– Что за герцогиня? – А бес её знает. И вот что я тебе скажу: ты выполз из своего грёбаного ада, из геенны вонючей. Допустим, тебе там сильно нравилось, никогда не понимал – почему. Но только вот всё, ты выполз! Они помолчали. Лёвка догадывался, что держало друга (вернее, сам он себя держал) в тюремном аду. За что сослал себя в котлы, смердящие мертвечиной. Не даёт отвыкнуть себе от той вины, считал Лёвка. Покаяние пожизненное себе назначил, вериги такие. Вериги носит за то невинное, дурацкое, юношеское происшествие, в котором и виноват-то не был – по пьянке! Послушание себе придумал длиною в жизнь, етить твою! Наказание за измену – той девице, лица которой (Лёвка уверен был!) уже и не помнит, да у неё и лицо, поди, изменилось за столько лет, не узнал бы! Да что ж это за епитимья такая, что за неистовая монашеская жестокость к самому себе?! Старообрядец чёртов! Проклятый умерщвливец… умерщвлятель? Убиватель, короче, не плоти своей, а самой жизни своей, тьфу! У Аристарха сейчас не было сил ни спорить, ни как-то противостоять другу. – Помнишь, как ты меня из Поповки от Цагара увозил? – вдруг спросил он, медленно улыбнувшись. – Когда меня Пашка чуть не прикончил. – Ещё бы не помнить. – Ты угнал тогда «скорую». – Это я тебе сказал. Я заплатил им весь наличняк, что заработал на нашу с Эдочкой свадьбу. Потому и гуляли так скромно. Только смотри, Эдке не проговорись: я соврал, что меня ограбили на Лиговке, когда шёл вносить деньги за зал. – Лёвка! Лев Григорьич… – То-то же, – пробурчал старый друг. – А сейчас долг платежом красен. И расслабил галстук на шее – при такой жаре – галстук! Но Лёвка считал, что главврач новой, европейского уровня клиники обязан быть при вечном параде. Каждый накладывает на себя свою епитимью. * * * Генерал Мизрахи навестил Аристарха уже дома. Того только выписали и, несмотря на кипиш, устроенный Эдочкой и девчонками, которые настроились выхаживать Стаху по собственному адресу, он, измученный постоянной толпой вокруг своей койки, настоял, чтобы везли его домой. Передвигался пока плохо, подбитым воробушком подтаскивая ногу, но до уборной доползал, чего ж ещё… Жратвы Эдочка привезла на полк солдат, и непременно каждый день являлись то она, то «рыжухи» (какие-то взрослые, длинноногие, властные; какие-то… новые, словно он куда-то надолго уезжал, и вот, вернулся, а они – гляди-ка! – вымахали). Словом, покоя опять не было. Генерал велел лежать и некоторое время просто молча сидел возле тахты, где, укрытый невесомым жёлто-красным пледом, валялся страшно исхудалый и обросший доктор, из-за густых, с проседью кудрей, рассыпанных по подушке, похожий то ли на итальянского режиссёра, то ли на американского профессора, то ли на истощённого миссионера в джунглях. – А ты правильно делаешь, что стрижёшься под корень, – заметил генерал. – Смотрю на тебя: не то артист, не то пидор. Потом превозмог себя, свою восточную пышную гордость: благодарил, самыми отборными горячими словами, по-родственному, по-мароккански благодарил, повторяя: «Ну, ты меня просто спас! От кошмара спас – перед самой пенсией и перед всей страной». Страна и вправду несколько дней гоняла в новостях кадры с видеокамер: и крабово передвижение по двору Мадьяра с заложником, и цепочку вооружённой до зубов охраны, и красивый прыжок с крыши медсанчасти полуголого доктора Бугрова, уже в полёте этом – в алом облаке крови. Рассказал самым подробным образом обо всех деталях, – и сразу стало ясно, почему он захотел именно домой явиться, не в больницу. – Мадьяр был высокооплачиваемым киллером, так что для дела его нанимали только очень серьёзные криминальные авторитеты. Когда он первого судью кокнул, – уж сколько лет назад, помнишь? – он был среди подозреваемых. Как вынырнул? Сменил угол зрения. На соревнованиях, якобы приревновав подругу, стрельнул в соперника, ранил его… и перестарался: тот в больнице скончался. Укрылся он у нас, собака, со своим непреднамеренным! Потом паинькой выпросил для себя работу, старательный был, вежливый такой, улыбчивый, – ну, ты помнишь… Выцыганил отпуски… Тут и пошло. – Генерал пристукнул кулаком раскрытую ладонь: – Нет, но как только тебе стукнуло сравнить даты его выходов на волю с убийствами, – вот чем я восхищён! А знаешь, как он в тюрьму пронёс оружие? – с горечью добавил генерал. – Моя вина. Он ведь знал, где живу. Когда вышел в очередной отпуск, ночью вскрыл мой гараж и к днищу машины скотчем прилепил пистолет, аккуратист такой. А уже здесь, когда машину мыл, отколупал его и спрятал в камере. – На что ему? – удивился доктор. – У него ведь удачно складывалось. Могли и срок скостить. – Да знаешь ведь, как у них: на всякий случай. Думаю, такой профи, как он, просто страдал без ствола, человеком себя не чувствовал. И когда мы его дёрнули на первый допрос – прощупать, всё понял. Не думаю, чтобы всерьёз рассчитывал бежать; куда у нас сбежишь, я тебя умоляю. Скорее, решил хлопнуть дверью – напоследок. Человек десять мог запросто порешить. Но ты, док… ты ему не позволил. * * * Поправлялся он медленно, словно нехотя. Оказавшись в непривычном просторе свободных дней и ночей, сильно затосковал и, хотя старался ни в коем случае не показать своей хандры, Эдочка по каким-то признакам поняла. Вдруг заявилась с книжками, добрая душа. – Бугров, я тут тебе поэзии натащила, тем боле ты так романтически зарос. Наслаждайся. Он плечами пожал: зарос, да. Брился через силу, просто терпеть не мог курчавых зарослей пиратской бороды, а сил тащиться в парикмахерскую не было, хоть та и находилась на углу, в двух шагах от дома. Поэзия? Спасибо… Только современной поэзией он давно не интересовался. В последние годы предпочитал книги не фантазийных жанров: с удовольствием поглощал историческую, научно-популярную литературу, биографии учёных, философов, изобретателей. – Чего нос воротишь! Смотри, вот книжка: прекрасная поэтесса, наша, питерская, между прочим. Он взял книжку в руки и, чтобы не обижать Эдочку, раскрыл, типа интересно-интересно… Выпало стихотворение – прямо в глаза: «Как Эвридика страшно умерла, Когда Орфей не выдержал обета. Уже не в Елисейские поля, а в Тартар чёрный, где горит земля, она слетает, пламенем одета»[9]. И сердце обдало жаром! К чему?! Ну, стихи… Нет, ты открываешь наугад книгу и тебе выпадает – такое?! – Странные стихи, – пробормотал, закрывая книжку. – Хорошие, но… странные. В чём тут смысл: пламенем одета? – Бугров, ты дикий или что? Какой тебе смысл, это же поэзия, метафора! Не хочешь – заберу. – Оставь… – буркнул. Еле дождался, когда Эдочка уйдёт. Сердце колотилось в смутном, на скорую руку сляпанном предчувствии: как Эвридика страшно умерла, когда Орфей не выдержал обета… Чушь, какое отношение это имеет к нам с Дылдой?.. Вновь книжку открыл на безжалостных, рвущих душу словах: «Как Эвридика страшно умерла…» Да нет, чепуха, при чём тут… Это поэзия… Она слетает, пламенем одета… в Тартар чёрный, где горит земля… Захлопнул книгу, вышел на балкон и закурил. Суеверный дурак, что ты придумал! Да ты и не узнаешь, если слетает, пламенем одета… «Почему же не узнаю? – возразил кому-то настырному внутри, кто все эти годы возражал ему, вопросы ядовитые подбрасывал, насмехался: – По себе и узнаю. Я-то и сам сейчас слетал… и еле выполз!» Он с отвращением загасил сигарету, смял, выбросил в мусорное ведро. И больше уже курева в рот не брал. Вот как-то сразу, говорил своему врачу, очень легко бросил. Глава 8 Наезд Впервые к ней подошли на книжной ярмарке в павильоне ВДНХ, где уже несколько лет «Титан» арендовал секцию. Этой ярмарки издатели ждали весь год. Первые числа сентября, золотая паутинка бабьего лета, в небе над городом – округлые дымки, будто от пушечных залпов, утки на прудах в Ботаническом саду сами себе кланяются – всё как полагается; а народ валит на гуляния – может, последние погожие выходные выдались! Заодно и книжки подкупить. Выручка за несколько дней собиралась праздничная, увесистая. Ну и весело же: музыка, толпища, на аллеях карусели-качели, целые клумбы воздушных шаров на ниточках; на каждом углу – сизые дымки и ароматы: шашлыки да чебуреки. А внутри гигантского двухэтажного павильона, размером с небольшое европейское государство, – море, океан книг! Вот где радость, вот где азарт! Надежда с РобЕртычем управлялись сами, торговали бойко, отлучаясь только в туалет и покурить, ибо термос с кофе и бутерброды Надежда приносила из дому. То, что к ней подошли, когда, сдав смену РобЕртычу, она вышла подышать-покурить (а она много дней кряду воспроизводила в памяти каждое слово, каждый миг того разговора), говорило о том, что люди наблюдали, выжидали и момент подстерегли. Она стояла на широких ступенях центрального входа в павильон, – был там для куряк удобный закут с урной у стены, который огибала толпа, – курила и наблюдала за праздничной публикой. День выдался солнечным, в нежной дырявой облачной дымке: тут и цветы пахнут, и шашлычок благоухает; голубые и жёлтые шарики, упущенные ребятнёй, уже повисли на деревьях-проводах… В общем, третье сентября, лучшее время года. Народ одолевал ступени к центральному входу павильона, как Бастилию брал. Приятно! Всё-таки у нас книжная держава, думала она с удовольствием, затягиваясь в последний раз и ища глазами урну у входа. Тут они и подвалили, улыбаки. Мужчина – высокий, бесцветный и лысоватый, голубые рачьи глаза – миллион таких, не запомнишь. А вот женщина – та весьма примечательная. И ужасная: кукольная фигурка, нежные, с поволокой, каре-зелёные глаза, точёный носик и, видать, какая-то аномалия с детства: массивная, клёшем книзу, нижняя челюсть, намертво перечёркивающая обаяние дивных глаз. Эта челюсть, подумала Надежда, деликатно отводя взгляд, великовата будет даже для какого-нибудь Шварценеггера. Дама свою беду наверняка сознавала и потому отвлекала внимание разными средствами: например, умопомрачительной чалмой – зелёной, шёлковой, с золотой искрой. И глаза изумительно откликались этой чалме – прямо Шамаханская царица. Оба были так приветливы, так рады этой случайной встрече: они давно хотели познакомиться… Она выслушала весь увлекательный, гладкий, разбитый на два голоса текст, машинально ещё улыбаясь. – Мы давно следим за вашим опытом; «Логист-W», наш концерн, самый большой на Урале… Наши планы тоже включают издание иностранных авторов, мы бы хотели с вами задружиться, в чём-то пойти навстречу вашему маленькому издательству, так отважно плывущему в неспокойном море… Дело в том, что… – Дело в том, – перебила Надежда, перестав улыбаться (к ней уже приглядывались разные концерны-блин-объединения, она уже получала разные нагловатые предложения и хлебнула этой волчьей охотки крупных хищников достаточно), – дело в том, что моё маленькое отважное издательство справляется со своими плавучими планами самостоятельно. Спасибо за внимание. Она подалась чуть влево, обойти непрошеных друзей, которые как-то сразу дружно и навязчиво встали на её пути, а мужчина торопливо проговорил: – Напрасно вы так, Надежда. У нас хорошее предложение, честное, достойное внимания. На вашем месте я бы его обдумал. Жизнь, она разная, знаете ли. Мы в Челябинске владеем большой типографией, что сильно удешевило бы… если б ваше издательство влилось в наш концерн… а вы могли бы стать нашим представителем в столице. – Я уже была представителем, спасибо, – отозвалась Надежда, обходя парочку. И тогда в спину ей донёсся голос изумрудной чалмы: – Мы надеемся на ваш здравый смысл… вам же на пользу! Она в ярости обернулась: те уже спускались по лестнице, тихо и ожесточённо что-то обсуждая между собой. На неё не оглянулись. К вечеру сведения о новом игроке на издательском поле были собраны по верным каналам, и сведения неутешительные: деньги немереные, своя мощная типография, свои магазины, вся инфраструктура… В общем, лихие уральские дела: сожрали уже несколько небольших издательств, собираются выйти на рынок с рядом популярных зарубежных писателей, в том числе – с Нейо Марш, Элизабет Питерс, Дороти Кэннелл и… с Боженой Озерецкой. Словом, с теми авторами, которые к тому времени были украшением портфеля «Титана». Они сидели с РобЕртычем на кухне, обсуждали ситуацию. – Фуфло, – отозвался РобЕртыч. – Уж Озерецкая-то… родной наш автор. Ты ведь едешь в Польшу на той неделе? У нас продление договора на твёрдый переплёт, так? Позвони им заранее. На другой день она позвонила литагентам любимого автора. Ей торопливо и смущённо, ежесекундно отвлекаясь на чьи-то голоса и неотложные вопросы, сообщили: о нет, договоры пересмотрены, потому что (вновь извинения, голоса вперебивку, зависание пауз), потому что, видите ли… Вечером опять сидели на кухне у Надежды. В общем, всё просто, объяснила она. Приехали из «Логиста-W» с чемоданом денег. Буквально: чемодан большой, денег очень много. Конец сюжета.