— Черт бы побрал эту печку! Тут цифры не такие, как в Штатах. А потом вон та штука — на ней вообще ничего не написано… Когда трели сигнализации наконец стихли, Симона опустила руки и мелодраматично вздохнула. — Да кого я обманываю? Я ни хрена не умею готовить. Она обернулась к Банни, ожидая увидеть теплую улыбку, но вместо этого наткнулась на мрачное выражение лица. — Малыш, что у тебя с губой? — О… — произнес Банни, смущенно поднимая руку. — Кто это сделал? — Гринго. — Какого чё… Все-таки странная между вами дружба… — Думаю, это слово можно отныне забыть. Симона бросила кухонное полотенце на стойку. — Во имя всего святого, что между вами двоими происходит? Это как-то связано с тем бедолагой, которого подстрелили прошлой ночью? Банни покачал головой. — Слушай, присядь, ладно? Он указал на ближайший к кухонному столу стул. — Окей, но… ты не мог бы сначала… — Сейчас же! Вероятно, его самого ошеломила резкость собственного тона, поскольку он добавил: — Прошу тебя. Симона сняла фартук и положила его на стол. Затем боязливо присела на самый краешек стула. Банни сделал глубокий вдох. — Ты должна рассказать мне, что произошло. — Что ты имеешь в… — В Нью-Йорке. Ты должна рассказать мне все. Симона покачала головой. — Нет, я уже говорила тебе… Банни на мгновение закрыл глаза и поднял руку. — Я помню и… понимаю. Но после истории с Райаном Гринго заподозрил неладное. Он организовал кое-какую проверку. Зажмурившись, Симона подняла лицо к потолку. — О господи. — Она встала. — Я должна идти. Мне надо… Они же придут за мной… — Вскочив, она принялась озираться вокруг, не понимая, в какую сторону ей податься. — О боже, боже, боже! Шагнув вперед, Банни положил руки ей на плечи. — Расслабься. Никто не придет. Он действовал осторожно — никто ничего не узнает. Но ты должна мне все рассказать. Я не смогу защитить тебя, если не буду знать, от чего именно. Она посмотрела в его нестандартные глаза, полные искренности. — От такого ты меня не защитишь. — Я смогу, просто… Я знаю, что тебя разыскивают за убийство. Просто расскажи. Я выслушаю, и, что бы там ни было, я люблю тебя. Она отвернулась. — Пожалуйста, не говори так. Он нежно взял Симону за подбородок и повернул ее лицо к себе. — Ты не обязана отвечать тем же, но ты не можешь помешать мне говорить об этом, ясно? Она мягко от него отстранилась. — Не делай громких заявлений, пока не узнаешь все. Симона вновь присела на краешек стула. Он оперся о кухонную стойку, и под отвратительный запах подгоревшей курицы она рассказала ему то, что скрывала: — Меня зовут Симона Мишель Деламер, я родилась в Новом Орлеане в Рождество 1969 года. — Она сверкнула грустной короткой улыбкой. — Мне следовало сменить имя, когда я начала работать у Ноэля, но… я не смогла. Жизнь пошла кувырком, но, честно говоря, мне казалось, что имя — это единственная часть меня, которая по-прежнему со мной. Глупо, правда? — Совсем нет. — Я была старшей из двух сестер. Во время родов Дениз мама умерла. Это стало ужасным горем. Папа сделался молодым вдовцом и с тех пор начал быстро стареть. По-настоящему он никогда так и не оправился. Знакомые родителей всегда говорили мне, что они были идеальной парой — из тех, кто выходит танцевать, а ты смотришь и думаешь: Вот бы и мне такую жизнь, как у них! Кажется, после ухода мамы папа вообще перестал понимать, для чего ему жить. Он не был плохим, просто сломался. Слишком много пил и принимал неверные решения — если вообще их принимал. В конце концов он оказался в тюрьме. А после первой отсидки превратился в другого человека. Такой, как он, не должен заниматься преступностью, он не для этого был рожден, однако вот — не сумел справиться. Он вроде как отключился и просто поплыл по течению. Симона нервно разгладила невидимые складки на подоле голубого платья. — Вначале нам давали приют родственники — то одни, то другие, но со временем мы стали чаще жить одни. «Мы» — это я и Дениз. Я с детства присматривала за ней. Была ей мамой, папой и старшей сестрой в одном лице. Впрочем, это не жалостливая история. С нами все было окей. Мы обе любили музыку, а Новый Орлеан всегда был городом, где можно петь за деньги. Начинали мы с местных евангелических хоров, а потом, когда подросли, обе стали петь в местных группах, хорошо зарабатывали летом, собирали концерты во Французском квартале, пели для туристов. Между выступлениями нанимались в рестораны обслуживать столики — в общем, как могли старались заработать на жизнь. А потом, когда мне уже исполнилось двадцать четыре, произошло нечто неожиданное: счастливая развязка. Дениз пела в группе, выступавшей на круизах по Миссисипи, как вдруг нашла своего Прекрасного Принца. Находясь в окружении болтливых легкомысленных музыкантов, она влюбилась в странноватого юношу-иллюзиониста. Он показывал туристам карточные фокусы или что-то в этом роде. Как выяснилось позже, Дениз не прогадала. Дерек Вагнер из Миннеаполиса, выпускник Массачусетского технологического, решил бросить погоню за карьерой, поскольку больше всего на свете любил заниматься своими фокусами. Ну, пока не встретил мою сестру… — Симона мягко усмехнулась. — Ты бы видел, как он смотрел на Дениз. На каждую девушку кто-то должен так смотреть хотя бы раз в жизни. Она стала его «Луной-и-звездами». Прекраснейшей на свете. Последнее, что я о них слышала, — они живут где-то на Среднем Западе. С тех пор мы потеряли связь… На мгновение она встретилась с Банни взглядом, затем быстро отвела глаза и откинулась на спинку стула. — В общем, мне было двадцать четыре, когда я стала вдруг молодой, свободной и одинокой. Мне не за кем было присматривать и незачем сидеть на одном месте. Я осталась наедине с самой страшной штукой: возможностью сделать со своей жизнью все, что я, черт побери, захочу! Итак, я взяла и переехала в Нью-Йорк. Поближе к Бродвею! — Симона всплеснула руками, и на губах ее заиграла грустная улыбка. — Короче, пошла по стопам всех нью-йоркских официанток. — Она взяла полотенце, чтобы хоть чем-то занять руки. — Впрочем, не буду лукавить, я была вполне хороша — даже получала приглашения на повторные прослушивания, чего вполне хватало, чтобы надежда не угасала. А однажды мне предложили танцевать. Она принялась перебирать ногами. — Пятка, носок, шаг, шаг, поворот… Получалось не вполне естественно, поэтому, работая официанткой в барах, я стала одновременно посещать классы — по танцам и актерскому мастерству. Но вот что странно: стоит мне хоть раз услышать песню, и я перенимаю ее на раз, а тут, знаешь… — Она пожала плечами. — Я посещала уроки, но… Я не то чтобы была ужасной, просто не выходило быть естественной. В каком-то смысле хуже не бывает, когда достаточно одной надежды, чтобы продолжать, поскольку все время кажется, будто за углом тебя точно поджидает что-то хорошее. В общем, четыре года подряд я заглядывала за эти углы — снова и снова. Но ничего хорошего так и не вышло. В конце концов человеческий организм вырабатывает сопротивление всему — даже надежде. А когда девушка, с которой я работала в баре, вытянула свой счастливый билет, я поняла, что не могу за нее радоваться. Я возненавидела себя за это. Тогда мне казалось, что я достигла дна. Оглядываясь назад… не знаю… может, именно это повлияло на то, что произошло потом. Симона машинально завязала полотенце узлом, затем развязала и разгладила на коленях. — Его звали Джеймс. Он был обаятельным, веселым, даже красивым… наверное. Он знал, кажется, всех и каждого, однако, когда говорил с тобой, ему удавалось заставить тебя почувствовать, будто ты главный человек на свете. У него были великие мечты, модный костюм и ни гроша за душой, но, черт побери, как он умел говорить! Он хотел основать то клуб, то агентство, то уникальную фирму дворецких, обслуживающую богачей на Манхэттене. Он мог заставить тебя поверить, что возможны не только его мечты, но и твои тоже. Мы стали жить вместе. В тот момент он вроде как управлял баром, но вскоре поссорился с хозяином. Я по-прежнему работала, так что в основном у нас все было в порядке. Затем он решил инвестировать в клуб, и нам — в смысле ему — понадобился стартовый капитал. Какое-то время у меня было сразу две работы. Я думала, он скоро начнет зашибать деньги, и тогда я смогу уволиться и сосредоточусь на прослушиваниях… Господи, вот я говорю сейчас и понимаю, насколько глупо это звучит. Но поверь, это невозможно осознать, пока находишься внутри пузыря. Симона замолчала и стала смотреть на линолеум на полу, погрузившись в свои мысли. Банни позволил тишине затянуться, затем деликатно кашлянул. Симона подняла слегка испуганный взгляд, будто очнувшись ото сна. — В общем, Джеймс всегда баловался, ну… наркотиками. Правда, не тяжелыми. Он просто тусовался, и вокруг него все делали так же. Кроме меня. Я попробовала пару раз — и мне не понравилось. Я же ребенок алкоголика, а у нас только два пути: либо повторить на себе разрушительную модель поведения, либо запечатать эту дверь навсегда. Однако я не возражала, когда время от времени ему хотелось расслабиться: я не видела в этом ничего дурного. Но затем единичные субботние «отрывы» стали случаться каждую неделю и довольно скоро превратились в ежедневные. Стало совсем плохо, когда клуб обанкротился. Он и обанкротился, собственно, потому, что Джеймс не мог справиться с этим дерьмом, но его единственным ответом было увеличение количества потребляемых наркотиков. Я продолжала работать изо всех сил, а он все деньги спускал на кокаин. Он по-прежнему говорил красиво, но к тому времени уже стало ясно, что это пустые слова. В конце концов он начал торговать лично, вообразив себя большим опасным человеком. Но поскольку лучшим своим клиентом оставался он сам, то очень быстро погрузился в такую яму, откуда выбраться уже невозможно. И вот Джеймс повстречал по-настоящему опасных людей и только тогда понял, насколько он перед ними слаб. Именно поэтому он решил продать единственное, что у него еще оставалось… — Сделав паузу, Симона глубоко и прерывисто вдохнула. — Меня. Глядя в пол, она краем глаза заметила приблизившиеся к ней ноги Банни. Она подняла руку. — Не надо… Прошу. Я должна просто выговориться. Ноги Банни нерешительно потоптались в центре кухни, затем вернулись обратно к стойке. — Окей, — произнес он чуть ли не шепотом. — Он пришел и сказал, что влип в ужасные неприятности. У него была сломана рука, и, судя по всему, это было только начало. Эти люди его убьют, если я не смогу помочь. Всего один раз. Их друг знаком с одним парнем… блин, я до сих пор не знаю всех подробностей. Я даже не знаю, что натворил Джеймс. Короче говоря, в город приехал какой-то по-настоящему богатый человек — Большая Рыба, как они его называли. И вот он захотел девушку на ночь. «Скромную», — как они выразились. Другими словами, не проститутку. Ему нужно было что-то, не знаю… что-то вроде упоения охуенной властью. Ему нравилось иметь женщину, за которую он не платил, по крайней мере напрямую. Мне сказали, он немного эксцентричный, и, короче говоря, либо я это сделаю, либо Джеймса разберут на части и раскидают вдоль пролива Ист-Ривер. Сделав паузу, она вытерла глаз тыльной стороной руки. — В тот момент будто щелкнул выключатель. Я посмотрела на Джеймса и увидела, каким он был на самом деле, — дешевым куском говна в засаленном костюме. Может, он всегда был им, не знаю, а может, милый парень потерялся где-то внутри. Если так, то я не могла его просто так бросить. В общем, я решила с этой мыслью переспать. Всю ночь смотрела в потолок, а утром усадила его и сказала, что сделаю так, как он хочет, но только при одном условии: он навсегда исчезнет из моей жизни и мы больше никогда не увидимся. Я уеду из города подальше, чтобы он не смог меня найти. И когда он сразу и с готовностью согласился, я осознала, кем все это время для него была… Всё подготовили в течение трех дней. Мне прислали какую-то одежду и флакон духов определенного бренда. Мне было все равно. Наступила назначенная ночь, но какая-то маленькая часть меня еще продолжала надеяться, что Джеймс придет ко мне и попросит передумать. Или предложит сбежать с ним. Хоть что-то. Что угодно. Даже тогда я бы согласилась — уж такой я была дурой. Но вместо этого он заехал ко мне лишь для одного: чтобы отвезти на место. Он дал мне таблетку и велел ее принять. Сказал, что так будет легче. В своем воображении я представляла, что все пройдет как в фильме «Непристойное предложение» или вроде того. Но… на самом деле нет. У этого человека оказались… специфические наклонности. Она ощутила вкус желчи в горле, когда произнесла это слово, и испугалась, что ее сейчас стошнит. Симона чувствовала напряжение Банни, но не могла на него взглянуть. Она понимала, что сейчас заплачет, хотя уже клялась себе, что никогда больше не прольет по этому поводу ни слезинки. — Что он… — хрипло заговорил Банни. — Нет, — твердо перебила она. — Нет. Эта дверь останется закрытой. Она положила аккуратно сложенное полотенце на кухонный стол. — Утром я вернулась домой и забронировала билет на рейс до Нового Орлеана через два дня. Джеймса не было. Он оставил ключи на столе, как я и просила. На следующий день пришли мужчины. Я никогда их раньше не видела. Двое. Они поймали меня на улице возле дома и затолкали в фургон. Потом отвезли на склад. Оказывается, Джеймс с дружками придумали план. Без моего ведома они установили камеру в комнате и снимали всю ночь. Они сняли все целиком, и теперь… у них была запись. Они решили шантажировать Большую Рыбу. В то же утро ему прислали копию записи с требованием… Не знаю, о какой сумме шла речь; как много, по их мнению, стоило мое унижение. Да и не хочу знать, если честно.