Он боялся умереть, не дожив до той минуты, когда почта или интернет, или случайный вестник принесут ему знак, направление, по которому он бросится по следу. Как он боялся не дожить до того мгновения, когда в конце коридора, в дверях отеля, на пороге чужой комнаты, в лесу, на берегу моря – ни один сценарист за свою творческую жизнь не придумывал большего количества декораций для этой встречи! – он увидит отблеск золотого жара её волос, её горячие золотые глаза, мягкие губы. Да разве станет он рассматривать! – он просто всем телом собьёт её с ног и, как в детстве мечталось, всем телом закроет, как закрывают детей при бомбёжке, закроет всем телом, и оба они затихнут, не веря, не веря всем этим годам… Почему же, спрашивал он себя в сотый раз, именно Мадьяр – этот улыбчивый заводной парень, так старательно намывающий зеркала генеральской машины, – вызывает в нём подлючий неконтролируемый страх? Всё решилось на следующий после ночного обыска день, когда во время утреннего приёма затрезвонил его мобильный, и голос генерала Мизрахи, как обычно, густой и спокойный, весомо произнёс одно только слово: «Да!» – и оба они замолчали. Мгновенно вспотев, будто вышел из душа, доктор Бугров молча ждал продолжения, перед пациентом стараясь делать вид, что ищет в компьютере нужные данные. Наконец проговорил: «Даты совпали» – утвердительно. И генерал повторил: «Да. Сейчас приедет следователь. Дёрнем на допрос». Доктор Бугров выключил мобильник, посмотрел на пациента – пожилого араба, страдавшего от аллергической астмы, и сказал: «Дам тебе другой ингалятор, более сильный. Думаю, с ним тебе полегчает». * * * Первый крик – задушенный и негромкий – услышал не он, а Адам. Тот возился в «аптеке» у открытого окна, выходящего во двор, – не прогулочный дворик, а общий большой. Адам любил возиться в «аптеке» и торчал там каждую свободную минуту. Мечтал когда-нибудь выучиться на фармацевта и «завязать с проклятой тюрьмой». Адам первым и услышал крик, а потом и увидел этот танец… Не поверил собственным глазам! Мадьяр, прижав к себе Дуду, молодого надзирателя из третьего блока, приставив к его виску пистолет, медленно, как партнёршу в танго, подвигал его вперёд. Дуду, похоже, пребывал в полуобмороке и еле переставлял ноги. Он и работал-то второй месяц, его сюда пристроил дед, старый уважаемый надзиратель Гори, недавно вышедший на пенсию. Кричал, конечно, не Дуду и не Мадьяр – они существовали в некой тишайшей капсуле, медленно катящейся по двору. Крикнул кто-то из надзирателей, увидев эту пару из окна «столярки». И тут же их заметили из окон блока террористов, взорвавшегося диким восторженным рёвом. Взвыла сирена… Мадьяр, спаянный с Дуду, застыл и стал озираться в поисках укрытия: ближе всего было доковылять с заложником до медсанчасти. …Со стороны казематов повалила вооружённая охрана, рассыпалась по периметру двора. Стрелять не могли, в напряжённом молчании следили за медленным смертельным танго на танцполе тюремного двора. Чего добивается Мадьяр, который и так купался в милости начальства, откуда взял оружие, что затребует и на что готов – никто не представлял: никому ещё не были известны новые обстоятельства его дела. Вот и фельдшер спросил ошарашенно: – Откуда пистолет? И зачем ему… – Он стрелок, Адам, – глухо отозвался Аристарх, напряжённо следуя взглядом за мелкими шажками четырёх ног намертво слипшейся пары. – Если пистолет заряжен, запросто уложит нескольких. А он заряжен, и будь спокоен, ни одна пуля не пропадёт. – Но – зачем?! – поразился тот. – Никогда ещё никому отсюда… Доктор пожал плечами и пробормотал: – Может, хочет красиво уйти. Это он судей отстреливал. Всё пространство двора, выжаренного солнцем, будто освободили для какой-то чудн?й корриды. Мадьяр с заложником замедлили ход, и видно было, как заключённый в бешенстве встряхивал юношу, побуждая живее перебирать ногами. По лицу его катился пот, искажённые напряжением губы шевелились, он как бы напевал про себя песенку, под которую совершал все эти смертельные па, и при этом, чёрт побери, всё равно казался весёлым и заводным. Но озирался с видом человека, пытающегося вычислить – в каком направлении двигаться. Неужели не продумал заранее, неужели нападение на охранника было спонтанным? Может, Дуду просто застал его с оружием и ему не оставалось ничего другого?.. Между тем вопли и восторженный визг заключённых террористов достигли невыносимого для слуха накала: казалось, сам воздух взорван грандиозным зарядом раскалённой ненависти, и стены зданий, земля, даже небо вибрируют в смертельной агонии последних мгновений человеческих жизней. По периметру двора двигались цепочкой охранники, стараясь зайти Мадьяру за спину. Появился переговорщик, замначальника тюрьмы Шломо Бак, в руке – мегафон. Шломо Бак – уравновешенный, миниатюрный, похожий на индийца, – идеально подходил для этой роли. У этого малыша был густой умиротворяющий бас. Шломо, уважительно замечал генерал Мизрахи, умеет торговаться. В ситуации бунта нет ему равных. «Понимаешь, – говорил, – Шломо чувствует момент. В этом долбаном садике фрукт должен упасть тебе в руку спелым, но не сгнившим». Едва появился Шломо, рёв и визг заключённых оборвался и наступила жадная тишина: они не могли упустить этот грандиозный спектакль – переговоры. Все понимали, что Мадьяр – смертник, но жаждали, чтобы с собой он забрал как можно больше ненавистных тюремщиков. Такое можно было обсуждать в камерах годами. Зажимая локтем горло молодого охранника, по-прежнему держа пистолет у его виска, Мадьяр резко дёрнулся и попятился к медсанчасти, волоча с собой заложника; через минуту стоял, прижавшись спиной к стене и озирая из-за плеча Дуду весь плац с рассыпанной по периметру охраной. Из окошка «аптеки», где стояли фельдшер с доктором, уже невозможно было – из-за решётки – выглянуть и увидеть тех двоих. Интересно, на что рассчитывает Мадьяр? Послышался спокойный мягкий голос Шломо Бака, и в ответ – отрывистые реплики Мадьяра: поднять ворота, оставить машину с открытой дверцей, отступить, оставить коридор, иначе… Вновь неторопливый голос Шломо, искажённый старым мегафоном: «…давай подумаем, Мадьяр, к чему тебе весь этот бардак, ты сам понимаешь…» Вооружённые надзиратели ждали приказа, едва заметно подвигаясь в сторону медсанчасти. – Адам… – тихо спросил доктор. – Где наша лестница, помнишь, крышу недавно чинили? – В кладовке. А что… ты что? – Принеси… – он не сводил глаз с цепочки охранников, медленно обходивших по периметру двор, но не смеющих приблизиться к гадючьему клубку. По направлению их взглядов видел, что Мадьяр с заложником в двух шагах от окна комнаты, где он сейчас находится. Близко, рукой подать. Кабы не решетка на окне. Он понимал: едва на крыше появится хотя бы ворона, взгляды всех невольно укажут убийце – с какой стороны опасность. – Не заговаривай мне зубы, сволочь! Я прикончу его и успею прикончить ещё шестнадцать твоих мудаков! В дверях «аптеки» возник Адам с лестницей на плече, и молча, слаженным быстрым шагом они направились в конец коридора, где то ли по разгильдяйству, то ли из соображений пожарной безопасности никогда не запирался люк, выводящий на крышу. – Пусти, я! – твёрдо сказал Адам. – Я моложе… – Да пошёл ты, – доктор Бугров отстранил парня и, на ходу скинув куртку, полез наверх. Через минуту он уже распластался на плоской битумной, пересечённой проводами и трубами, очень горячей крыше и, прячась от непрошеного внимания охраны, медленно пополз к краю, чувствуя, как сзади неслышно подползает к нему Адам. Следующие мгновения пронеслись беззвучно и вспоминались потом такими же: бесплотными, словно и сам Аристарх оглох и стал невесомым, а весь мир отключили от звуков и чувств – от голоса переговорщика и сорванных криков Мадьяра, от дрожи небесного свода, от горючего пота, заливавшего Аристарху глаза… Дождавшись очередного яростного рыка бунтовщика, он пружинисто взмыл на ноги, сгруппировался для прыжка и… – в ту же секунду, по дружному выдоху охранников ощутив, что опасность сверху, Мадьяр вскинул ствол и выстрелил в доктора, уже в прыжке. Тот ничего не почувствовал – просто свалился, всем весом придавив и Мадьяра, и Дуду, а за ним уже прыгнул и Адам, вырывая оружие из руки Мадьяра, давая охране те несколько секунд, необходимых для захвата убийцы. * * * Забавно, что первым, кого увидел Аристарх, придя в сознание после наркоза в палате интенсивной терапии, был его подчинённый – фельдшер Боря-наш-этруск. Тот сидел в своей медицинской куртке и, судя по страшно сосредоточенному лицу, играл в какую-то игру в мобильнике. – Дай… попить… – прошептал Аристарх, удивившись, как больно отзывается в груди каждое движение голосовых связок. – О! – Боря поднял голову. Он ничего не услышал, кроме какого-то шелеста. – Шо, я первый, кто застал дока в сознанке? – Пить, твою… ма… – Не, ну шо ты как маленький. Вот я губы тебе смочу, а жидкости ты получаешь достаточно. Ты вон какой красавeц шикарный: в проводу весь, как в шелку… И Аристарх смирился. Тела он не чувствовал, устал уже через три минуты, снова заснул на полтора часа и, как ни странно, открыв глаза, вновь увидел не кого-нибудь, а Борю. – Тебя наняли? – спросил, и тот легко ответил: – Давай, оскорбляй младшего по званию! Тут я уже получил отлуп от одной фурии. Тощая, лохматая, ведет себя как твоя хозяйка. – Толстопуз… – прошептал Аристарх. – Сказала, что это её дежурство, и шоб я проваливал. Боря ещё говорил что-то… байду какую-то нёс: «Док, тебя наградят грамотой за мужество на посту, а орден хрен дадут. Вот у нас бы, в Кривом Роге…» Аристарх снова уплыл… Проснулся – было темно за окнами. В кресле, откинув голову и приоткрыв рот, спала Толстопуз. Опять её дежурство?.. Он хотел ей сказать, чтобы шла домой, но тут же решил – не надо, куда девочке ночью, пусть здесь спит… А утром проснулся человеком, обрадовался, что башка ясная, что ничего такого особо страшного у него, видимо, нет, если и дня не прошло, как… Оказалось, прошла неделя. Это Лёвка объявил, злой как чёрт. Вот он толково объяснил, по-нашенски, чисто доктор. – Мудила! – сказал. – Ты куда попёрся?! Чего ты забыл на этой долбаной крыше?! Ну, всё, пипец тюряге. Будешь теперь в моей лавке сидеть, сиськи курортницам щупать. Лёвка за те пару месяцев завершил оформление всех бумаг для открытия собственной клиники на Мёртвом море. Ездил то в Штаты, то в Европу, то в Россию; лично сопровождал ящики с новейшим медицинским оборудованием, ремонтировал подходящее помещение в курортном посёлке Эйн-Бокек, договаривался с местными отелями о скидках на размещение своих больных. – Да нет, слушай… ну, при чём тут… Лёвка не перебивал, выслушал всю речугу, кивая и сочувственно поднимая брови, будто Аристарх ему интересное кино пересказывал. Наклонился к самой подушке и тихо, внятно, отделяя слова, как для дебила, проговорил: – Ты должен был сдохнуть: ранение в пах, повреждённая артерия – сам знаешь: сто процентов леталки. Кровь фонтаном била, как в плохом Голливуде. Просто тебе не говорят всего, чтобы ты от страха не откинулся. Ты хоть что-то помнишь? – Не-а. – Во… Тебе повезло, твой фельдшер оказался толковым парнем. Просто сунул палец в рану и жал как бешеный. Вот так, с его пальцем в ране, вы и доехали до больницы. А в приёмном покое твоего бойца сменил какой-то умный доктор и тоже давил, давил… С пальцем в ране помчались в операционную, сделали интерпозицию аутовеной. Погоди, ты ещё с годик эластичный чулок поносишь, подарю тебе розовую подвязку герцогини де Ромбулье.