– Послезавтра не могу. Уезжаю. – Далеко? – По делам, – отрезал Малыш, наконец решив, что и так наговорил спьяну более чем достаточно. Мы выпили еще немного. Потом еще немного. Малыш, покачиваясь, побрел в туалет. Я разлил по стаканам очередную порцию и подсыпал собутыльнику немножко порошка. Отличное народное средство. Мое ноу-хау. Когда Малыш появился из туалета, я кивнул на стаканчики. – По маленькой. – Мне еще ехать. – Здесь останешься. Или тачку возьмем. Пей. Обижусь. Коронная фраза из «Осеннего марафона» обладает магическим действием. После слова «обижусь» не выпить – просто не уважать хозяина. Малыш выпил… И на полчаса устроился в туалете в обнимку с унитазом. В это время, ничего не опасаясь, я спокойно проверял содержимое его куртки и сумки. Из записной книжки я переписал все московские номера. Перерыл портмоне – там в отдельном кармашке лежала сложенная яркая книжечка – билет «Аэрофлота» на сто первый рейс… * * * Счастье Меньшевика длилось недолго. Он уже было решил, что все кончилось, по всем счетам уплачено и концы в этой затянувшейся истории обрублены. Но не тут-то было. Ничего в мире не исчезает. Все возвращается, как бы люди этому ни противились. Встретились они вечером на дальней даче. Одноэтажная покосившаяся развалюха с большим, неухоженным, заросшим крапивой и кустарниками участком вросла в землю в глухом углу Московской области. Удобное место для разговора с несговорчивыми клиентами. В обширном, слишком серьезном для такого домика подвале не один несчастный думал о своей горькой судьбинушке, будучи прикованным к скобе наручником или подвешенным, как Буратино, вверх ногами вместо люстры. Разговор с самого начала обещал быть тяжелым, хотя и выглядел со стороны вполне мирным, даже каким-то домашним. Место встречи назначили здесь, договорившись никого не приводить с собой. Недоверие и настороженность давили, будто спертый воздух. Когда-то все было не так. Но сколько воды утекло… Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что эти двое собрались обсудить светские сплетни. Так оно поначалу и шло. Светская жизнь – понятие ныне широкое. Кто что продал и купил. Кто уехал за бугор, а кто вернулся. У какой звезды эстрады новый хахаль. Кто надрался на десять тысяч долларов в «Апэндауне». Кого уже грохнули, а кого только обещали грохнуть. Что поделывают общие знакомые. Ничего не значащая болтовня начинала надоедать Меньшевику. Он знал, что у его собеседника такая манера – топить тебя в словах, забалтывать, притуплять остроту восприятия, бдительность, а потом вонзать острый стилет слова в самую болезненную точку. Впрочем, у этого человека были и другие привычки. Гораздо более худшие. – А как живет Лиза – подстилка Седого? – спросил он. – Сидит, наверное, – пожал плечами Меньшевик. – Юра, займись серьезно здоровьем. У тебя склероз. Ты же ездил ее встречать в Питер. – Ее встретил Яго. И нам нечего лезть в это дело. Он ее не выпустит из когтей. – Правда? Яго так закрутел? – Достаточно крут. Держит рынок и два автомагазина. И полк отмороженных ублюдков. – Яго у меня зад полижет… У тебя, Юра, не только память, но и нервы пошаливают. Пугливый стал. – Не дави на меня. Не стоит. – Юрик, а может, ты здоров как бык, нервы и память у тебя отличные, а просто решил поиграть в одиночку? Думаешь, игра эта в две, а не в четыре руки? – Я ничего не думаю, – Меньшевик заерзал на стуле. – У меня хобби новое – бухгалтерия. Время выдалось свободное, и я занялся подсчетами. И интересная картина нарисовалась. Оказывается, ты мне должен пол-«лимона». – Сколько? – Ну, триста тысяч. – Это еще как посмотреть. – Как ни смотри. – Давай-ка решим этот вопрос окончательно, – Меньшевик встал и прошелся по комнате. Жалобно скрипели доски пола. Сквозняк шевелил грязную, некогда белую занавеску. – Ты живешь вчерашним днем. И твой тон ернический тоже оттуда. Это уже не пройдет. Будем договариваться. – Да? – Да. – Что же, будем договариваться. Для начала на эти триста тысяч долларов. Плевые деньги, не понимаю, вокруг чего сыр-бор. – Плевые деньги? Ты на дочке Рокфеллера женился? Тогда вообще о чем разговор? – Разговор, Юрик, о деньгах. Я никому не отдал за так ни копья. За всю жизнь. А привычки менять поздно. Даже ради старых друзей. – Значит, не получилось разговора. – Какой тут разговор. Ты просто отдашь деньги. И ты сам это прекрасно знаешь. К чему юродствовать, Юрик? – Та-ак, – Меньшевик прошелся по комнате. Собеседник уверен в себе. В своих силах. И для этого есть основания. Но кое-чего он не учел… «Браунинг» приятно грел руку, лежащую в кармане брюк. Крошечная изящная игрушка. Дамский пистолет. Не то что в дамской сумочке можно спрятать, но и в перчатке. Но дырки делает с такой же надежностью, что и пистолет Макарова. Для ближнего боя вполне годится. Лет пятнадцать назад у Меньшевика была точно такая зажигалка, она считалась верхом пижонства и предметом зависти. Тогда нажатием пальца на курок можно было зажечь сигарету. Сегодня – погасить жизнь. Главное – не смотреть в глаза. Отвлечься от сантиментов и воспоминаний. Все решено еще вчера. Можно было вообще не затевать этого разговора. Ясно было, чем он кончится. Но Меньшевик все же надеялся на другой исход. Теперь решено раз и навсегда, на веки веков. Аминь. Оставалось лишь одно движение пальца. Меньшевик выбросил руку с «браунингом» вперед. Выстрел в тесном помещении хлестко ударил по барабанным перепонкам… * * * «Шереметьево-2» – как много в этих звуках для сердца опера слилось. Каждый угол, каждый закуток мне тут знаком. Я здесь постоянный гость. Оно и неудивительно, если учесть, что ежегодно здесь изымается от пяти до десяти тысяч предметов, представляющих историческую и культурную ценность. «Шереметьево-2» – знаменитый край воров и контрабандистов. Женский приятный голос льется со всех сторон из динамиков и сообщает, что заканчивается посадка на очередной рейс. Напрягся пузатый «Ил-86», готовясь унести в заморские страны несколько сот пассажиров. Приземляется «Боинг-747» – неторопливо, с достоинством, как входящий в бухту фешенебельный пароход. Кажется, что «Боинг» движется с черепашьей скоростью, и непонятно, как он вообще удерживается в воздухе. Обман зрения. Скорость скрадывают огромные размеры крылатой машины. Аэропорт строился в расцвет застоя так, чтобы все было как у людей. Чтоб капиталисты завидовали. Он выгодно отличается от конюшен типа «Домодедово» и «Внуково». Даже сегодня он еще выглядит вполне сносно. Во всяком случае, двери на фотоэлементах пока услужливо распахиваются при приближении к ним. Утро. Японцы везут чемоданы на колесиках, по размерам больше, чем они сами. Глазеют по сторонам степенные датчане и прочие шведы (кто их разберет!) – они похожи на тупых породистых догов. В сопровождении аккуратных фирмачей с достоинством шествует священник в длинной сутане и с огромным крестом на груди – в здании аэропорта открывается новый офис, а его освящение сегодня такая же неотъемлемая часть программы, как раньше перерезание ленточки и пионерский салют. К отлету готовятся двое новорусаков – важных и вальяжных. Вокруг них суетятся аккуратные мальчики референтского склада, лениво-крутые охранники в кожаных курточках и три девицы, кажется сошедшие с одного конвейера. – Во, рыла чиновничьи, – кивнул в их сторону Железняков, и я увидел, как напрягся, поймав этот жест, один из охранников, будто услышавшая ночной шорох сторожевая псина. – Очередной заводик или пароходство прогуливать летят. – Не думай заочно плохо о людях, – возразил я. – Может, это порядочные наркомафиози. Мы прошли в помещение милиции, расположенное внизу. Ломаные коридоры, белые стены, пусть и порядком потертые, но еще сохранившие следы былого процветания. В кабинете нас ждал замначальника Шереметьевского УВД по криминальной милиции. – Точно, минута в минуту, – отметил он. – Стараемся, – сказал я. Всей компанией мы отправились по следующему адресу – поднялись на лифте на этаж, где расположилась таможня. Сейчас она напоминала орнитологическую секцию Московского зоопарка. Несколько таможенников в форме с зелеными погонами толпились вокруг клеток. Одни пытались дразнить нахохлившихся, со злыми глазами, но довольно вялых птиц. Другие обсуждали, чем кормить божьих тварей, дабы они не сдохли. – Ночью тормознули, – сказал заместитель начальника УВД. – Транзитный рейс из Казахстана в Дамаск. Сирийцы понакупили у детей казахских степей птичек по сто долларов, а в Эмиратах иные из них стоят под сто тысяч долларов. Двадцать чемоданов с сорока соколами. – Контрабанда? – спросил Железняков. – Еще бы. В Красной книге эти соколы на видном месте. Чистая уголовная статья… На нашей таможне на них кто-то руки погрел. Таможенный контроль беспрепятственно прошли. Наш милицейский спецконтроль тормознул. Серьезные грузы – нефть, металлы, артиллерийское вооружение – тащат из державы в основном по железной дороге или морским путем. Через «Шереметьево-2» переправляются предметы компактные, легко скрываемые. Чемоданчики с деньгами, посылки с наркотиками и антиквариат. Или соколы. Иметь «окно» здесь – то есть связи среди продавшихся таможенников – значит, держать удачу за хвост. Следующий этап переговоров – с руководством оперативного отдела таможни. Таможенникам наша комбинация была не по душе. Но все уже обсуждено на высочайшем уровне. Нам дали людей, и мы окончательно обговорили план действий. – Через полчаса начало регистрации, – сказал заместитель начальника УВД. – Надо выдвигаться… «Шереметьево-2» издавна притягивало разномастную шушеру всех преступных профессий со всех концов страны. Когда-то это было одним из немногих мест, где шуршала валюта, кантовались ящики с импортной, тогда еще безумно дорогой аудио– и видеоаппаратурой. Впрочем, в былые времена держать валютчиков, мошенников и воров в пристойных рамках было не так трудно. Когда железный занавес начал стремительно ржаветь, стали покрываться ржавчиной и главные воздушные ворота СССР. Всегда тут был бардак, но в конце восьмидесятых началось нечто неописуемое – настоящее светопреставление. Блатная братва, валютчики, мафиози распушили хвосты и заявили, что это теперь место их промысла – и неча тут больше никому делать. В девяностом, когда бардак достиг уже не авиационных, а космических высот, сюда бросили подразделения уголовного розыска из городского и областного ГУВД. Бог ты мой, что мы тут застали! Азербайджанцы беззастенчиво собирали дань у наших сограждан, привозящих из-за рубежа вещи, или предлагали им за бешеные деньги продать видеоаппаратуру, обсчитывая при расчетах раз так в десять-двадцать. Валютчики работали без всякого стеснения. Шоферская мафия держала (и держит по сей день) весь частный извоз. Рэкет уютно устроился на пространствах вокруг аэропорта и в кооперативах внутри его. В барах днем и ночью гудела долгопрудненская и лобненская братва, а также отлетающая за рубеж или прилетающая оттуда буйная матросня. Шатались по зданию аэропорта толпы вьетнамцев. Самолет на Ханой был настоящим бедствием – косоглазые грузили его как товарный состав, а когда им этого не давали делать, начинали раздавать направо и налево взятки. В условиях тогдашнего жесточайшего дефицита они вывозили из страны последние запасы лекарств, товаров народного потребления, да еще подрабатывали в аэропорту кражами вещей и достали всех настолько, что даже был издан указ – с косым разрезом глаз без билета в аэропорт не пускать. Но любой приказ нетрудно обойти с помощью универсальной отмычки – хрустящей купюры. У иностранцев аэропорт постепенно начал пользоваться славой Бермудского треугольника. Только в Бермудском треугольнике пропадают самолеты и люди, а в «Шереметьево-2» – вещи из самолетов. Приземлялся транзитный рейс, пассажиры выходили отдохнуть, и тут на самолет наваливалась орда с сумками. Вот уборщица собирает банки с газированной водой и пивом, предназначенные для пассажиров. Вот грузчик шарит рукой в чемодане, извлекая рубашки, магнитофоны, кодаковские фотоаппараты. Вот спешат погранцы – скоро дембель, а столько еще надо наворовать. Список награбленного в аэропорту даже у подготовленного человека мог бы вызвать шок. Однажды испарилась коробка с бриллиантами. Другой раз работяги из аэропортовской обслуги увидели только что прибывшие из Штатов и явно плохо лежащие мешки с ненашенскими надписями и, недолго думая, взвалили их на плечи и понесли. К их удовольствию, в них оказалось восемьсот тысяч долларов. Когда мы попытались доказать работникам аэропорта, что воровать неприлично, это было воспринято как посягательство на права человека. Наша группа взяла на краже грузчика. Тот кинулся биться врукопашную с ОМОНом, был, как тля, обработан газом и доставлен в отдел. Возмущенный трудовой люд потребовал освобождения узника, грозя забастовкой. Местный пролетариат слов на ветер не бросает. На час тут же задержали отправку рейса. Потом долго расклеивали листовки с пламенными призывами: «Милиция – вон из нашего дома». Сейчас стало потише. Вместо отдела создали управление внутренних дел со своим ОМОНом. Вьетнамцев поубавилось. Да и само место уже не манило, как прежде. Доллары теперь меняются на любом углу. Аппаратуру с Запада никто не везет – здесь дешевле. Кидалы подались в другие места. Рэкетиры утрясли сферы влияния и слегка оцивилизовались. Из водителей уже никто не пытается калымить здесь без разрешения местной братвы. Приструнили и грузчиков. Ужесточили режим. Но контрабанды становится все больше. Особенно произведений искусства и наркотиков.