— Все нормально, — перебила она с ноткой раздражения, которой хватило, чтобы он перестал предлагать помощь. Она открыла дверь машины и передвинулась так, чтобы выбраться, не наступая на левую ногу. Затем пошла к дому, как вдруг остановилась, будто осененная некой мыслью. — Спасибо, — полуобернувшись, сказала она. Он ничего не ответил, просто смотрел, как она хромает по дорожке, а потом поднимается по полдюжине ступенек, опираясь на металлические перила. Симона немного повозилась с замком, прежде чем открыть большую дверь, и исчезла внутри, не обернувшись. Он посидел так еще несколько минут, пытаясь разобраться в случившемся, после чего поехал домой в Кабру[62], где лежал потом в постели и всю ночь смотрел в потолок. Банни надул щеки, фукнул и взглянул на себя в зеркало заднего вида. Похож он был именно на того, кем являлся, — на человека, который последние трое суток почти не спал. — Давай, дурак, решайся. Кивнув самому себе, Банни выбрался из машины и стал подниматься по подъездной дорожке. Дом располагался в Ратмайнсе[63] и представлял собой обычное в этом районе сложенное из красного кирпича георгианское здание, рядами из которых была заставлена вся улица. Внутреннее пространство многих из них в наше время разделено на квартиры, поскольку теперь у людей не так много шансов нарожать целую футбольную команду или позволить себе содержать персонал, способный управлять настолько масштабной операцией по размножению. Первой, но вполне ожидаемой проблемой, с которой столкнулся Банни, стало выяснение, в какой именно квартире живет Симона. Он поднялся по лестнице и поискал дверные звонки, которых почему-то не оказалось. Тогда он сделал несколько шагов назад и огляделся. До сего момента он был уверен, что это тот самый дом, но теперь начал сомневаться. Большинство этих больших старых зданий выглядело совершенно одинаково. Заметив, что они находятся немного в стороне от проезжей части, он стал думать, что, возможно, в ту ночь был рассеян и неправильно запомнил местоположение. Он уже повернулся, чтобы спуститься по ступенькам, когда позади него открылась дверь. — А я все гадаю, когда ты наконец войдешь. В голосе звучали твердые, хотя и высоковатые нотки. Обернувшись, Банни увидел монахиню ростом едва ли в полтора метра, оценивающе разглядывавшую его поверх очков в проволочной оправе. Из-под капора выглядывали седеющие волосы. А еще у нее были поразительно голубые глаза, ничуть не потускневшие за те шестьдесят с лишним лет, что они пронзали людей насквозь. Банни посмотрел на нее сверху вниз, затем снова огляделся. — Простите, я… Она отодвинулась, чтобы открыть дверь пошире. — Ты так и будешь стоять с открытым ртом, как идиот, или зайдешь внутрь? — Простите, я… Простите, сестра, я ищу свою… хм… подругу. Монахиня возвела очи горе. — Да, Симону. Давай заходи. Или ты предпочитаешь вернуться к машине и продолжить таращиться оттуда, как беспомощный болван? — А вы… э-э… — Да, я монахиня. — Она осенила себя крестным знамением. — Пусть Мать Мария благословит нас и спасет, если иначе гард неспособен сделать вывод. — Она раздраженно помахала рукой. — Этот чудовищный дом — кошмар для тепла. Поэтому, пожалуйста, принимай решение быстрее. Дверь широко открыта, а деньги мы не печатаем. — Простите. Понятно. Конечно. Простите. Банни шагнул внутрь — на плюшевый ковер, расстеленный в большом коридоре, и монахиня тут же принялась закрывать за ним дверь. — Елки-палки, эта штука весит тонну. Не хочешь мне помочь? — Простите, сестра. Банни шагнул к двери, но слишком поздно, чтобы успеть оказать помощь. Монахиня прекрасно справилась сама. — Ладно, идем. Монахиня в темно-сером одеянии зашаркала по коридору удивительно быстро. Стена была выкрашена в странно неприятный оттенок оранжевого цвета. Чрезмерно перегретый воздух был насыщен гнетущим запахом освежителя. — Простите… — Ты будешь любое предложение начинать со слова «простите»? Это ужасно раздражает. Банни огляделся вокруг. — Нет, я просто… простите… Монахиня повернула голову, чтобы взглянуть ему в лицо. — А ты красноречив как дьявол, я смотрю. — Да, хм-м… Где я? — Наконец-то вменяемый вопрос. Это дом престарелых для Сестер Святого. — Какого Святого? — Просто Святого. — Разве не у всех святых есть имена? — Очевидно, не у всех. Банни чувствовал, что у него потихоньку съезжает крыша. Он будто попал в ловушку ужасного сна. Через минуту он посмотрит вниз и заметит, что на нем отсутствуют брюки. Монахиня толкнула дверь слева от себя и жестом пригласила Банни пройти в гостиную. В углу стоял телевизор с приглушенным звуком, показывавший скачки. Под углом к нему располагались три дивана, покрытые полиэтиленом, а с потолка свисала люстра, в которой горела только половина лампочек. На левом диване сидела крупная во всех смыслах монахиня с пакетом жевательного мармелада, а на правом — монахиня еще более низкорослая, чем та, что открыла Банни дверь. Правда, она казалась значительно старше, насколько можно было об этом судить, поскольку она спала, откинув голову назад, и удивительно громко храпела. Провожатая Банни заговорила с крупной монахиней тем характерным громким голосом, каким общаются со слабослышащими. — Сестра Эссампта, у нас гость. Энергично жевавшая мармелад сестра Эссампта улыбнулась теплой улыбкой, терявшейся между огромных розовых щек, и кивнула Банни. Первая монахиня указала на спящую коллегу: — Это сестра Маргарет, но она отключается, как свет. Я сестра Бернадетт. — Здравствуйте, сестры. Я Банни Макгэрри. Сестра Бернадетт окинула его оценивающим взглядом. — Серьезно? В наше время бывают такие имена? Так-так… — Она указала на свободный диван. — Присаживайся. Я скажу Симоне, что ты здесь. — Хорошо, я… — Банни быстро прикрыл глаза и отвернулся. — Господи, простите, эм-м… — Бога ради, да теперь-то что не так? Не оборачиваясь, Банни указал рукой через плечо в сторону сестры Эссампты, которая быстро-быстро снимала одежду. — Ради всего святого, Эссампта! Дорогая, это не доктор, оденься обратно, хорошо? Вот и молодец. Банни решительно уставился на дверь, пока за его спиной шелестели ткани. — Можешь повернуться, — сказала сестра Бернадетт. — Катастрофа предотвращена. Когда Банни вновь посмотрел на сестер, полностью одетая Эссампта невозмутимо смотрела скачки, очевидно нисколько не смущенная произошедшим недоразумением. Сестра Бернадетт опять указала на диван. — Садись. Я схожу позову Симону. — Хорошо. Банни сел и вежливо улыбнулся сестре Эссампте, но та, вероятно, уже забыла о его присутствии. Спустя несколько долгих минут дверь открылась, и Банни встал, поскольку сестра Бернадетт вернулась в сопровождении Симоны. На девушке был мешковатый джемпер и джинсы, она настороженно смотрела на него. Левая нога ее была забинтована. Волосы с правой стороны свисали вниз, но они были не в состоянии полностью закрыть ни расцветший на щеке синяк, ни припухлость на губе. Она выглядела как будто и моложе, и старше в одно и то же время. А еще меньше ростом. Сестра Бернадетт хлопнула в ладоши и посмотрела на них обоих. — Так, я уверена, что вам двоим есть о чем поговорить. — Она повысила голос: — Сестра Эссампта, пойдем со мной на кухню, дорогая. В немом протесте Эссампта указала на телевизор. — Ничего, проживешь без своих лошадок несколько минут. — Бернадетт взяла Эссампту за руку, после чего наклонилась к Симоне и вновь понизила голос: — Я оставлю Маргарет здесь. Она отключилась. Кроме того, она не соображает ничего с тех пор, как рухнула Берлинская стена. Симона кивнула и нервно улыбнулась. — Спасибо, Бернадетт. Банни и Симона посмотрели им вслед, после чего повернулись и смущенно взглянули друг на друга. Симона указала на диван, и Банни снова сел. Она подошла и присела рядом. — Как ты? — спросил Банни.