– Перестань. Суть в другом. Знаешь, что самое поразительное? Сейчас… Я достал телефон и запустил Evernote. Приложение недовольно булькнуло, доводя до моего сведения, что связь с сервером отсутствует. Джемма пересела ко мне, и теперь, когда она была так близко, до меня вдруг дошло, что это не просто оппонент, которого я пытаюсь убедить в своей правоте, а самая настоящая женщина, из плоти и крови. – А, ну удачи, – усмехнулась она, когда поняла, что я пытаюсь сделать, и указала рукой на темнеющее небо, исключавшее даже подобие сигнала. – Связь мне без надобности. У меня в кэше тысячи страниц, и я хочу тебе показать… вот эту. Я нашел изображение Газетной скалы и наклонил телефон так, чтобы Джемма могла его рассмотреть. Увеличив ту часть камня, которая была наиболее изрезана, я показал на две фигурки, расположенные рядом друг с другом. Еще одна такая же виднелась чуть выше. – На верхнюю пока не обращай внимания, – сказал я. – Не исключено, что это что-то более современное – слишком уж смахивает на граффити. – Бог ты мой, – восхитилась Джемма, – а теперь в тебе говорит беспристрастный исследователь. Да ты полон сюрпризов, Нолан. – Не так громко. Взгляни-ка вот сюда. Обе фигуры были почти одинаковые: мощные треугольные тела, короткие конечности, широко расставленные ноги, словно бы поднятые к ушам плечи, увесистые кулаки – ни дать ни взять классические громилы. – Какие жуткие, – заметила моя собеседница. – Это медведи? – Не исключено. Вот только у медведей нет рогов. Да и не водятся медведи в этих краях. Хотя, может быть, их просто сожрали доисторические панды-мародеры. Джемма рассмеялась, причем совершенно искренне, чего раньше я за ней не замечал. – Так, подожди. – Она склонилась над экраном, наморщив лоб. – У одного рога изогнутые, а у другого – прямые и напоминают оленьи. И потом, у этого на каждой руке по четыре пальца, а у этого – по три. – Вот именно. Нет никаких сомнений в том, что это изображение одного и того же существа, а различия в деталях наводят на мысль, что этот образ не является неизменным символом какого-то клана. Скорее всего, рисунки выполнены двумя разными людьми, у каждого из которых было собственное представление о том, что он рисует. – Хм… – Джемма задумалась. – И с чем это может быть связано? – Куда из века в век, повинуясь священному обычаю, отправлялись все эти мальчишки из племени хопи? В место под названием Онгтупква, ныне известное как… Гранд-Каньон. – Да ты просто кладезь нетривиальных знаний. – Это мое проклятье. Думаешь, мне нравится выглядеть в глазах хорошенькой женщины занудой и психом? Она вскинула одну бровь: – Вы что, заигрываете со мной, сэр? – Нет, – ответил я, – но если вдруг соберусь – дам знать, чтобы ты могла заранее подготовиться и отвергнуть меня, как и подобает девушке из приличного общества. – Ой, да брось! – засмеялась Джемма. – Шестое чувство подсказывает мне, что тебе не привыкать просыпаться по утрам в номере какого-нибудь мотеля, на кровати среди скомканных простыней и задаваться вопросом: «А эта телка здесь откуда?» – У твоего шестого чувства неверная информация. – Да ну? – У меня была жена. – Знаю. А любовница? – Нет. – Похвально. А после развода? – Мне хотелось доказать самому себе, что я все еще жив. Вот я и доказывал. Это вполне естественно. Но вскоре понял, что выбрал неверный путь. И кстати, моя личная жизнь тебя совершенно не касается. – У тебя сильный характер. – У меня его вообще нет. Насколько я помню, именно это ты пыталась доказать мне вчера утром. – Ничего подобного я не говорила. – Но ты на это намекала. Джемма отвела глаза. – Да, – призналась она. – Но я склонна время от времени менять свое мнение. Взрослым людям, как известно, это свойственно. Ты тоже когда-нибудь научишься. – Господи, Джемма! Так ты ради этого стала журналистом? Чтобы иметь возможность в открытую грубить людям? Она засмеялась: – Нет. Это просто приятный бонус. – Ради чего тогда? – Чтобы изменить мир. – Вот оно что. Как благородно. Джемма скорчила рожицу: – Ну ладно, ладно. Представляю, как это звучит. Если в двух словах, то дело было так. Однажды я слишком долго провозилась, собираясь в школу. Мне тогда было четырнадцать. Отец потерял терпение и повысил голос. А я воспользовалась случаем и устроила скандал. Зачем – до сих пор понятия не имею. – Скандал ради самого скандала – для четырнадцатилетнего подростка это норма. – Наверное. В общем, едем мы в школу, и всю дорогу в машине стоит гробовая тишина. Обычно первым шаг навстречу делал отец: спрашивал меня о чем-нибудь, и в итоге все заканчивалось веселой болтовней. Но только не в этот раз. Приехали. Я открываю дверь, собираясь выйти, а он смотрит на меня и говорит: «Знаешь, почему сегодня я торопился больше обычного?» Я мотаю головой: не знаю, мол, и знать не хочу. «Потому что сегодня у меня важная встреча, – продолжает он. – Очень важная. И я надеялся сначала заскочить в кафе, чтобы спокойно выпить кофе и морально подготовиться к этой встрече. Но теперь у меня нет на это времени». А я уставилась на него и думаю: «Что? Серьезно? Ты хочешь сказать, что раздул из мухи слона (точнее, не совсем так. То есть совсем не так – он-то как раз ничего не раздувал) просто потому, что ты кофе попить не успеваешь?» И я все это ему высказала. И не только это. Я накинулась на него, обвиняя их с мамой в том, что они заботятся только о себе, а на меня им плевать, и прочее в том же духе. – А он что? – А отец выслушал и кивнул: «Что ж, я тебя понял». Потом сказал, что любит меня и пожелал хорошего дня, а я хлопнула дверью и понеслась в школу, пылая праведным гневом. Джемма замолчала, глядя куда-то в сторону. – Оказывается, у папы был рак, – произнесла она наконец. – Он умер через десять месяцев. «Важная встреча» означала прием у врача, на котором ему должны были сообщить результаты анализов. Отец хорошо представлял себе, что его ждет. – Вот черт! – Ага. Но все закончилось благополучно, если можно так выразиться. У нас ведь еще оставалось время. Я умнела прямо на глазах. Увидела вдруг, что всегда зацикливалась лишь на его недостатках: дескать, папа ничего не замечает, кроме своей работы, часто бывает отстраненным, нетерпеливым и так далее, до бесконечности. К счастью, за оставшееся время я успела понять: он никогда не бросал меня, когда действительно был мне нужен. И любил меня, по-настоящему любил. Мы расстались добрыми друзьями. – А как же?.. – Не факт, что именно в тот день он и узнал диагноз. Он просто хотел выпить этот дурацкий кофе. Провести каких-то лишних полчаса, надеясь, что все это ошибка и он будет жить долго и счастливо. А я их у него украла. И этого уже не исправить. – Все мы иногда ведем себя как сволочи, – сказал я. – Время от времени слетаем с катушек и в конечном итоге, наломав кучи дров, оставляем на поверхности этого мира следы, которые уже ничем не свести. Они-то и делают тебя тем, кто ты есть. – В точку. Угадай, кем был мой отец? Правильно, журналистом. И хорошим. Писал глубокие статьи о воротилах в фармацевтике, о СПИДе. Он из кожи вон лез, чтобы изменить мир к лучшему. Боролся за правду. Уж он-то точно оставил после себя след. – Вот как. – Ну что, я ответила на твои вопросы? Включая и тот, который ты не задал вслух: почему меня интересуют только факты, а не выдумки на пустом месте? – Думаю, да. А с матерью вы ладите? Она налила себе еще водки. – Уже нет. После смерти отца я узнала о нем еще кое-что: он умел превосходно хранить секреты. Например, я даже не подозревала, что мама пьет. Неудивительно, что наши с ней отношения разладились. Когда мне было двадцать, она погибла в автокатастрофе. – Проклятье, ты серьезно? – Нет, – ответила Джемма. – Они оба живы и здоровы, а я просто морочу тебе голову. И ушла. Кен смотрел ей вслед. – Она тебя провоцирует, – заметил он, когда Джемма скрылась в своей палатке. – А ты и рад стараться. Я вздохнул: – Знаю. – Эй! – окликнула нас Фезер. Мы обернулись. Оказывается, все это время Фезер сидела на песке, чуть поодаль от нас. Она поднялась на ноги и приблизилась к костру. Вид у нее был неуверенный и даже застенчивый.