Вблизи он хорошо видел ржаво-красный синяк, начинавшийся под ее правым глазом и тянувшийся вглубь, под тень волос. — В порядке. — Она махнула рукой перед своим лицом. — Это выглядит хуже, чем есть на самом деле. Никаких сломанных костей или чего-то такого. — Понятно. Ты ходила в больницу? — Нет. — Она кивнула в сторону двери. — Бернадетт кое-кого знает. — И все же тебе следует показаться настоящему врачу — чисто на всякий случай. Симона слабо улыбнулась. — Кажется, пожилой джентльмен работал когда-то ведущим ирландским кардиологом. Бернадетт знакома со многими. — Понятно. Хорошо. В смысле, ну… ты поняла… — Ага. — Она нервно поерзала. — А еще я хотела сказать… прости меня. Она подняла и быстро опустила глаза, вдруг ставшие влажными. — Что? Симона вновь посмотрела на Банни, слегка ошеломленная потрясением в его голосе. — О чем ты говоришь? Тебе не за что извиняться. — Да нет, есть за что. Ты помогал, а я тебе сильно нагрубила. Прости. — Да херня это все! Она подняла брови. — Ты обычно так принимаешь извинения? — Да, когда я их не заслужил. Теперь послушай. На тебя напали. Тебе не за что извиняться. — Да, но если бы ты не подошел… Банни придвинулся ближе. — Симона, слушай. Тебе не нужно извиняться и благодарить меня, хорошо? Тут нет твоей вины. Уясни для себя четко. Она кивнула. Банни заерзал. — Так… хм-м… значит, ты монахиня? Симона на мгновение поджала губы, потом кивнула и отвернулась. — Понятно. Хорошо. Даже здорово. Ты молодец. Фантастика. Прости за все, что я… Банни вдруг осекся, заметив, как дрожат плечи Симоны. Она что, плачет? Господи, как утешают плачущих монахинь? Банни подумал о том, чтобы положить руку ей на плечо, но потом решил, что лучше не стоит. Он почти подскочил на месте, когда она внезапно расхохоталась, зажав рот рукой, и повернулась к нему с блестящими глазами. — Вот ты коза! — пробормотал Банни. Симона засмеялась еще громче. — О, как же мне этого не хватало, милый! Умеешь ты меня рассмешить. Она игриво толкнула его плечом. Банни почувствовал, как лицо его становится пунцовым. — Ну да, очень смешно. Заставить меня выглядеть как полный идиот. Симона вытерла глаза рукавом и на мгновение задержала дыхание, чтобы успокоиться. — Нет, — сказала она, — я не монахиня. — Ага, я уже понял. Тогда… — Банни окинул взглядом комнату, — что ты тут делаешь? Выражение лица Симоны вновь изменилось. Теперь оно стало задумчивым. — Наверное, я смогу тебе кое-что рассказать, но не проси о большем. Сообщу только то, что можно. Банни пожал плечами. — Окей. Симона заговорила, глядя на камин, и голос ее стал низким и ровным. Она будто произносила заранее подготовленное заявление, отрепетированное уже сотни раз. — Там, в Штатах, я попала в неприятности. Скажем так, я связалась с плохими людьми, отчего случилось несколько очень неприятных вещей. — Например? Она решительно покачала головой. — Я действительно не могу сказать. — Она махнула в сторону двери. — Понимаешь, дело не только во мне… Сестры. Банни поднял руки. — Окей. Но как ты очутилась здесь? — Я попала в беду и бежала. Мне некуда было идти, и в конце концов я оказалась в этой церкви. Израненная. Истекающая кровью. Сломленная. Напуганная. Как там говорят? «Не бывает атеистов в окопах»? Наверное, в тот момент мне был нужен Иисус, поскольку никто больше не мог мне помочь. Я рухнула на алтарь, а когда пришла в себя, увидела двух монахинь: Мэри и Джоан. Я рассказала им о том, что произошло, и… На языке у Банни вертелся вопрос, который он не решился задать. Однако Симона почувствовала это сама. — Я не могу сказать почему, но в полицию я пойти не могла. Окей? Я знаю, тебе трудно это понять, но… не все полицейские такие, как ты. — Ты поэтому не стала заявлять и в этот раз? Симона кивнула. — Я не могу. Сестры вытащили меня из Нью-Йорка. Приютили здесь. Я не… В этой стране я нелегалка. — Она бросила на него нервный взгляд. — Я знаю, что не должна тебе об этом говорить, но подумала, что лучше так, чем если ты начнешь копать сам. Дело не только во мне, ты же понимаешь. Я не должна их подставить. Те, кто меня ищут, не остановятся ни перед чем, но мы считаем, что они не знают, что я здесь, — пока им никто об этом не сказал. Я думаю… Слушай, тебе самому решать, что делать с этой информацией, но, пожалуйста, убедись, что их это не затронет. Банни уставился на огонь в камине. — Не собираюсь я никому ничего говорить. Симона посмотрела на него долгим взглядом. — Правда? Он кивнул. — Кроме того, в этой стране монахини повлиятельнее закона. — Он понизил голос: — И куда более страшные. — Я все слышу, — немедленно раздался голос из-за двери. Симона закатила глаза. — Бернадетт, разве подслушивать не грех? — громко спросила она. — Мне шестьдесят шесть, и я девственница. Думаю, Бог простит мне парочку прегрешенией. Симона многозначительно откашлялась. — Ладно. Хорошо! Когда шорох шагов затих в коридоре, Бернадетт громко заговорила сама с собой, давая им понять, что она их больше не подслушивает: — Это наш дом, и они заняли единственную комнату с телевизором. Чего они хотели? Эссампта, ты не могла бы снова одеться?! Банни улыбнулся. — С ними не соскучишься.