если он видит, что операция – не необходимость, а бабья дурь, то ни за что не подпишет разрешение, а врачи без него не возьмут, такие правила. Семен удивился. Ему казалось, что клиники пластической хирургии берут всех желающих, лишь бы деньги несли, а тут, оказывается, все через психолога – и пациенты, и персонал. – А вы, Алла, тоже с психологом собеседование проходили? – А как же? Конечно. Только тогда здесь другой психолог был, он погиб потом. Но Иван Владимирович не хуже, он очень хороший и очень знающий. Вы его не бойтесь, – добавила Алла, и Семен рассмеялся: – Похоже, что меня может запугать психолог? Алла фыркнула: – Вас? Вряд ли. Да и габаритами Иван Владимирович вам явно уступает. – Надеюсь, мне не придется бороться с ним на руках. Алла расхохоталась, слегка запрокинув голову: – Ой, не надо! Он нам здоровый нужен. Экскурсия по клинике прошла непринужденно, Алла показывала какие-то важные места, попутно объясняя, как быстрее добраться, сводила Семена в кафетерий в корпусе реабилитации, показала, где операционные, процедурные и прочие кабинеты, а также ординаторская, где в момент их появления никого не было. – Операционный день, – объяснила Алла. – А кто не на операциях, те на перевязках. Кстати, у нас здесь врачи рано приезжают, чтобы успеть до обхода всех своих больных посмотреть. – Я это учту, спасибо. – Во время дежурств можно отдыхать вот тут, – она толкнула следующую дверь и показала просторную комнату с кроватями, застеленными свежим бельем. – Если случается что-то экстренное, сестры всегда знают, где найти врача. – А экстренное случается? – Очень редко. Но иногда, например, могут привезти кого-то по скорой – это по договоренности с Аделиной Эдуардовной, она тогда звонит и предупреждает или едет сюда сама. – Смотрю, начальница ваша работой не гнушается, да? – Она едва ли не больше остальных работает, – как-то посуровела Алла, словно готовясь защищать Драгун. – Разве что Матвей Иванович… А сейчас, когда заместитель ее, Васильков, на больничном опять, она все на себе везет – и административное, и операции свои. – Ну уж операции-то могла бы раскидать, – заметил Семен. – Она только в экстренных случаях больных отдает, и то только Мажарову. Ну ничего, завтра уже Васильков выходит, всем будет полегче. – Мажаров ведь ее муж? – А вы бабка-сплетница? Семен смутился – вышло действительно не очень красиво. – Ладно, не краснейте, – пожалела его Алла. – Да, Мажаров ее муж, это не секрет. Но Аделина Эдуардовна считает его лучшим хирургом клиники, даже лучшим, чем сама, а уж она-то… – Алла устремила взгляд в потолок, давая понять, что Драгун величина, каких поискать. – Редкое качество для женщины – признать кого-то лучшим, чем она сама. – Ну не мне судить, я не врач. Но все говорят, что у Матвея Ивановича руки золотые. Он же уходил из хирургии, преподавал в институте, но Аделина Эдуардовна его вернула, потому что нельзя, чтобы человек с таким практическим талантом зарывался в бумажную работу. – Но учить ведь тоже кто-то должен. – Знаете, что я думаю? Учителей полно, а хороших хирургов, видимо, не столько. Потому Аделина Эдуардовна так настаивала, чтобы он вернулся в операционную. – Вы правы, Алла… учителей полно, – задумчиво повторил Семен, вспомнив отца. – А иногда хорошие хирурги гонятся за регалиями и должностями, забывая, зачем они вообще в медицину пришли. И становятся посредственными учителями. Алла внимательно посмотрела на него, но ничего не сказала. В целом, покидая территорию клиники и показывая на воротах пропуск уже с ощущением полноценной принадлежности к этому месту, Семен остался доволен и не разочарован. Завтра познакомится с будущими коллегами, оглядится, что и как устроено в плане рабочего процесса, а там, глядишь, все пойдет как надо – операции, перевязки, выписки. Он будет делать то, что давно хочет, там, где над ним не будет висеть тяжелая отцовская тень, закрывая собой весь горизонт. Инна В операционной она всегда чувствовала себя легко и свободно, порой даже лучше, чем в собственной квартире. Здесь Инна делала то, что умела и любила, то, чему долго училась и в чем совершенствовалась. Ей нравилось наблюдать за работой хирургов, сидя на своем месте у изголовья больного, нравилась четкая слаженность команды, которую собирал у стола Мажаров. Здесь все были на своих местах, все знали каждый свой шаг и шаг своего напарника, и все это вместе давало ощущение единого организма, привычно выполняющего сложную работу. Инна ощущала себя частью этого организма и была счастлива, что уровень ее навыков соответствует высоким требованиям главного хирурга. Матвей Мажаров был немногословен, корректен, вежлив со всеми – от санитарки до владелицы клиники, ничем не подчеркивая, что Аделина его жена. На работе они выглядели как коллеги, не более, но иногда Инна вдруг невзначай ловила взгляды, которыми они обменивались, и ей становилось самую капельку завидно – эти двое совершенно очевидно любили друг друга и ни на секунду друг о друге не забывали. «Наверное, мама права и мне еще не поздно как-то устроить личную жизнь, – иногда думала Инна, возвращаясь с работы в квартиру, где ее ждал только сын. – Сколько еще я буду жить одна? Алина уже взрослая, вот-вот из дома уйдет, что я с этим смогу поделать? Это ведь даже неправильно – удерживать ребенка рядом с собой. Даня тоже вырастет, ему уже восемь. И что потом? Мне скоро сорок, а что я видела в жизни?» Но всякий раз она отгоняла от себя подобные мысли – нет, ей нужно сперва поставить на ноги детей, а потом уж, если останется время, заниматься собой. Инна понимала, что, скорее всего, этого времени у нее никогда не будет, но что теперь поделаешь… Видимо, такова уж ее судьба – остаться одной. – Инна Алексеевна, и сами просыпаемся, и клиентку начинаем будить, – вплыл в ее сознание голос хирурга, и Инна встрепенулась, встала с крутящейся табуретки: – Извините, Матвей Иванович, я задумалась. – Да я понял. Мы закончили. – Я провожу клиентку в палату и принесу протокол, – пробормотала сконфуженная Инна – никогда прежде с ней такого не случалось, чтобы буквально выпасть из операции, задумавшись о чем-то отвлеченном. – Не торопитесь, я сегодня дежурю, так что время у меня есть, – сказал Мажаров, выходя из операционной. Инна знала, что он остается дежурить всякий раз, когда оперирует сложного пациента, чтобы избежать осложнений и самому видеть ход первых часов после операции. Но сегодня они оперировали жену мэра, тут не было ничего сложного – блефаропластика, но Мажаров, видимо, решил перестраховаться. Она проводила клиентку в палату, там еще раз измерила давление и пульс и пошла в ординаторскую, на ходу проверяя телефон. Звонков не было. Инна вздохнула и сама набрала номер дочери, но Алина трубку не снимала. «Или не слышит, или занята», – обнадежила себя Калмыкова, отлично, однако, понимая, что, скорее всего, дочь просто спит и из дома ускользнет к тому моменту, когда должна будет вернуться мать. Инна представления не имела, как справиться с совершенно вышедшей из-под контроля Алиной. Та всегда была с характером, но сейчас превратилась в неуправляемое нечто, не имеющее ни определенных желаний, ни четкой цели в жизни. Где бывает дочь, с кем общается, Инна не знала – Алина перестала делиться с ней своими секретами сразу после переезда сюда, и, как мать ни пыталась наладить прежнее общение, ничего не получалось. «В какой момент все пошло не так? – мучилась Инна. – Когда, где я ошиблась, в чем? Ведь раньше она бежала ко мне с любой мелочью, с каждой пустяковой детской проблемой… теперь же я даже не знаю, дружит ли она с кем-то, какие у нее увлечения, есть ли молодой человек. Я упустила что-то важное, какую-то деталь, из-за которой все разрушилось». – Инна Алексеевна! Инна Алексеевна, скорее! – вырвал ее из раздумий голос медсестры Любы, и Инна развернулась: – Что случилось? – Скорее, пожалуйста! Там клиентке плохо. – Какой клиентке? – с упавшим сердцем переспросила Инна, уже заранее зная ответ и от этого внутренне холодея. – Той, что привезли из операционной. Я Матвею Ивановичу не могу дозвониться, – задыхаясь, выпалила Люба, открывая Инне дверь в палату. – Не надо ему звонить, я сама, – бросила Калмыкова, сдергивая с шеи фонендоскоп. Клиентка выгибалась на кровати в судорогах, тяжело дышала и хрипела. – Люба, фиксируйте голову, пожалуйста, только осторожно, чтобы повязку не повредить, – распорядилась Инна. – Наталья Андреевна, успокойтесь, сейчас все будет в порядке, – она приложила фонендоскоп к груди клиентки – тахикардия. – Вы меня слышите? С вами раньше подобное случалось? – Н-нет… нет… – просипела клиентка, и Инна вдруг с ужасом увидела, что ее кожа начинает синеть, а горло распухает буквально на глазах. – Люба, противошоковую аптечку, срочно! – крикнула она, и медсестра выскочила в коридор, а Инна вдруг испугалась. Она не могла вспомнить, какой препарат вводила клиентке последним, что именно могло вызвать анафилаксию. Измерила давление – низкое, руки клиентки вдруг стали какими-то ватными, слишком вялыми и податливыми, как у тряпичной куклы, дыхание стало еле слышным. Вернулась Люба с аптечкой, Инна быстро ввела воздуховод, набрала адреналин, сделала подкожную инъекцию.